Журнал Знамя - Знамя Журнал 8 (2008)
Власть - уже не от бога, но и не от выборов
. Пока терпят лидера - в расчете на то, что он защитит от совсем отвязавшихся бояр, но личный авторитет - быстропортящийся ресурс. Если во времена Гоголя только отпетые Белинские осмеливались в частной переписке именовать власть “корпорацией служебных воров и грабителей”, а во времена Зощенко на это решались люди вроде зека Шаламова, то во времена Жванецкого такие оценки стали открытыми и расхожими.
Собственность - никогда не была священной на Руси, но не стала и законной
, она воспринимается как ворованная и усиленно стимулирует рост представлений о несправедливости распределения богатств.
Отношения внутри элит не легитимированы ни религией, ни законом, ни традицией
. Почему московские должны признать верховенство питерских? Почему одним жирные куски, другим объедки? Признать это элитарные группы не готовы. Потерпеть могут: “Банкуйте, пока ветер не переменится”.
У меня нет сомнений в том, что элита, которая не может укрыться за традицией, будет пробиваться к защите закона, будет заинтересована в переходе от власти авторитета - к власти нормы, следовательно, она рано или поздно станет поддерживать политическую модернизацию. Вопрос в том, в каких условиях будет расти социальная база поддержки модернизации. Если в условиях нарастающей грызни между элитарными кланами, то в России это не приведет к “оранжевой” революции, которая, как известно, была бунтом миллионеров против миллиардеров и содействовала вестернизации страны. У нас такой бунт в нынешних условиях может опереться только на ксенофобские настроения, галопирующие в стране. Только радикальным националистическим силам, являющимся одновременно и антимодернистскими, выгоден в настоящее время принцип “чем хуже - тем лучше”. Подавляющему же большинству российского общества и практически всей элите предпочтительнее другой вариант развития - большая коалиция социальных сил: “За модернизацию”. Она, возможно впервые в истории России, дала бы шанс на длительное стабильное и эволюционное развитие страны.
В любом случае могу сказать, что нынешняя социокультурная обстановка в стране, в силу своей неустойчивости и утраты способности к социальному регулированию будет стимулировать скорее перемены, чем сохранение исторической колеи. В то же время социокультурный климат пока не содействует и становлению новых демократических институтов.
Расстаться с утопиями
Одни говорят: “Вначале улучшим культуру, а затем уж будем заниматься демократизацией”. Мне это напоминает анекдот: “Научитесь прыгать с вышки, а потом мы вам воду нальем в бассейн”. Сколько угодно можно внушать людям, что вы - граждане, источник власти в государстве, будьте ответственны, но если на каждом шагу люди сталкиваются с тем, что от них ничего не зависит, то такие проповеди будут бессмысленными. Однако и другой призыв: “Давайте построим демократические институты, а затем появится новый дух” - также лишен практического смысла. В том-то и дело, что в практическом отношении проблема состоит не в определении приоритета материи или сознания, а в их синтезе. В реальности материальные институты и ментальные культурные традиции находятся в нерасчлененном единстве, поэтому современные социологические и экономические теории рассматривают идеальные нормы, “правила игры” в качестве такого же института, как социальные организации. Ведь что такое демократия? Это и есть переход от власти авторитета к власти нормы. Закон становится главным институтом.
Как осуществить такой переход? У нас много и справедливо говорят о разделении властей, обеспечении независимого от исполнительной власти правосудия и т.п. Но при этом забывают об обществе как особом элементе политической системы. А я уверен, что расчет только на государственно-правовые изменения - такая же утопия, как и расчет реформаторов 90-х годов на рынок, который сам выведет Россию на путь прогресса. Опыт тех же 90-х показывает, что без общественного надзора демократическая государственность быстро портится. А в перспективе она грозит перерасти и в диктатуру. Поэтому задача выращивания общества не менее важна, чем задача строительства государства. А для интеллигенции это и есть главная задача.
Не мы одни десятилетиями жили в условиях тоталитаризма, и не мы одни из него выходим. И тот опыт, который имеется, - опыт Испании, опыт Италии, опыт Чили после Пиночета, - показывает, что новые демократические институты, то самое гражданское общество прорастают через использование традиционных. В Испании это были соседские хунты (то есть квартальные общины), а в Чили и в Польше - религиозные приходы. В Италии - это возрожденные цеховые организации плюс региональные ассоциации. На них опирались новые институты, через них укоренялись в народе новые политические течения, а потом и партии.
Так же и нам в России, на мой взгляд, надо сейчас попытаться отыскать те клеточки традиционных институтов, через которые может прорастать гражданское общество. Модернизации России мешают сегодня не столько косные культурные традиции, сколько отсутствие институтов гражданского общества, которые плохо приживаются как раз потому, что не опираются на традиционные.
Есть проблема поиска традиционных институциональных опор гражданского общества. В то же время традиционность ее нравственных истоков как раз в России очевидна. Если мы хотим найти доказательства национальных, российских, корней концепции гражданского общества, то их не нужно искать в мифах, снах или таинственных кодах. Вся классическая русская литература ее защитница и нравственный гарант. Та самая, которая в жестокий век восславила свободу и стремилась быть любезной не власти, а народу. Та, которая считала достойным служение, но не прислуживание. Та, которая превозносила гражданственность и утверждала, что “поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан”. Та, которая считала “слезу ребенка” мерилом политической эффективности.
Несвоевременная современность пристальное прочтение
(О поэзии Алексея Цветкова)
Об авторе
| Скворцов Артем Эдуардович - литературовед, критик, автор монографии “Игра в современной русской поэзии” и статей в журналах “Знамя”, “Арион”, “Октябрь”, “Вопросы литературы”, “Philologica”. Лауреат литературной премии “Эврика” (2008 г.). Живет в Казани.
Еще лет пять назад поэзия Алексея Цветкова воспринималась как явление свершившееся.
Его стихи безусловно успели утвердиться среди достижений новейшей литературы. Хотя нельзя сказать, чтобы раннее творчество поэта было хорошо известно широкой публике. Скорее, в актуальном культурном сознании на первом плане были иные имена. Да и библиография о Цветкове к тому моменту была обескураживающе скудна: буквально несколько статей и эссе С. Гандлевского, А. Зорина, М. Айзенберга, Л. Панн, а филологических исследований вообще имелось одно - Дж. Смита.
И вдруг… Случилось то, чего меньше всего можно было ожидать. Цветков вновь начал писать стихи и эссе. Регулярно появляться на публике. Участвовать в бурных литературных баталиях. За стремительно короткий период он стал одной из центральных фигур современного русского поэтического пространства. Если на протяжении семнадцати лет поэт словно находился в зоне “истории литературы”, то теперешнее его состояние больше похоже на пробудившийся поэтический вулкан.
Отношения автора с аудиторией часто вещь грустная. Как заметил И. Бутман, “музыканта любят, пока он играет”, - похоже, принцип следует распространить и на литературу. Десять лет назад сплошь и рядом в ответ на вопрос “читали ль вы Цветкова?” можно было услышать “а кто это?”. Ныне интересоваться поэзией и не слышать его имени просто невозможно. Остается только надеяться, что вслед за известностью автор действительно приобрел на порядок больше читателей, чем в девяностые.
С возвращением Цветкова стали говорить об изменении его поэтического мира. Как и положено, одних это радует, других удивляет, третьих возмущает. “Цветков нынче другой”, - говорят то с одобрением, то с безусловным порицанием.
А что, собственно, изменилось? Ну, лексикон стал еще богаче. В частности, полюбил поэт существительное “квант”, раритетный для стихов эпитет “квантовый” и даже совсем уж диковинный для гуманитарного сознания глагол “квантовать”. Ну, макаронических вплетений из латыни, греческого и новоевропейских языков прибавилось. Математические формулы появились (кстати, не редчайший ли это случай в русской словесности после Хлебникова? Пусть эрудиты проверят). Расширился метрический репертуар: кажется, еще не отмечалось, что в двух последних поэтических книгах автор свободно использует все четыре основные системы русского стихосложения - тонику, силлабо-тонику, верлибр и подзабытую силлабику - случай, скажем прямо, нетипичный, да и силлабика здесь какая-то причудливая, часто неравносложная, с плавающей цезурой.
