Михаил Ямпольский - Из истории французской киномысли: Немое кино 1911-1933 гг.
Так что нет никакого повода для криков о святотатстве, но, скорее, повод удивиться изобретательности авторов экранизации. Часто выражают мнение, будто одни произведения доступны передаче через изображения, а иные нет. За легкостью подобного суждения скрывается беспомощность. Все литературные, театральные, музыкальные произведения могут быть переведены в изображения. Не всегда визуальна лишь синеграфическая концепция некоторых кинематографистов. Все может быть переведено на экран, все может быть выражено изображением. Можно сделать притягательный и человечный фильм как из десятой главы «Духа законов» Монтескье, так и из страницы «Физиологии брака» или какого-нибудь изречения «3аратустры» Ницше или же какого-нибудь романа Поля де Кока.
Но для этого нужно проникнуться духом кино.
Пьер Мак-Орлан
PIERRE MAC ORLAN.
Влияние Пьера Мак-Орлана на французское кино между двумя мировыми войнами весьма велико, хотя его реальный вклад в кинематограф скуден.
Пьер Мак-Орлан (настоящее имя Пьер Дюмарше) родился 28 февраля 1882 года в Перонне. В юности он хотел быть художником и, приехав в Париж в 1899 году, некоторое время занимался живописью. Зарабатывать на жизнь, однако, приходилось куда менее приятным способом. Будущий писатель перепробовал ряд профессий: от корректора до землекопа. С 1903 года Мак-Орлан приобретает некоторую известность как сочинитель песенок, которые он продавал в многочисленные парижские кафешантаны. Нужда наводит его на мысль зарабатывать на жизнь сочинением бульварных романов. С немалой долей юмора он берется за изготовление «сногсшибательного» чтива. Он пишет низкопробные романы вроде «Графини под кнутом» или «Лизы, которую высекли». Первое серьезное произведение литератора - сборник рассказов «Лапки кверху» (1911). Затем следует ряд романов: «Дом безрадостного возвращения» (1912), «Желтый смех» (1914), «Мастера морочить голову» (1917), - воспоминания о войне: «Мертвые рыбы» (1917), «Боб-легионер» (1919), «Животное-завоеватель»(1920), «Всадница Эльза» (1921) и другие.
Произведения Мак-Орлана широко переводятся, в том числе и в России, где он вскоре становится одним из самых популярных французских писателей.
Романы Мак-Орлана отмечены безудержной фантазией, гротеском, страстью к авантюрности. Они представляют собой фантастическое нагромождение сатиры, философской притчи, плутовских приключений и катастроф. Свой творческий метод Мак-Орлан определяет как «социальную фантастику» и является вдохновителем этого направления в прозе и кинематографе.
Среди кинематографистов особенно увлечен Мак-Орланом Марсель Л'Эрбье. Он первоначально планирует экранизировать памфлет «Всадница Эльза», когда же из этого ничего не выходит, приглашает Мак-Орлана в качестве сценариста своего фильма «Бесчеловечная».
Мак-Орлан во многом опирается на традиции немецкого романтизма, в частности Ахима фон Арнима, и немецкого экспрессионистского кино, чей дух легко улавливается в его романах. Наиболее значительной реализацией идей Мак-Орлана в кинематографе явился фильм Ж. Превера и М. Карне «Набережная туманов» (1938), сделанный по одноименному роману писателя. Именно здесь «социальная фантастика» получила свое наиболее яркое воплощение. Загадочность обыденного, экспрессионистская игра света и тени, романтический облик героев, фатализм, наличие приключенческих элементов - все это сошло со страниц книги Мак-Орлана. Однако этот сложный художественный комплекс в той или иной мере присутствует и в других фильмах той эпохи, объединенных под общим термином «поэтический реализм». Сам термин «поэтический реализм», предложенный Жоржем Садулем и глубоко укоренившийся в киноведении, есть, по сути дела, иное название для «социальной фантастики», отцом которой является Мак-Орлан.
По произведениям писателя сделан целый ряд фильмов: «Знамя» (1935, реж. Ж. Дювивье), «Полночная традиция» (1939, реж. Р. Ришбе), «Безнадежное путешествие» (1943, реж. Кристиан-Жак), «Ночная Маргарита» (1955, реж. К. Отан-Лара). Публикуемый ниже текст Мак-Орлана «Фантастическое» имеет большое значение для понимания некоторых существенных процессов, происходивших во французском кино в 20-е годы.
Вслед за Эпштейном, Гансом, Дюлак Мак-Орлан рассматривает кинематограф как магический инструмент, вскрывающий в повседневности ее таинственные незримые стороны. Кинокамера в работе Мак-Орлана как бы превращается в своего далекого предка - «волшебный фонарь», трансформирующий действительность в фантазию.
Подлинно новым в таком подходе является акцент на социальные аспекты действительности. Мак-Орлан предлагает обращаться не к сказочным сюжетам, но к трагизму, войны, нищеты, страха. А отсюда и интерес не столько к классике немецкого экспрессионизма, например «Кабинету доктора Калигари», сколько к «Улице» Карла Грюне, сделанной практически в традициях социальной драмы.
Ориентация на немецкую социальную драму как модель сохранилась в работах Мак-Орлана и в дальнейшем. В 1932 году в статье «Реализм некоторых фильмов пробуждает социальную фантастику» («Пур ву», N 165, 1932, 14 янв.) Мак-Орлан, в основном опираясь на материал фильма Пила Ютци «Берлин, Александерплац» (1931), развивает принципиальные положения «Фантастического». Он также призывает изучать «поэзию и тайну улицы», использовать мотивы нищеты для создания «романтизма будничности» и т. д. Но там же он пишет о том, что настоящее произведение искусства должно быть печальным, «как печальны народные песни». «Печаль - самая популярная форма социальной поэзии»,- пишет он. Фильм - идеальное средство для достижения этой формы поэзии. Но печаль, по мнению Мак-Орлана, связана лишь с прошлым. Фантастика, говорящая о будущем, ее лишена. Поэтому писатель рекомендует описывать настоящее, обремененное прошлым. Поскольку кино действительно является несравненным средством сохранения прошлого, его фиксации, то оно как бы и оказывается великолепным источником поэтической ностальгии.
Несмотря на некоторую наивность терминологии, в этой концепции Мак-Орлана, по-видимому, в какой-то мере содержится объяснение механизмов восприятия старого кино, старой хроники. Но эти же идеи легли и в основу «эстетики поэтического реализма», с ее обращением к тайне, с ее настоящим, «отягощенным» прошлым. Статьи Мак-Орлана о кино также убедительно свидетельствуют о реальной (но, как правило, игнорируемой) связи между французским социальным кинематографом 30-х годов и немецким социальным фильмом 20-х - начала 30-х годов. Одним из проводников безусловного влияния немецкого кино на французское и явился Мак-Орлан с его приверженностью к поэтике немецкого романизма, с его социализированной «гофманианой».
Фантастическое.
II.Социальное – фантастическое.
Можно сказать, что кинематограф раскрыл перед нами то социально-фантастическое, что свойственно нашему времени. Прогуляйтесь ночью - и вы поймете, что новые огни породили новые тени.
В Париже сохранилось еще несколько улиц, на асфальте которых одинокий путник похож на какого-то смешного и боязливого персонажа только из-за того, что старомодный уже газовый фонарь придает его тени ту фантастическую неповторимость, которой лишена личность самого ее владельца.
Но пестрая республика разноцветных огней и дуговой лампы, чей лиловый свет населяет сады ночными статистами, с виду странными и как будто искусственными, каждый год отвоевывает себе новые территории у империи ночи. Дом, очертания которого до сих пор не были заметны в обычной тени, однажды вечером предстает перед нами в жемчужно-золотой диадеме. Здания заражают друг друга. Юркий и шаловливый, как мышка, лучик света перескакивает с балкона на балкон. Самые обыденные предметы, как, например, бутылка аперитива, молниеносно возносятся в покорное и приниженное небо, подобно знаку, несущему в себе божественные предначертания. Через несколько десятков веков специалисты по прошлому увидят, быть может, в этих латунных обручах и в лампах, свет которых рисовал подобные знаки, следы исчезнувшей и мимолетной религии, в которой обожествлялись сигареты, спиртное, автомобили и Мэри Пикфорд. Пусть думают толкователи.
С приходом ночных сумерек расцветают огни, и город обретает вид тревожного праздника, потому что в этой изнеможенности человеческого гения читается своего рода вызов. Иногда, когда с восхищением всматриваешься в парижское небо и видишь на неискусственные созвездия, кажется, что гармония природы нарушена. Я думаю о том, в какой атмосфере меланхоличности живут те, кто разместился на самой высокой платформе стальной башни, обрушивающей на город инквизиторский свет прожекторов. Той Эйфелевой башни, которую еще совсем недавно оплевывали и топтали, как топчет безжалостный критик великого поэта. Однако признания со стороны искусства и литературы не пришлось долго ждать. Тысячи роскошно изданных путеводителей прославляют теперь пластическую мощь и стрекочущую тайну волн, вонзающихся в пространство и несущих доверенные им слова. Поднимая голову у подножия башни, знаешь, что небо усеяно телеграммами и что мысли людей, каким-то образом материализованные в звук, смешиваются с Неведомым и теснят его стройные ряды. Улицы города, спокойные или лихорадочные, погружаются в атмосферу человеческого разума точно так же, как и весь земной шар. Отправка ночных радиотелеграмм подмешивает к природной субстанции неба тот новый элемент, которым не могла восхищаться мадам де Севинье. Ночью, когда я, гуляя, втягиваю носом воздух, мне кажется, будто вместе с ним я вдохнул и упорхнувшие с биржевых акций цифры или точки и тире азбуки Морзе, до странности похожие на микробов.
