Оскар Курганов - Разные годы
Но не так-то легко пройти полями под дождем, в кромешной тьме по грязи провезти артиллерию и снаряды или даже пронести легкое вооружение. Полковник сначала, раздумывая, ходил по пустой избе, потом принял решение и поручил обходный маневр третьему батальону капитана Сергея Панюшкина.
— Ну, как ваши люди? — спросил он у Панюшкина.
— Люди поужинали, — ответил капитан, — и легли спать.
— Где же они спят? — удивился полковник.
— На кукурузе и пепле им мягко, а дождь — солдату не помеха, — усмехнулся Панюшкин. И только теперь все заметили, что сам он весь промок.
— Ну, вот и хорошо, в полночь побудишь и — в путь-дорогу. До рассвета выйти к шоссе.
Панюшкин вернулся в батальон в том обычном возбуждении, какое бывает у человека перед боем. Хоть воевал он уже четвертый год, был в памятные дни и под Москвой, и под Орлом, и на Днепре, и под Уманью, прошел весь путь от Ясс до подступов к Будапешту, дважды был ранен и привык жить под огнем, — предстоящий путь казался ему очень трудным.
Низкие тучи нависли над землей. На дороге рвались вражеские снаряды, и огонь освещал лошадей и повозки, на которых, обнявшись под плащ-палаткой, спали пулеметчики. Панюшкин всех знал в батальоне, не раз эти люди спасали его от смерти, и дружба, крепившаяся в походах, поддерживала его в самые тяжкие минуты. В ту дождливую ночь на чужой земле, под чужим небом он чувствовал себя в батальоне, как в родной семье.
Панюшкин вырос под Краснодаром, в батальоне его звали казаком, но в станице своей он был учителем. Он пошел в пехоту и никогда еще не жалел об этом. Панюшкин понимал, что на долю пехоты выпадают самые трудные дела. Но на нашей земле немало людей, которые не любят легких дел, и ими-то он и гордился.
Он послал вестового найти среди спящих взводного минеров-разведчиков старшего сержанта Константина Филиппова. Этот маленький белобрысый паренек, юркий, подвижной, должен был со своими людьми пройти по полям и, если надо будет, проложить дорогу батальону. Вскоре Филиппов ушел с сумкой, лопатой и длинным щупом. К полуночи он вернулся к Панюшкину и, прежде чем доложить, лопатой сгребал грязь с шинели, сапог и даже с рукавов и рук. До ближайшего хутора можно идти, а дальше пошел Малашенко. Это тоже минер. Филиппов помыл руки в лужице и присел, чтобы закурить.
— Мин нет на полях, — сказал он.
Тогда Панюшкин поднял батальон и повел его к хутору. Пушки и пулеметы тащили на руках, проваливались в грязь, падали и вновь поднимались. Враг усиливал артиллерийский обстрел, и тогда казалось, что их обнаружили. Панюшкин приказывал всем ложиться и сам прижимался к мокрой и топкой земле. Но люди не жаловались на свою судьбу: они завоевывали победу, и она казалась близкой, как огонек во тьме. Потом они вновь поднимались и шли, с трудом передвигая ногами, отяжелевшими от прилипшей грязи, подталкивая плечами, руками, даже головами пушки и пулеметы, минометы и телеги с патронными и снарядными ящиками. Они промокли настолько, что уже перестали замечать, усиливался или стихал дождь. В полосе наибольшего обстрела люди ползли, цепляясь за комья грязи, подталкивая свои отяжелевшие тела, напрягая до предела свои сердца и нервы. Панюшкин подбадривал их только одной фразой: «До рассвета надо быть на шоссе». И люди поторапливали друг друга, поддерживали скользивших по грязи, держались за руки и двигались в полном молчании.
У хутора их встретил Малашенко. Дальше пока идти нельзя — там минные поля, проделывается проход. Потом пошли гуськом, стараясь не скользить вбок, где их подстерегала смерть. По этой узкой тропе, проложенной минерами, батальон Панюшкина прошел еще два километра. Уже был четвертый час ночи, люди устали. Панюшкин это чувствовал по себе, теперь он сам шел впереди и лишь передавал по цепи: «Я здесь, впереди, нет ли отставших?» Ему отвечали, что отставших нет, но одна пушка застряла в грязи, надо остановиться. Вытаскивали пушку и двигались дальше в темноте и тишине, и только хрипловатый голос напоминал: «Я здесь», и люди снова шли за ним. Наконец, вблизи шоссе посланная вперед разведка донесла, что надо преодолеть речку, маленькую, но с быстрым течением. И цепь пловцов, сбросив шинели и сапоги, пошла в воду. Там батальон нащупал в холодной речонке мелководье, и по нему прошли все воины, подняв над головами винтовки, сумки и сапоги.
Перед рассветом они вышли к шоссе. Они обрадовались, когда увидели эту узкую полосу асфальта, как будто их ждал здесь теплый уют или огонь костра, где можно было бы обсушиться, согреться или даже вздремнуть, прижавшись друг к другу.
На шоссе Панюшкин сел на мокрый асфальт, и тогда все сразу легли. Капитан не успел осмотреться, как батальон его уже спал.
До рассвета остался еще час. Панюшкин прислушивался к каждому шороху — надо быть готовым к бою, к борьбе, — он не спит, теперь нельзя полагаться даже на боевое охранение. Впрочем, вряд ли враг догадывается, что батальон прошел эти поля под дождем, по грязи, в непроглядной тьме.
Но на рассвете их все-таки обнаружили. Панюшкин опередил врага и поднял батальон в атаку. Тем временем вся дивизия двинула свои силы по дороге, которая сливается с шоссе. Атакованный с фронта и тыла, враг отступал и лишь зацепился на окраине городка.
Дождь стих. На станции наведения был генерал Николай Каманин, Герой Советского Союза, прославленный «спаситель челюскинцев». Он направлял отряды штурмовиков на ту самую окраину, где еще застряли фашисты. Каманин вел беседы с летчиками-штурмовиками, которые в это время находились в воздухе:
— Идите на новую цель: окраина городка, зайдите с севера, к центру не ходите, там уже наши. Повторите.
Летчики повторяли, и две минуты спустя горизонт окутывался огнем и дымом, и взрывы сотрясали землю. Летчики возвращались и докладывали:
— Цель поражена.
— Хорошо, — отвечал Каманин, — идите домой.
Тем временем дивизия уже входила в венгерский городок. Укрепленный узел сопротивления пал и теперь притихший, опустевший лежал у ног наших пехотинцев и артиллеристов, которые неторопливо двигались мимо желтеньких домиков под черепицей.
До полудня батальон отдыхал в городке. Панюшкин вошел в домик, и усатый старик мадьяр встретил его с поклоном. Панюшкин увидел кровать с подушками, и белую скатерть на столе, и молоко в кринке, и двух огромных волов с длинными рогами под окном, и только что затопленную круглую печь, напоминающую опрокинутый кувшин, и таким непривычным, далеким показался ему этот домашний очаг. В то же время он со всей живостью представил себе и свой станичный домик, и школу, и плетень в палисаднике.. И все это так не вязалось с той ночью, которую он провел на пути в городок, ночью мучительной, но победной. Панюшкин вышел во двор. Здесь он встретил полковника, который крепко пожал ему руку.
— Вот кто обеспечил успех, — сказал он, — в эту ночь ты удивил всех…
Днем дивизия уже вела бои за городком, и в этих боях она снова проявляла и опыт, и искусство, и отвагу. А вечером в общем донесении полковник сообщил в штаб, что «умелым маневром батальона капитана Панюшкина удалось занять городок такой-то». Представляете себе, читатель, что таится порой за этими обычными словами — «умелым маневром»?
Венгрия, 1945, январь
ВЕНА
Прежде чем попасть в Вену, вам придется, читатель, пройти с нами по дорогам наступления наших войск — от озера Балатон до Венского леса. Надо в Будапеште по уже восстановленному мосту Франца-Иосифа переехать через Дунай, и вскоре вы попадете в живописные дачные места. Теплый весенний день придает всему окружающему какое-то ощущение безмятежного покоя. Над полями плывет волнующий запах плодородия. Цветут персиковые сады. В палисадниках на берегу озера распускается черемуха. Вы удивитесь: неужели только две недели назад в этих местах бушевала одна из грандиозных битв современной войны. Об этом напомнят вам воронки на полях и дорогах, осколки, теперь сверкающие на солнце, обломки оружейных лафетов и тысячи снарядных гильз.
Здесь у этих дач, куда до войны любили приезжать на летние месяцы богачи Венгрии и Австрии, начался грандиозный по стремительности и масштабам поход на Вену. Здесь фашисты хотели прорваться к Дунаю, а потом бросить к ногам Естергома, этого центра венгерской католической церкви, связанных феодальными предрассудками мадьяр. Но венгерские крестьяне и католическая церковь отвернулись от оккупантов, и тогда они создали себе еще одну иллюзию. Любыми усилиями пробиться к Дунаю и преградить путь нашей армии, остановить ее движение к Австрии и Южной Германии. Фашисты делали все от них зависящее, чтобы эта иллюзия приобретала реальные формы. Они атаковали наши позиции большими силами пехоты и танков, и войска маршала Толбухина проявили здесь величайшую выдержку, лишив врага в тяжелых боях его технических и людских сил. Казалось, Германия в предсмертной агонии собралась с последними силами, чтобы нанести этот удар на Балканах, на подступах к Австрийским Альпам. Попав к озеру Балатон, вы увидите бетонные колпаки, которые еще не успели зарыть в землю. Или, может быть, они предназначались для какой-то новой линии обороны? Вы увидите подземные ходы сообщения — плод трудовых усилий сотен тысяч рабов. Три линии стальных эскарпов, уходящие куда-то вдаль, до самого горизонта — очевидно, они упираются в горы. Прикрываясь этими укреплениями, фашисты пытались затянуть развязку. Это была тяжелая и упорная битва, которую выиграли наши войска. В этом они убедились в мартовскую ночь, когда на всех позициях наступила необычайная тишина, столь трудно переносимая на фронте. И хоть никто еще не мог осознать, предвестником какой бури явилась сюда эта тишайшая ночь, но несомненным было для всех наших воинов — враг проиграл сражение на подступах к Австрии. И тогда войска маршала Толбухина перешли в наступление, теперь завершившееся победой в Вене.
