История дьявола - Жеральд Мессадье

религии, о чем ученые часто забывают, а возможно, и намеренно умалчивают в многочисленных трудах, претендующих на глубину и полное изучение предмета исследования, является запрет на прямое общение с богами; при малейшей попытке нарушить этот запрет римлянин обвинялся в superstitio, то есть в «религиозном анархизме»; впрочем, этот термин мало кому известен, как и само понятие, которое он обозначает. Несмотря на то, что римлянин считался хозяином своей судьбы, хотя и подспудно понимал, что ему никуда не скрыться от недремлющего ока своих богов, он не имел права напрямую обращаться к богам[382]. Жители Вечного города относились к пророчеству, ясновидению и колдовству как к нарушению религиозных норм и правил, ибо религия в их глазах прежде всего была неким социальным контрактом, заключенным с покровительствующими божествами. Только гаруспики[383], деятельность которых регламентировалась жреческими коллегиями, могли предсказывать будущее. Даже могущественный римский император Веспасиан[384], заявлявший в Египте, что обладает даром ясновидения, ни разу не заикнулся о своих сверхъестественных способностях по возвращении в Рим, опасаясь санкций Сената.

Запрет на прямой контакт с богами не означал, однако, отказа от вариантности трактовки статьи вышеназванного социального контракта: например, Сенека написал целый трактат, De superstitio, в котором подверг критике некоторые римские культы, усмотрев излишества, в частности восточные, уже начинавшие входить в моду в Вечном городе. Запрет прежде всего объяснялся распределение ритуалов между общинами: по роду деятельности, куриям, коллегиям и т.д. Нашему современнику, воспитанному в духе традиций христианства, такое veto, возможно, покажется странным; но все становится на свои места, если только уяснить, что прямое общение с богами было чревато опасными последствиями. Во-первых, отдельная личность злоупотребляла добрым отношением ангела-хранителя города, что, в свою очередь, открывало лазейку для установления власти тирана, который тут же заявил бы о том, что получил полномочия на правление от самих богов. И потому каждый римский гражданин, став свидетелем сверхъестественного или необычного явления, был просто обязан доложить о нем жрецу своей общины, имевшему исключительное право вступать в контакт со сверхъестественными силами.

Вторая же опасность заключалась в размывании законов города, основанных на принципе коллегиальности. Ибо как только отдельная личность заявит о том, что боги облекли ее властью, тут же другие горожане последуют его примеру.

И этот же запрет объясняет не только отсутствие, но и невозможность возникновения мистицизма в римской религии, что вначале раздражало, а затем огорчало современных историков, вовсе не свидетельствуя о слабости, а скорее говоря об исполнении долга перед обществом, ибо божьи избранники не могли больше оставаться членами общины. И каждый знал, что мистицизм мог привести если не к истерическим припадкам, то уж обязательно к расстройству желудка.

И наконец, тем же запретом объясняется отсутствие дьявола в римском пантеоне. Властелин, облеченный огромной властью, какой маздеизм или иудаизм наделили Аримана или Сатану, не мог быть никем другим, кроме как божеством. И если какой-либо человек в своих личных целях решил бы обратиться за поддержкой к такому всемогущему божеству, то могла бы возникнуть опасность для общественного порядка и нарушились бы гармоничные взаимоотношения покровительствовавших городу богов. Вот почему было почти сведено на нет значение немногочисленных демонов в римской религии, таких как Робиго, из-за которого прело зерно, или других второстепенных духов, способных творить мелкие козни, вроде Какуса, демона огня, или Вейовиса, мужского бога подземного царства, находившегося, впрочем, далеко не в первом ряду раздутого римского пантеона (насчитывавшего по богу и богине на каждый случай человеческой жизни). Практически все римские небожители выполняли роль покровителей. Понятие божественной сущности было тесно связано с жизнью города. И не случайно троица богов с Капитолийского холма следила за выполнением трех основных правил, на которых зиждилась городская жизнь: так, Юпитер заботился о соблюдении клятвы, Юнона способствовала крепости брачных уз, а Минерва, выступая в роли ангела-хранителя Рима, покровительствовала ремеслам.

Неужели римляне не ведали Зла, раз их демоны были представлены мелкими божествами? Конечно, ответ будет отрицательным, если говорить о нормах нравственного поведения людей, и положительным, если вести речь о религии и метафизике: понятие вездесущего зловонного Зла восходит к христианству и к его порождению — страху бытия. В римский пантеон входили мелкие второстепенные божества, вызывавшие лихорадку и болезни; однако их относили к «полезным» духам, и потому даже не было попытки нарисовать портрет главного носителя Зла. По мнению римлян, причина всех бед — неподобающее исполнение верующими религиозного культа, что являлось высшим выражением первобытного табу. Считалось, что незнание было главной причиной Зла. «Что есть добро? Понимание реальности. Что есть Зло? Неразумение», — писал Сенека[385]. Если побеждало Зло, это означало, по мнению римлян, что боги прогневались на людей. «Однако она (римская религия) не смогла пробудить в людях таинственного трепетания души», — писал Моммзен[386]. Похоже, у римлян не было сердца или же оно билось в правой стороне грудной клетки, ибо, как нам кажется, римляне на протяжении веков свыклись с мыслью, что им неведомо таинственное трепетание души, от которого заходится сердце.

Означало ли это, что римляне были скучными людьми, как говорится, без огонька? «Под стремлением к удовлетворению личных потребностей скрывался страх перед явлениями природы, когда она показывала людям всю свою необузданную силу; как раз этим можно объяснить своеобразие латинской религии, — писал все тот же Моммзен. — Оракулы и пророки никогда не имели в Италии такого влияния, какое у них было в Греции». В религии не делался акцент на духовные первоначала бытия, что было причиной того, что римлян едва ли не обвинили в варварстве. Однако все обстояло иначе, так как речь шла о цивилизации с необычайно высоким уровнем культуры, где никогда не практиковались человеческие жертвоприношения, как было, например, в той же Греции: «...Мы не допустим, чтобы в Италии приносили в жертву человека, пусть даже осужденного по закону преступника, чтобы нечаянно не предать смерти невиновного».

Возможно, Моммзен, также как и большинство его современников, завороженный моделью римского общества, слишком идеализировал жителей Италии или же разделял ошибочное мнение британцев, отождествлявших римлян с горожанами викторианской эпохи. Жители Вечного города были такими же людьми, как и все другие, способными как на великие дела, так и на самые жестокие и низкие поступки. И несмотря на то, что Моммзен увенчал их лаврами, из нашей памяти не сотрется воспоминание о жестоком убийстве Цицерона, или же мы не забудем, как злобная Фульвия, вдова народного трибуна Клодия Пульхра, а впоследствии жена триумвира