Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы)
«Пленные офицеры расстреливались все без исключения, — говорится и в записках одного красноармейца,[138] который вернулся к своим родителям в Усовку. — Расстрелов пленных я видел много… Только в одном месте их было 30.» Под Хомутовкой этот красноармеец наблюдал, как политрук убил раненого офицера и раненого солдата. Для образа мыслей на низовом уровне характерно подписанное младшим лейтенантом Ефремовым донесение о боевых действиях танка № 304, чей экипаж «был проникнут горячим желанием… уничтожить побольше фашистских гадов». В этом донесении от 31 августа 1941 г. написано: «Уничтожена санитарная машина с 2 лошадьми и 10 ранеными фашистами». Командир 1-й роты капитан Гадиев сообщал 30 августа 1941 г.: «Расстреляно 15 человек раненых», а политрук роты, младший политрук Буланов 5 сентября 1941 г.: «Разгромлен 1 санитарный батальон».
Имеется много документов, из которых вытекает ответственность за убийства пленных и более высоких командных инстанций. Так, майор из штаба 21-го стрелкового корпуса под командованием генерал-майора Борисова сообщил, что 4 июля 1941 г. по приказу штаба корпуса были расстреляны два немецких офицера, а водитель из штаба 154-й стрелковой дивизии показал, что в начале августа 22 немецких военнопленных после допроса командиром и комиссаром дивизии были убиты выстрелами в затылок, а перед этим их заставили вырыть себе могилу. Начальник штаба 26-й танковой дивизии подполковник Кимбар и начальник оперативного отделения майор Храпко совершенно мимоходом отметили в оперативной сводке № 11 от 13 июля 1941 г. как нечто само собою разумеющееся: «Сдалось в плен до 80 человек, которые были расстреляны».
То, что подобные злодеяния могли совершаться и на основе приказов по армиям, подтвердил полковник Гаевский из 29-й танковой дивизии в своем показании о расстреле младших немецких офицеров от 6 августа 1941 г. И было вполне логично, что, как показал советский лейтенант фон Гранц, батальонный адъютант в 800-м стрелковом полку, уже перед наступлением на Прокоповку 9 сентября 1941 г. был дан приказ не брать пленных. Расстрел раненых офицеров при этом оставил за собой лично комиссар этого полка. Как и другие военнопленные советские офицеры, плененный командир 141-й стрелковой дивизии генерал-майор Тонконогов также заверял на своем допросе в августе 1941 г., что о расстрелах немецких пленных ему ничего не известно и что убийство раненых могло объясняться только «недисциплинированностью на поле боя». При этом впоследствии стало известно, что именно генерал-майор Тонконогов сам приказал расстрелять немецкого офицера за отказ от дачи показаний. Другой советский генерал 19 сентября 1941 г. потребовал от раненого фельдфебеля Зейбота из 35-го моторизованного пехотного полка данных о населенном пункте, еще не занятом немцами, и, как показал под присягой опрошенный, заявил при этом, что «медленно замучает меня до смерти», если информация окажется неверной. Этот советский генерал позднее также был пленен немцами.
Допускаемый международным правом отказ от дачи показаний вообще вновь и вновь использовался в штабах как повод (возможно, даже взятый за правило), чтобы расстреливать военнопленных. Так, если привести некоторые из множества примеров, 14 октября 1941 г. в Ильинском командир немецкой саперной роты после 20 минут, отпущенных ему на обдумывание, и после того, как ему еще разрешили написать письмо своим близким, был расстрелян лично начальником штаба 53-й стрелковой дивизии, точно так же, как немецкий обер-ефрейтор — по распоряжению подполковника Чичерина, начальника штаба неуказанной дивизии. Хотя соответствующие действия также со стороны армейских, корпусных и дивизионных штабов вновь и вновь подтверждаются доказательствами, «общего приказа» по расстрелу пленных на этой стадии, похоже, не существовало, так что большое число таких убийств, согласно показаниям советских офицеров, политработников, врачей и солдат, уже в июле 1941 г. объяснялось с немецкой стороны «отдельными или специальными приказами» различных командных инстанций. При этом военнопленные офицеры и комиссары обвиняли в издании таких приказов друг друга, но, видимо, ответственность несли в первую очередь комиссары, у которых было и больше возможностей и склонности ликвидировать, помимо офицеров, также «капиталистов» или «фашистов». Поскольку «Советы», как констатировал 15 сентября 1941 г., подводя итоги, штаб оперативного руководства Вермахта, «зверски убивали по всему фронту с первого дня Восточной кампании», отпадает и слышимый иногда аргумент, что речь шла именно о мерах возмездия за применение немецкой стороной пресловутых директив о комиссарах, которые к тому же вообще не были известны в Красной Армии в начальной стадии войны.
Тот факт, что советские командные структуры, как доказано, вновь и вновь отдавали приказы расстреливать военнопленных, отказывающихся дать показания, вовсе не противоречил одновременному стремлению воспрепятствовать самовольным расстрелам в частях, чтобы получить военнопленных, доставленных в целях допроса. Об этом имеется многообразный материал: так, командир 168-го кавалерийского полка 41-й Отдельной кавалерийской дивизии полковник Панкратов и комиссар полка старший политрук Кутузов в тяжелейший период зимы, 28 декабря 1941 г., выражали недовольство и тем самым признавали, что подчиненные командиры частей тотчас расстреливают «немецких пленных фашистов» вместо того, чтобы приводить их в штаб, что препятствует разведке положения врага. Начальник штаба неуказанной (видимо, 65-й стрелковой) дивизии майор Котик и комиссар штаба, батальонный комиссар Кица предостерегали от самосудов и от того, чтобы просто расстреливать плененных солдат и офицеров, как было до сих пор, «вообще их не выспросив». Поскольку такие случаи особенно часто встречались в 38-м стрелковом полку, командиру и комиссару полка теперь пригрозили в случае повторения строгим наказанием. Полковник Кашанский, начальник штаба 30-й стрелковой дивизии, уже в начале июля 1941 г. указал в приказе на безусловную необходимость направлять военнопленных, даже «в тяжелораненом состоянии», в дивизионный штаб с целью допроса. Начальник штаба 62-й армии генерал-майор Москвин, военный комиссар штаба, полковой комиссар Зайцев и начальник разведотдела полковник Герман запретили подчиненным соединениям (31-я, 87-я, 196-я, 131-я, 399-я, 112-я стрелковые дивизии, 33-я гвардейская стрелковая дивизия, 20-я мотострелковая бригада), пригрозив строгими наказаниями, «расстрел совершенно безразлично какого числа пленных на поле боя», но тем самым, похоже, оставили открытой возможность расстрела в дальнейшем. А начальник штаба армии (видимо, 14-й) на мурманском участке полковник Малицкий и комиссар штаба, батальонный комиссар Бурылин 8 сентября 1941 г. выразили в приказе недовольство, что подчиненные соединения, например, 88-я стрелковая дивизия, перешли к тому, чтобы попросту ликвидировать по дороге транспорты с пленными, не доставляя их в штаб, что, однако, критиковалось не как, скажем, нарушение принципов гуманизма и международного права, а просто как «недостаток в организации войсковой разведки».
О методах допросов в штабах один из тех, кто должен был об этом знать, пленный полковой комиссар, сообщил зимой 1941/42 гг., что уже в полковом штабе, наряду с простым, существовал и «тяжелый допрос», а в армейских штабах — своего рода «тяжелейший допрос», проводимый особым отделом НКВД. При «тяжелом допросе» в полковом штабе военнопленного, если он отказывался дать показания, в присутствии командира и комиссара полка «держали за голову и за ноги по одному из присутствовавших солдат, и он получал 5-10 ударов палкой по ягодицам и спине. Если пленный после этого еще не готов к показаниям, то удары продолжаются еще примерно 5-10 минут в усиленной форме. Тем временем его спрашивают еще несколько раз. Побои прекращаются только тогда, когда пленный теряет сознание или умирает». О «тяжелейшем допросе» в армейском штабе майор Киянченко из штаба 19-й, а затем 33-й армии сообщил, «что НКВД избивает раздетых догола пленных резиновыми дубинками и что при этом отбиваются и уши, поскольку удары следуют также в лицо. Кроме того, им там вырывают ногти на руках. Еще один метод — отбивать кончики пальцев рук острыми ножами. Чтобы повысить действенность, кончик пальца отрубается не одним ударом, а постепенно, несколькими ударами». При соответствующих допросах в дивизионном штабе в отношении также раздеваемых здесь военнопленных использовались плетеные кожаные ремни. Если военнопленный после «тяжелого допроса» давал лишь малозначимое показание, то его «затем расстреливали по приказу командира полка».
Вообще после того, как допрос, наконец, проводился, командные структуры больше не участвовали в дальнейшей судьбе пленного, а передавали его в особый отдел НКВД, «о котором известно, что он расстреливает всех пленных». Так, например, интендант 57-й танковой дивизии Розенцвейг, согласно показанию начальника оперативного отделения в штабе 1-й Пролетарской моторизованной дивизии подполковника Ляпина, 16 сентября 1941 г. после допроса, не долго думая, лично застрелил двух немецких офицеров. Один советский полковник сообщил 21 февраля 1942 г. о расстреле немецкого офицера-летчика даже в присутствии командующего 3-й армией генерал-лейтенанта Кузнецова и других высоких офицеров армейского штаба.
