Итоги Итоги - Итоги № 44 (2011)

— Общаетесь с Николаем Петровичем?

— Пробовал, не получается. Рядом должна быть жена, которая переводит то, что хочет сказать муж, а с госпожой Поргиной отношения у меня не сложились… Не нужно об этом, давайте поговорим о более приятном.

— Тарковского вы зазвали в театр по старой дружбе? С учетом знакомства с юного возраста?

— Мы задним числом установили, что в одно время ходили в театральный кружок Москворецкого дома пионеров, но тогда друг друга не заметили. По крайней мере в памяти это не отпечаталось. Товарищеские отношения у нас сложились, когда Андрей ставил «Гамлета» на сцене «Ленкома».

— В какой момент, к слову, вы избавились в названии театра от имени Ленина?

— Если не ошибаюсь, официально в 1991-м, но процесс шел постепенно. В этом здании товарищ Ульянов выступил на Третьем съезде комсомола с зажигательной речью, отдельные тезисы которой использовали потом и лидеры нацистской Германии. В советское время любили цитировать мысль, что надо учиться, учиться и учиться, а Владимир Ильич весьма жестко высказался и о культуре, о целесообразности ее существования. По его мнению, должно было остаться лишь то, что способствует победе пролетариата. Если бы не старания Луначарского, думаю, в СССР и балета не было бы, его попросту запретили бы как чуждое помещичье искусство.

— Ваше отношение к фигуре пролетарского вождя претерпевало трансформацию?

— Безусловно! Если бы сразу знал то, что вычитал позже, не смог бы поставить многие спектакли. Ни «Мои Надежды», ни «Революционный этюд», ни «Диктатуру совести», ни ряд других. Михаил Шатров, автор названных пьес, в какой-то момент убедил меня, что дедушка Ленин все делал правильно, но его идеи извратили и испортили, иначе мы жили бы в коммунистическом счастье. Лишь у Авторханова я прочел, сколь сильным оказалось влияние криминала на партию большевиков, а потом и академик Лихачев рассказал мне о роли морфия в революционном настрое штурмовавших Зимний моряков-балтийцев. Матросы находились под влиянием серьезного наркотического опьянения. Дмитрий Сергеевич знал очевидцев тех событий…

Предложение вынести тело Ленина из мавзолея и похоронить бренные останки рядом с его матерью на Волковом кладбище в Петербурге я делал абсолютно осознанно. Это случилось в прямом эфире телепрограммы «Взгляд», которую в тот раз вел Мукусев. Не желая создавать проблем ведущему, я заранее предупредил, о чем собираюсь сказать. Владимир не возражал, но, будучи человеком более искушенным в телевизионных реалиях, объяснил, что дважды повторить крамольную мысль не получится, поэтому говорить надо не на Дальний Восток и Сибирь, а сразу в выпуске, идущем на центральную часть России. Так я и сделал. Мои слова произвели сильное впечатление на русскую эмиграцию последней волны. Была реакция и внутри страны, правда, несколько своеобразная. Я даже получил письма с угрозами от возмущенных рабочих двух московских промышленных предприятий. Мол, руки прочь от вождя! В одном случае меня приговорили к смертной казни. Признаюсь, не придал значения тем эскападам, не поверил в серьезность опасности.

— За сожжение партбилета перед телекамерами вам какие кары сулили?

— Главное, что я сам пожалел о поступке. Была в нем избыточная театральность, демонстративная нарочитость. В отличие от заявления о необходимости предать земле ленинский прах, где все слова оказались по делу и по месту. В ситуации с партбилетом оправдываю себя стечением обстоятельств. Это же случилось вскоре после ГКЧП. Меня очень задели сообщения о том, что большинство низовых партийных структур — райкомы и горкомы, а также практически все советские посольства и зарубежные представительства поддержали путчистов. После этого я счел невозможным носить в нагрудном кармане красную книжечку с утверждением, будто ее обладатель — ум, честь и совесть эпохи. Не хотел, чтобы меня и впредь ассоциировали с изображенным на обложке государственным преступником. Я пришел в кабинет, положил партбилет вот в эту пепельницу и, поддавшись эмоциональному порыву, сжег перед включенной телекамерой. После чего почти сразу почувствовал внутренний дискомфорт и неловкость. Я ведь видел, как из партии выходил Ельцин. Это выглядело гораздо достойнее и правильнее. С режиссерской точки зрения обратил внимание: пока Борис Николаевич двигался по залу Кремлевского дворца съездов в сторону дверей, сидевшие в зале стыдливо опускали глаза, но едва он поворачивался спиной, неслись проклятия, свист, улюлюканье. Это знают укротители львов и тигров: нельзя отводить взгляд, если хочешь победить хищника…

— Говорят, вы тогда спалили чужой партбилет, Марк Анатольевич?

— Ну, это было бы совсем уж пошло! Не отказывайте мне в наличии хоть какого-то чувства меры… Жест, повторяю, получился не слишком изящный, но что сделано, то сделано. Сегодня наверняка вел бы себя иначе, правда, по иным причинам. С некоторых пор стараюсь без весомого повода не размахивать тряпкой перед носом быка, действую осмотрительнее. Объясню. Россия полностью проиграла борьбу криминальному миру. Людей необязательно пугать смертью, достаточно позвонить по телефону и проговорить вежливым голосом: «У вас ведь есть дочь? Подумайте о ней, не совершайте глупостей». Это бьет по мозгам сильнее коллективных призывов заклеймить ренегата, посягнувшего на Ленина. Коммунисты дальше заклинаний вряд ли пошли бы, а вот звонящие шутить не станут, от них защиты нет… К кому бежать за помощью? В полицию? Анатолий Куликов рассказывал мне, как в бытность министром внутренних дел однажды устроил проверку на дорогах и, никого не поставив в известность, отправил через пол-России партию паленой, фальшивой водки. Грузовик по липовым документам проехал двадцать постов ГАИ, и лишь на двух машину задерживали, на остальных служители закона со спокойной совестью брали взятку и пропускали нелегальный товар. Боюсь, сегодня даже одного неподкупного постового трудно будет сыскать… Впрочем, за подобное утверждение нынче легко нарваться на обвинение в клевете и оскорблении чести мундира. Скажешь слово и по сторонам оглядываешься: не бежит ли кто-нибудь с иском в суд — защищать задетое достоинство?

— А когда вы звали опального Ельцина в театр, страха не испытывали?

— В 1987-м было проще. Я не чувствовал, будто чем-то рискую. Бориса Николаевича уволили из горкома партии, он сидел дома и сам снимал телефонную трубку, поскольку звонили ему редко. Кто же из нормальных людей станет разговаривать с политическим покойником? Уже не вспомню, как раздобыл домашний номер Ельцина, но факт, что пригласил его на «Диктатуру совести», и Борис Николаевич пришел. Спектакль был построен так, что по ходу действия Олег Янковский спускался в зал с микрофоном и задавал зрителям вопросы на злобу дня. Увидев Ельцина, публика потребовала, чтобы тот обратился с речью со сцены. Борис Николаевич говорил с места, но от этого не менее ярко и зажигательно. Я запомнил его слова, что в жизни нет простых решений, действительность гораздо сложнее придуманной кем-то схемы и многие проблемы не одолеть большевистским наскоком. В антракте Ельцин зашел в мой кабинет, где я познакомил его с Юзом Алешковским, автором великой песни «Товарищ Сталин, вы большой ученый». Встреча показалась мне знаменательной: рядом стояли и мирно беседовали известный антисоветчик, отсидевший в тюрьме и эмигрировавший в Америку, и видный партийный функционер, разжалованный едва ли не в рядовые. Событие требовалось как-то отметить. Я предложил: «Может, выпьем по такому случаю?» А дело, напомню, происходило в разгар антиалкогольной кампании, когда за употребление спиртных напитков в неположенных местах сурово карали. Впрочем, сначала требовалось раздобыть, что пить, и это тоже было проблемой. Но наш директор не посрамил честь театра, извлек из тайных запасников бутылку коньяка. И вот когда мы чокнулись втроем, я понял: произошел сдвиг тектонических плит, начинается новый исторический этап…

После спектакля Ельцин попрощался с нами и один пошел по улице в сторону дома. Он жил тогда на 2-й Тверской-Ямской. Я глянул на удаляющуюся спину и… судорожно бросился искать свободную машину. Это теперь перед театром не припарковаться из-за многочисленных авто артистов и зрителей, а двадцать лет назад у москвичей дела с личным транспортом обстояли похуже. В результате удалось найти лишь чахлый «Запорожец» нашего электрика, честно предупредившего, что не ручается, заведется ли его ведро с гайками. Мы настигли Ельцина в конце Настасьинского переулка, и я предложил подвезти его. Мне показалось, Борис Николаевич даже обрадовался. Дальше началось самое сложное: во всех смыслах крупная фигура будущего президента России категорически отказывалась втискиваться в салон «Запорожца». Точнее, сложенное практически вдвое тело с грехом пополам удалось туда впихнуть, но вот ноги не лезли ни в какую! Я подумал: «Будь что будет!» — поднапрягся и с пугающим хрустом протолкнул торчавшие конечности внутрь. Ельцин был мужиком крепким, выдержал. «Запорожец» почти сразу завелся и увез Бориса Николаевича домой, я же на долгие годы дал коллективу театра повод для шуток на тему, как использовать грубую физическую силу в обращении с будущим главой государства…