Алексей Цветков - Антология современного анархизма и левого радикализма, Том 2

96.   Теперь что касается наших конституционных прав. Возьмем, к примеру, свободу прессы. Мы вовсе не намерены отрицать это право: оно предоставляет очень важный инструмент для ограниченной концентрации политической власти и позволяет, в свою очередь, держать в узде тех, кто обладает политической властью, вскрывая факты их злоупотреблений. Но свобода прессы очень слабо используется средним гражданином. СМИ находятся под почти полным контролем крупных организаций, интегрированных в систему. Конечно, каждый за небольшие деньги может опубликовать или распространить в Интернете что угодно, но все, что он хотел сказать, будет поглощено огромным объемом материала, выкладываемого самими СМИ, а потому его слова не возымеют практического эффекта. Поэтому для большинства частных лиц или небольших групп почти невозможно произвести впечатление на общество одними словами. Возьмем, к примеру, нас. Если бы мы никогда не совершили никакого насилия и отдали бы этот труд издателям, он, вероятно, не был бы принят. Если бы даже его приняли и опубликовали, он, скорее всего, не привлек бы много читателей. Даже если бы этот текст прочли тысячи людей, большинство из них вскоре бы о нем забыли, так как сознание этих воображаемых читателей было бы затоплено массой материала, выложенного перед ними СМИ. Поэтому для того, чтобы наша весть дошла до публики и имела некоторый шанс произвести глубокое впечатление, нам приходится убивать людей.

97. Конституционные права хороши на своем месте, но они не могут гарантировать ничего, кроме того, что может быть названо буржуазной концепцией свободы. В соответствии с буржуазной концепцией «свободный» человек, по существу, элемент социальной машины и имеет только известный набор предписанных и ограниченных свобод. Эти свободы разработаны для нужд социальной машины в большей мере, чем для нужд индивида. Поэтому человек, «свободный» в буржуазном смысле, обладает экономической свободой, потому что она обеспечивает рост и прогресс системы в целом. У него есть свобода прессы, потому что публичная критика сдерживает злоупотребления политических лидеров. У него есть право на справедливый суд, потому что заключение человека в тюрьму по прихоти более сильного плохо скажется на системе. Точно так же на эти вещи смотрел Симон Боливар. Для него люди могли заслужить свободу, только если они использовали ее для целей прогресса (прогресса в его буржуазном понимании). Прочие буржуазные мыслители сходным образом смотрели на свободу как на средство для достижения коллективных целей. Честер К. Тан в своей работе «Политическая мысль в Китае. Век XX» на странице 202 так определяет философию лидера Гоминьдана Ху Ханмина: «Права предоставляются индивиду на том основании, что он является членом общества и его жизнь в общине требует таких прав. Под общиной Ху имеет в виду нацию в целом». Кроме того, на странице 259 Тан пишет, что согласно Карсуму Чаню (Чань Чунмэю, главе Государственной социалистической партии Китая) свобода должна быть использована в интересах государства и народа как целого. Но о какой свободе идет речь, если ее можно использовать так, как это предписал делать кто-то? Наша концепция свободы не имеет ничего общего с идеями Боливара, Ху, Чаня и прочих буржуазных теоретиков. Беда этих теоретиков в том, что они сделали развитие и применение социальных теорий своей суррогатной деятельностью. В результате мы имеем теории, которые разработаны так, чтобы служить потребностям самих теоретиков, а не потребностям людей, которые, вероятно, сделались бы несчастны, оказавшись в обществе, где эти теории получили бы свое воплощение.

98.  Еще одно замечание, которое мы хотим сделать в конце этой главы: если кто-то просто ГОВОРИТ, что он достаточно свободен, это не означает автоматически, что он действительно свободен. Свобода частично ограничена психологическим контролем, который люди не осознают. Часто их идея свободы отражает общественную договоренность, а не их реальные потребности. Например, многие леваки гиперсоциализированного типа заявили бы, что большинство людей, включая их самих, социализировано скорее меньше, чем это необходимо. Между тем гиперсоциализированный левак и так платит тяжелую психологическую цену за высокий уровень социализации.

99.  Представьте, что история — это сумма двух факторов: случайного фактора (сюда относятся непредсказуемые события, которые не ложатся ни в какие рамки) и регулярного фактора (сюда относятся долговременные исторические направления). Здесь пойдет речь о последних.

100. ПЕРВЫЙ ПРИНЦИП. Если существовавшее длительное время историческое направление было подвергнуто МАЛЫМ изменениям, эффект от этих изменений почти всегда будет обратимым — река истории вскоре снова повернет в старое русло. (Пример: реформа, призванная покончить с политической коррупцией в обществе,редко приводит к чему-то, кроме кратковременного эффекта; раньше или позже реформаторы теряют бдительность, и коррупция вползает обратно через те же щели. Уровень политической коррупции в обществе остается постоянным или медленно меняется в ходе эволюции всего общества. Политическая «уборка» только тогда приведет к постоянному эффекту, когда будет сопровождаться широкими общественными переменами; МАЛЫХ изменений в обществе будет недостаточно). Если малые изменения в ходе истории и привели к постоянному эффекту, то это лишь потому, что реформа совпадала с этим ходом, так что реформа не изменила его, а только продвинула на шаг вперед.

101.  Первый принцип — это почти тавтология. Если долговременное историческое направление окажется неустойчивым к небольшим изменениям, то события будут развиваться скорее в случайном направлении, чем в определенном; другими словами, окажется, что это историческое направление никакое не долговременное.

102.  ВТОРОЙ ПРИНЦИП. Если изменения достаточно сильны, чтобы навсегда изменить историческое направление, значит, они приведут к изменению общества в целом. Другими словами, общество — это система взаимосвязанных частей, и вы не сможете изменить какую-нибудь важную часть без того, чтобы изменить и остальные части также.

103.  ТРЕТИЙ ПРИНЦИП. Если изменения достаточно сильны, чтобы привести к переменам внутри господствующего исторического направления, то последствия для общества как целого окажутся непредсказуемыми. (Несмотря на это можно с долей уверенности предсказать, что общество, приближающееся к той стадии, которую уже прошло другое общество, пройдя ее, окажется в таком же положении).

104.  ЧЕТВЕРТЫЙ ПРИНЦИП. Новый тип общества не может быть разработан на бумаге. Это значит, что нельзя спланировать новое общество, построить его и заставить функционировать так, как это было описано в плане.

105.  Третий и четвертый принципы вытекают из сложности человеческих обществ. Изменения в человеческом поведении повлияют на экономику общества; экономика на окружающую среду, а изменения в экономике и окружающей среде повлияют на человеческое поведение, причем сложным, непредсказуемым образом; и так далее. Сеть причин и следствий настолько сложна, что ее невозможно распутать и постичь.

106.  ПЯТЫЙ ПРИНЦИП. Люди не выбирают сознательно и разумно форму своего общества. Общества развиваются в ходе эволюционных процессов, которые неподвластны рациональному человеческому контролю.

107.  Пятый принцип — следствие из первых четырех.

108.  Итого: согласно первому принципу, попытка реформировать общество либо приводит к временному эффекту, либо направление реформы и так совпадает с ходом исторического процесса (таким образом, реформа лишь приближает события, которые произошли бы в любом случае). Для того чтобы произвести глубокие изменения в направлении, в котором развивается любой из важных аспектов общества, реформы недостаточно — требуется революция. (Революция необязательно подразумевает вооруженное восстание или свержение правительства.) Согласно второму принципу, революция никогда не меняет один-единственный аспект общества; и в соответствии с третьим принципом изменения происходят не в том направлении, которого ожидали или желали революционеры. В результате, согласно четвертому принципу, когда революционеры или утописты основывают общество нового типа, оно никогда не функционирует так, как это было запланировано.

109.  Американская революция не представляет исключения. Американская революция была не революцией в привычном понимании этого слова, а войной за независимость, последовавшей за достаточно глубокой политической реформой. Отцы-основатели не меняли направления, в котором развивалось американское общество, они и не собирались этого делать. Они просто освободили развитие американского общества от тормозящего воздействия британского управления. Их политическая реформа не изменила ни одной основной политической тенденции, а только продвинула американскую политическую культуру в ее естественном направлении развития. Британское общество, ответвлением которого было общество американское, на протяжении длительного времени двигалось по пути представительной демократии. И незадолго до войны за независимость американцы уже в значительной мере практиковали представительную демократию в колониальных законодательных органах. Политическая система, учрежденная конституцией, была основана на британской модели и на институте колониальных законодательных органов. Без сомнения, отцы-основатели предприняли очень важный шаг. Но это был шаг на том пути, по которому уже шел англоязычный мир. Великобритания и все ее колонии, населенные преимущественно выходцами с Британских островов, в итоге пришли к системе репрезентативной демократии, по существу сходной с американской.