Н. Денисов - Огненный крест

Левее Корнилова

Не выдаст моя кобылица,Не лопнут подпруги седла.Дымится в Задонье, клубитсяСедая февральская мгла.

Встаёт за могилой могила,Темнеет калмыцкая твердь,И где то правее Корнилов,В метелях идущий на смерть.

Запомним, запомним до гробаЖестокую юность свою,Дымящийся гребень сугроба,Победу и гибель в бою.

Тоску погребального звона,Тревогу в морозных ночах,И блеск тускловатый погонаНа хрупких, на детских плечах.

Мы отдали всё, что имели,Тебе, восемнадцатый год,Твоей азиатской метели,Степной за Россию поход...

Где ты, девочка?

Подруга дней моих суровых...

Где ты, девочка?..На чулочках стрелочки,Ледяные каблуки,Лёгкое пожатие руки...В суете вокзальной –Стыдно целоваться,В тесноте вокзальной –Трудно расставаться...Крестик на груди,Синие погоны.На втором пути –Красные вагоны,А за вагонамиВсё беспогонноеИ – белая метель...Где ты, девочка, теперь?..

Эти дни...

Эти дни не могут повторяться,Юность не вернется никогда.И туманнее и реже снятсяНам чудесные, жестокие года.С каждым годом меньше очевидцевЭтих страшных легендарных дней.Наше сердце приучилось битьсяИ спокойнее, и глуше, и ровней.Что теперь мы можем и что смеем?Полюбив спокойную страну,Незаметно медленно стареемВ заграничном ласковом плену.И растёт, и ждёт ли наша смена,Чтобы вновь в февральскую пургуДети шли в сугробах по коленоУмирать на розовом снегу.И над одинокими на свете,С песнями идущими на смерть,Веял тот же сумасшедший ветерИ темнела сумрачная твердь.В незабываемом волненьи,Я посетил тогда дворецВ его печальном запустеньи.И увидал я ветхий зал, –Мерцала тускло позолота, –С трудом стихи я вспоминал,В пустом дворце искал кого-то;Нетерпеливо вестовойВодил коней вокруг гарема, –Когда и где мне голос твойОпять почудился, Зарема?Прощай, фонтан холодных слёз,Мне сердце жгла слеза иная –И роз тебе я не принес,Тебя навеки покидая.

* * *

Уходили мы из КрымаСреди дыма и огня;Я с кормы всё мимо, мимоВ своего стрелял коня.А он плыл, изнемогая,За высокою кормой,Всё не веря, всё не зная,Что прощается со мной...Сколько раз одной могилыОжидали мы в бою.Конь всё плыл, теряя силы,Веря в преданность мою.Мой денщик стрелял не мимо –Покраснела чуть вода...Уходящий берег КрымаЯ запомнил навсегда.

Об этой замечательной, талантливой семье рассказывал в своём письме в «Тюмень литературную» мой знакомый по венесуэльскому городку Маракай Владимир Васильевич Бодиско, как в шутку его называли друзья-кадеты – «наш идеолог Суслов». Разносторонне образованный ученый, профессор, доктор сельскохозяйственных наук и, без шуток уже, идеолог зарубежного кадетского содружества. Так вот, Владимир Васильевич, откликаясь на мой литературный интерес, сообщал:

«В довоенный период в Земуне (Югославия) жила семья Рот: мать, три сына, дочь. Отец, гвардейский офицер, погиб в гражданскую войну. Незачем и говорить, как тяжело было дочери Гофмейстера Императорского двора поставить на ноги четырех детей. II все же она этого добилась. Старший сын Александр вице-унтер-офицером окончил Русский кадетский корпус в Сараево, все трое младших – Белградскую русскую гимназию.

Все братья писали стихи, и трудно сказать, кто лучше – старший или средний Николай. Он же был исключительно талантливым гимнастом. Уже тогда, когда гимнастикой люди занимались из чисто спортивного интереса, а не ради карьеры, как это происходит теперь, Рот на турнике проделывал упражнения, которые нынче входят в «репертуар» гимнастов-акробатов на Олимпийских или мировых состязаниях.

Александр-Алик погиб во время Второй мировой войны. Младший, Юрий, добрался с семьёй до Америки и там посвятил себя пению, организовывал и руководил хорами. Умер несколько лет назад, оставив потомков, теперь уже американцев.

Средний, Николай, работал в Германии, в городе Галле, где в конце войны, в 1945-м, попал в зону советской оккупации. Дальнейшее всё по трафарету: арест, заочный суд, 10 лет, Колыма, рудники, где он попал в обвал, получил жестокое сотрясение мозга и чудом выжил. Свои десять лет он дотянул, видно, организм, закаленный гимнастикой, помог. Выпустили. Но не на свободу, а отправили в глубинный сибирский совхоз, где его определили на должность скотника: летом – пасти коров, зимой кормить их, убирать за ними. На такой работе и проскрипел он тридцать с лишним лет. Женился на полуграмотной вдове, дотянул до пенсии. Теперь, уже стариком, крестьянствует: сажает картошку, косит сено для скота, разводит овец и свиней. В последние годы живет перепиской со своей сестрой, разыскавшей его «наперекор стихиям», с несколькими старыми друзьями из далекого Земуна, раскиданными по свету...»

Я напечатал это письмо в своей газете вместе с подборками стихов братьев Рот. Некоторые из стихов «сибиряка Николая» были у меня в авторском оригинале, врученные мне в Каракасе в кадетском Бюллетене, до которого все ж «добрался» Николай Васильевич Рот уже в преклонном возрасте...

Со своей стороны я напечатал еще в «Тюмени литературной» и обращение к сибирским литераторам помочь найти этого человека, последнее его стихотворение помечено было 1989 годом, прислано в Венесуэлу из деревни Дубровино Новосибирской области (район неизвестен).

Газета «ТЛ» обращалась к новосибирцам: «Надеемся на помощь читателей, на помощь литераторов Новосибирска – в поисках поэта. Его трагический путь – страница Русского Зарубежья, частица истории нашего многострадального Отечества».

Ждал долго отклика. Никто из сибиряков не откликнулся.

Офицеры

Белые рыцари белого храма!В сердце остатки поруганной верыЖизнь исковеркала. Жизнь – это драма,Тени в былом – офицеры.

Скорбные тени... По миру блуждая,В душах несёте вы тяжкое бремя.Миру вы чужды... Отчизна роднаяСтонет сама в это страшное время.

Скорбное время и скорбные тени...Фабрики дымные, шумы моторов,Тёмные шахты – страданья ступени,Сумрак вечерних сырых коридоров...

Давит бессилие смелой идеи.Думы и в прошлом, и в будущем вьются.В прошлом – о подвигах белой Вандеи.В будущем?.. Многие только смеются.

Долгие годы в изгнаньи минули.Теплится пламя поруганной веры:Скоро ль засвищут снаряды и пули,В битву пойдут офицеры?

Но безответно безмолвие давитСумрачных рыцарей белого храма.Нивы российские смута кровавит, –Тяжкая драма.

Камень

У меня есть каменьС берега морского,В нем потухший пламеньВремени былого,В нем сокрыты муки,В нем застыли грёзы,В нём печаль разлукиИ былые слёзы.И когда на сердцеВспыхивает пламень,Я порой жалею,Что оно не камень.

У серых плит

Помолись... Эти серые плитыС одиноким могильным крестомНе скрывают родные ракитыИ березоньки с белым стволом.Далеки вы, родимые степи,А вокруг этих скромных могилВозвышаются горные цепи,Где навек нас Господь приютил.Не увидеть нам села родные,Не увидеть родные места...Помолитесь о мертвых, живые,Помолитесь, склонясь у креста.

Осень

Вот уже и парк наш в золотом уборе,И ковер из листьев на дорожки лег.Забушуют злые ветры в парке вскоре,А пока ласкает лёгкий ветерок.

И ноябрь, яснея, в золоте сияет,И играют листья в пляске круговой.В ноябре ведь солнце в блеске умирает,Провожая тёплый, летний, яркий зной.

А потом туманы, а потом невзгоды,Дни короче, ночи сумрачней, страшней...Так промчится время, пронесутся годы,И дождусь я тоже осени моей.

* * *