Анна Гранатова - Клан Ельциных
— Передам, — без энтузиазма пообещал тассовец.
Потом мне этот корреспондент рассказал, что его сообщение Игнатенко «зарубил в грубой форме».
Прошло минут двадцать после начала заседания, и вдруг в мой кабинет вваливается Совет безопасности почти в полном составе. У меня даже такого количества стульев в кабинете не нашлось. Последним зашел генерал Лебедь, но отчего-то стушевался и незаметно покинул кабинет.
Все расселись. Я попросил принести чай. Стаканов на всех тоже не хватило. Министр внутренних дел Куликов попросил Барсукова:
— Михаил Иванович, расскажите наконец, что произошло.
Мы подробно рассказали о ночных событиях. Все как-то притихли, видимо почувствовали, что все это предвещает нечто неприятное. Зато мы с Барсуковым пока ничего не почувствовали.
Когда члены Совета безопасности ушли, я спросил Михаила:
— С чего вдруг они в полном составе пришли?
— Там так неловко вышло… Президент генерала Лебедя всем представил и после этого резко обрушился на меня:
— Михаил Иванович, я понимаю, что вы ни в чем не виноваты, но кто-то должен отвечать за случившееся ночью.
Тут я сообразил — все пришли ко мне «хоронить» Барсукова, но даже в мыслях не допускали, что грядут коллективные похороны — и мои, и первого вице-премьера правительства Олега Сосковца, который и знать-то ничего не знал про коробку.
Мы с Барсуковым продолжили обсуждение. На столе остались пустые стаканы после чая, только один чай кто-то недопил. Ближе к двенадцати врывается в кабинет разъяренный премьер-министр Черномырдин:
— Ну что, ребятки, доигрались?
Я его охолонил:
— Не понял вашего тона, Виктор Степанович. Если задержание двух жуликов называется «доигрались», то это особенно странно слышать от вас.
— Кто допытывался, что деньги Черномырдину несли? — не унимался премьер.
— Извините, но вы можете просмотреть видеокассету допроса и лично убедиться, что ваше имя нигде не фигурировало.
Виктор Степанович схватил недопитый стакан чая и залпом выпил. До Черномырдина, видимо, дошла информация, что у Евстафьева отняли фальшивое удостоверение, выданное лично руководителем аппарата премьера. Евстафьев по этому документу имел право заходить в особо охраняемую правительственную зону, в которую не всегда имели доступ даже некоторые заместители Черномырдина. Именно поэтому активисты предвыборного штаба были уверены, что коробку с деньгами при таком удостоверении они вынесут беспрепятственно.
Выслушав наши объяснения, Черномырдин немного успокоился. Заказал себе свежий чай, выпил его и уже по-доброму с нами попрощался. Барсуков тоже собрался к себе на работу, в ФСБ. Но в это время позвонил президент.
— Слушаю, Борис Николаевич, — ответил я.
— Барсуков у вас?
— У меня.
— Дайте ему трубку.
— Слушаю, Борис Николаевич, — ответил Михаил Иванович. — Есть. Понял. Хорошо. — Потом говорит мне: — Тебя. — И передает трубку.
— Слушаю, Борис Николаевич.
— Пишите рапорт об отставке, — сказал президент.
— Есть.
— Ну что, пишем? — спрашиваю Барсукова.
Мы с улыбочками за полминуты написали рапорты. Сейчас трудно объяснить, почему улыбались. Может, принимали происходящее за игру?
Тогда Ельцин для телевидения сказал фразу, ставшую исторической: «…Они много на себя брали и мало отдавали».
Главная политическая интрига, или Главная тайна «коммунистов»
Уникальным «подарком судьбы» для всех конкурентов (а не только Г. Зюганова) стал инфаркт Ельцина. Между первым и вторым турами голосования он исчез. В период между 16 июня 1996 года и 3 июля 1996 года Ельцин не появлялся на телевидении.
И тогда оппозиция имела шанс выйти к теле- и радиоканалам — причем не только российским, но и зарубежным (выборы главы государства — это процесс, открытый для мировой общественности). Она могла сказать: «Предъявите президента! Докажите, что президент жив и находится в здравом уме! Покажите в прямом эфире кандидата, за которого мы голосуем!»
И команде Ельцина предъявить было бы нечего.
Но никто из оппозиции не сделал подобного шага, хотя никто уже не верил в сказки пресс-секретаря Ястржембского о том, что «президент работает с документами». Никто не верил ельцинской команде, спасавшей репутацию шефа из последних сил.
Этот инфаркт был у Ельцина уже пятым. Невероятный, но задокументированный факт. Просто удивительно, какая живучесть и какое упорство — для себя Ельцин уже сделал выбор: лучше пойти в могилу, чем отказаться от власти. И никто в его семье, прекрасно понимающей, что с таким количеством инфарктов люди не живут на белом свете, не мог ничего поделать.
О том, что Ельцину во ВЦИКе «натягивали» голоса, говорить не приходится. Это было как минимум 15–20 %, и оппозицию этот подлог устраивал.
Оппозиция молчала, потому что понимала, что летящую в пропасть страну у нее уже не хватит сил остановить.
И коммунисты тоже испугались взвалить тяжкое бремя ответственности на свои плечи. Потому и затеяли в последние недели своеобразный «бой с тенью», лишь обозначая удары и не донося их до соперника. Потому так легко проглотили многие серьезные факты о подтасовках результатов голосования, а затей они серьезный судебный процесс — могло бы оказаться, что народ все-таки проголосовал не за Ельцина, а за Зюганова…
Геннадий Зюганов первым поздравил Ельцина с победой. Еще в 0 ч. 30 мин., когда избирательные комиссии только подсчитывали голоса.
Очевидно, что на выборы 1996 года коммунисты пошли не ради победы, а ради соблюдения протокола. Взяв власть в свои руки, они обязаны были отвечать за все, что происходит в стране — именно на них легла бы ответственность за социальную защищенность населения и улучшение качества жизни.
То, что творилось в стране, не хотел на свои плечи взваливать никто.
И только Борис Первый, полубольной полупьяный, в отличие от трезво мыслящего Зюганова, ничего не боялся; ему, как говорится, море было по колено.
И не случайно, что довольно быстро после своей победы Ельцин схлопотал второй импичмент.
И все же у оппозиции были конкуренты. Были две мощные политические силы, которые хотели только Ельцина видеть у власти. Это были олигархи, «семибоярщина» (или се-мибанкирщина), так называемая «семья». Это была реальная экономическая сила. А на уровне власти — были те, кто взял Россию под внешнее управление и готовы были перекачивать через американское посольство полмиллиарда долларов, лишь бы Ельцин остался «добивать коммунистов». Американцы не простили бы установления в уже подконтрольной им России иного правления, кроме ельцинского….
Впрочем, как это ни парадоксально, и «любовь американских спецслужб» к Ельцину оказалась не вечной. После того как Ельцин выполнил свою миссию разрушителя сверхдержавы, американцы смекнули, что больше ни на что он не годится. И его можно убрать из президентского кресла.
Вообще же Америка окончательно отвернулась от Бориса Николаевича, когда в августе 1998 года, за день до дефолта, исчез кредит МВФ в 4,8 млрд. долларов. И тогда все подозрения пали именно на президента страны… Это было и логично, и страшно.
И генеральный прокурор Швейцарии Карла дель Понте, державшая в своих руках все схемы увода того кредита (большие деньги всегда оставляют след) и потрясенная до глубины души полученными данными, крутила в руках официальную бумагу и все же не могла поверить в результат полученного ею запроса…
Героиня дня
В зените лета, 30 июня 1997 года, Таня была назначена советником по имиджу президента России. Это было неожиданностью для всех, кроме Валентина Юмашева, последнего главы кремлевской администрации. Именно Валя решил «двинуть в политику Таню», чтобы укрепить свои личные позиции.
В назначении Тани на официальную роль было много и «за» и «против». А справится ли? Не опозорит ли своей некомпетентностью высокий ранг государственного служащего?
По поводу кремлевской принцессы вмиг начала судачить пресса. На телеканал олигарха Гусинского, НТВ, в программу «Герой дня» Таня шла не очень охотно. Что она умного расскажет телеведущей о своей должности?
Эфир тем не менее прошел вроде бы нормально. Но журналисты не отставали. Кому-то из них Таня бросила в сердцах фразу, которая вошла в историю. На очередной вопрос о государственной политике и функциях государственного советника Таня вскричала: «А что вы думаете, кто-то, кроме меня, может так просто подойти и завязать папе галстук?»
К счастью, ее отец, человек жесткий и даже резкий, заставил быстро замолчать всех недовольных, вхожих в «семью», судачащих о том, что, дескать, нехорошо свою родную дочь делать государственным советником, это противоречит Конституции…
