Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №7 (2001)
Давайте рассмотрим, как у Лермонтова описывается этот богатырский бой:
Размахнулся тогда Кирибеевич
И ударил впервой купца Калашникова,
И ударил его посередь груди —
Затрещала грудь молодецкая,
Пошатнулся Степан Парамонович;
На груди его широкой висел медный крест
Со святыми мощами из Киева, —
И погнулся крест, и вдавился в грудь;
Как роса из-под него кровь закапала;
И подумал Степан Парамонович:
“Чему быть суждено, то и сбудется;
Постою за правду до последнева!”
Изловчился он, приготовился,
Собрался со всею силою
И ударил своего ненавистника
Прямо в левый висок со всего плеча.
Из этого описания становится очевидно, что опричник Кирибеевич начал бой честно, по правилам, нанося удар в грудь, или, выражаясь боксерским жаргоном, по “корпусу”, хотя и знал, что в лице купца Калашникова имеет своего смертельного врага. Но он также знает и то, что грубое нарушение правил ведения кулачного боя карается казнью и что даже для него, любимого опричника, царь исключения не сделает, поскольку нарушение правил с его стороны, со стороны профессионального бойца, не может быть случайным. Кирибеевич не может выйти из боя или отказаться от него, потому что нужно будет объяснять царю причину такого поступка, а причина такова, что царь не будет в восторге. Для Кирибеевича единственный выход — одолеть купца в честном бою. Купец же Калашников после удара, нанесенного ему Кирибеевичем, понимает, что против профессионального бойца, каковыми в то время являлись опричники, ему едва ли удастся выстоять в честном бою, и сознательно идет на нарушение правил, которое карается смертной казнью, — он наносит Кирибеевичу удар “прямо в левый висок со всего плеча”. Удар смертельный и хорошо выверенный, поскольку он знает, что еще раз нарушить правила и добить противника ему никто не позволит. Так, отстаивая свою честь и честь своей семьи далеко не праведным способом, Степан Парамонович хорошо осознавал, что он делает. Купец Калашников знает, что заработал себе смертную казнь. “Чему быть суждено, то и сбудется; постою за правду до последнева!” Это — отчаянный крик души честного человека, решившегося на бесчестный поступок. Он роняет себя в своих же собственных глазах, и сама жизнь для него после этого бесчестия уже становится непосильным бременем.
А как же ведет себя Иван Грозный в этой ситуации? Разгневанный гибелью любимого опричника, он велит без суда и следствия сразу же тащить Калашникова на плаху и отсечь ему голову? Отнюдь нет, грозного царя интересует: случайно или “вольной волею” был убит его опричник, то есть умышленно или непреднамеренно были нарушены правила ведения кулачного боя. От этого зависит: наградит царь победителя или прикажет казнить. Но почему-то эту попытку грозного царя выяснить причину смерти Кирибеевича не принято критиками замечать, и они утверждают, что купец Калашников был казнен “без суда и следствия”. Поэтому от них ускользает понимание трагизма ситуации, в которой удалой купец оказался после поединка с царским опричником: милость царя для Калашникова становится страшнее его гнева. И хотя купец может объяснить царю мотивы убийства Кирибеевича и заслужить себе помилование, поскольку у грозного царя были весомые причины жить в мире с посадскими людьми (купцами и ремесленниками), Степан Парамонович выбирает иной путь — сложить свою голову на плахе, о чем и говорит царю. Как честный человек (а в то далекое время купцы, в отличие от многих нынешних торгашей, таковыми были), он не может дальше жить, покрыв себя позором, бесчестием в поединке с опричником царя. К тому же и купец Калашников, и царь Иван Васильевич, и Кирибеевич жили в такое время, когда на Руси человек, нарушивший традиции, в том числе и правила кулачного боя, становился изгоем. Поэтому выход у Калашникова был только один — честно умереть, и он на вопрос царя отвечает:
Я скажу тебе, православный царь:
Я убил его вольной волею,
А за что, про что — не скажу тебе,
Скажу только Богу единому.
Прикажи меня казнить — и на плаху несть
Мне головушку повинную;
Не оставь лишь малых детушек,
Не оставь молодую вдову
Да двух братьев моих своей милостью...
Но царь Иван Васильевич, который, как известно, был “разумом не хром”, несмотря на уклончивый ответ купца, а возможно, и благодаря ему, мог догадаться о причине трагедии, свидетелем которой ему пришлось только что стать (не столь уж великой была в то время Москва, и не столь уж незначительной в ней была личность Степана Парамоновича Калашникова, если его называют “сизым орлом” и народ до сих пор хранит в памяти его имя, отчество и фамилию, в то время как опричника мы помним лишь как Кирибеевича, не зная ни рода его, ни племени). Поэтому едва ли для Ивана Грозного было большой сложностью догадаться, кем была Алена Дмитриевна, для которой в качестве подарков он опрометчиво предложил Кирибеевичу перстень яхонтовый и ожерелье жемчужное и рекомендовал найти смышленую сваху. Не столь уж и трудно догадаться, почему
Обманул тебя твой лукавый раб,
Не сказал тебе правды истинной,
Не поведал тебе, что красавица
В церкви Божией перевенчана,
Перевенчана с молодым купцом
По закону нашему христианскому...
Поэтому царь меняет гнев на милость, но, понимая, что не смерть страшит удалого купца, а бесчестие, он выполняет просьбу Калашникова, принимая решение, которое на первый взгляд (с точки зрения человека, живущего в современном мире) может показаться жестоким и бесчеловечным. Помиловать купца в этой ситуации царь может, лишь всенародно объявив о причине такого решения, идущего вразрез с вековыми традициями, но это только еще больше усугубит бесчестие купца. В то же время царь не может создать прецедент и тем санкционировать будущие нарушения правил ведения кулачных боев, не рискуя тем, что они, кулачные бои, впоследствии могут превратиться в самосуд, в средство для сведения личных счетов, для искоренения чего придется пролить еще больше крови своих подданных. С другой стороны, дальнейшее разбирательство этого происшествия может очернить царскую опричнину в глазах народа, и без того постоянно настраиваемого боярами против царя, оттолкнуть от царя посад, в том числе купечество. Наиболее беспроигрышный вариант для царя в сложившейся ситуации — казнь купца Калашникова за грубейшее нарушение правил ведения кулачного боя. Поэтому, не предпринимая дальнейших попыток к выяснению причин случившегося и избегая их огласки, Иван Грозный обещает Калашникову исполнить его просьбу. При этом сколь бы мы внимательно ни читали “Песню”, мы не сможем найти в словах царя Ивана Васильевича и тени недавнего гнева. Скорее, наоборот, в них сквозит смирение перед волею судьбы и понимание своего бессилия, невозможности что-либо изменить даже своей, казалось бы, безграничной властью:
Хорошо тебе, детинушка,
Удалой боец, сын купеческий,
(стало быть, царь достаточно хорошо знает семью Калашниковых. — М. К. )
Что ответ держал ты по совести.
(Тут невольно напрашивается подтекст: а мне, мол, что прикажешь со своей совестью делать, принимая решение о твоей смертной казни? — М. К. )
Молодую жену и сирот твоих
Из казны моей я пожалую,
Твоим братьям велю от сего же дня
По всему царству русскому широкому
Торговать безданно, беспошлинно.
Сам же купец Калашников просит братьев своих помолиться в церкви за его душу грешную, поскольку большой грех он взял на душу, присвоив себе право судить и карать Кирибеевича, — самому Калашникову уже не остается времени и отмолить этот грех.
Нет никакого противоречия вышеизложенного с тем, что “казнили Степана Калашникова смертью лютою, позорною”, — иначе Иван Грозный не мог поступить, сообразуясь с нравами своего времени. И тем не менее купец Калашников был похоронен не где-либо в безлюдном месте, где о нем никто и не вспомнит. Место его захоронения, хотя и могила осталась безымянной, выбрано на довольно бойком месте: “промеж трех дорог: промеж Тульской, Рязанской, Владимирской”, с тем чтобы люди могли отдать ему дань памяти:
Пройдет стар человек — перекрестится,
Пройдет молодец — приосанится,
Пройдет девица — пригорюнится,
А пройдут гусляры — споют песенку.
Бесполезно пытаться искать в “Песне” информацию о том, где похоронен любимый опричник царя — Кирибеевич: о том, где и как будут хоронить “лукавого раба”, ставшего причиной трагедии, — ни грозный царь, ни автор “Песни” даже и речи не ведут.
Я В Л Я Е Т С Я Л И “П Е С Н Я”
И С Т О Р И Ч Е С К О Й П О Э М О Й?
Попросту нелогично называть “Песню” исторической поэмой, одновременно признавая, что она не опирается на исторический факт, что у “героев — Кирибеевича и Калашникова — нет прототипов, хотя имя Калашникова встречается в народных песнях той далекой поры” (Г. Беленький). Наличие в поэме описания быта Руси того времени является лишь фоном, на котором развиваются драматические события. С другой стороны, не столь уж и бесспорен вывод Белинского о том, что Лермонтов в “Песне” уходит от действительности, не удовлетворяющей поэта: “Самый выбор этого предмета свидетельствует о состоянии духа поэта, недовольного современной действительностью и перенесшегося от нее в далекое прошедшее, чтобы там искать жизни, которой он не видит в настоящем”. Ведь в таком случае у поэта не должно быть не малейшего желания очернять это “прошедшее”, которое должно представляться более справедливым, чем настоящее, иначе нет никакой необходимости переноситься поэту в это “прошедшее”. И если мы соглашаемся с этим утверждением критика, то мы должны, следуя элементарной логике, не согласиться с выводами того же Белинского о том, что Лермонтов хотел в своем произведении показать деспотизм Иоанна Четвертого. Мы должны выбирать из двух одно. Или соглашаться с первым выводом, но тогда поставить под сомнение деспотизм Ивана Грозного, или согласиться с выводами Белинского о деспотизме грозного царя, но отрицать вывод критика о поисках автором “Песни” лучшей жизни в прошлом Руси. Либо, вспомнив слова критика о “зигзагах” и “прыжках” в его собственном развитии, сделать взамен взаимоисключающих выводов “неистового Виссариона” совсем иной вывод о мотивах создания Лермонтовым этого произведения.
