Филлип Найтли - Ким Филби - супершпион КГБ
Это мнение подтвердили другие сотрудники «Обсер-вера». Они утверждали, что в то время Астор был очень возмущен тем, как был использован его журнал. Неоднократно заявляли, что главный редактор не знал, что, работая в журнале, Филби поддерживал связи с СИС.
Джордж Янг придерживался другого мнения: «Все переговоры вел Ник, я только утверждал их результаты. Мне казалось, что Астор был во все посвящен. Филби было поручено заниматься арабскими делами, поскольку его семья поддерживала связи с арабским миром, и мы не видели в этом никакого ущерба. Перед отъездом я сам его инструктировал». Что касается газеты «Экономист», то у тогдашнего его редактора Дональда Тайермана это был всегда больной вопрос. Тайерман заявил, что, хотя он лично прозондировал вопрос о Филби у руководящего сотрудника министерства иностранных дел Гарольда Кассия [25], ни Кассий, ни руководители «Обсервера» не сказали ему, что работа Филби в газете является не личным, а строго официальным делом.
Разрешить этот вопрос невозможно. Астор, в 1939 году имевший контакты с СИС в связи с его интересом к антигитлеровской оппозиции в Германии, очевидно, считал, что Филби, бывший сотрудник СИС, принятый на работу в «Обсервер» по специальной просьбе министерства иностранных дел, ограничит свою деятельность в Бейруте журналистикой. Но он ошибся. Филби журналистикой не ограничился.
ГЛАВА XV. КОНФРОНТАЦИЯ В БЕЙРУТЕ
В августе 1956 года Филби прибыл в Ливан и остановился у своего отца. Сент-Джон жил в то время в маронитской деревне Аджалтауне примерно в двадцати милях от Бейрута. Из его белого бунгало открывался великолепный вид на окружающие окрестности. После смерти короля Ибн-Сауда Сент-Джон не ужился с молодыми принцами, и ему был запрещен въезд в Саудовскую Аравию. В Ливан он приехал со своей саудовской женой Рози и двумя сыновьями Халидом и Фарисом.
Это было странное хозяйство. Сент-Джон весь отдался, как он говорил, «своему пигмалионскому эксперименту», пытаясь привить Рози западные привычки и манеры. Он приказал ей снять чадру, своих сыновей послал учиться в соседнюю католическую школу. Особого успеха эксперимент не имел. Рози отказалась выходить из дома, шлепала по комнатам в войлочных тапочках и поглощала неимоверные количества сладостей. Она исчезала в задней комнате дома, когда к Сент-Джону приходили гости, и отказывалась сопровождать его во время проведения различных мероприятий в деревне. Иногда у них случались продолжительные шумные ссоры, которые обычно заканчивались увесистыми шлепками Сент-Джона по ее мягкому месту.
Сент-Джон с радостью принял Кима, и в первый раз у них было достаточно времени для разговора. Обычно они усаживались на веранде дома, наслаждаясь порывами чистого горного воздуха, и беседовали до наступления прохлады, когда 71-летнему Сент-Джону приходилось набрасывать бедуинскую накидку на свою рубашку с короткими рукавами. Иногда Сент-Джон облачался в белые одежды и в сопровождении всей семьи шествовал по деревне, отвечая на приветствия жителей, которые уважительно называли его «хаджи» (так по мусульманским обычаям величают человека, посетившего Мекку). Он с гордостью представлял своего сына деревенским знаменитостям. Иногда они вместе ездили в Бейрут, где Сент-Джон, зная, что Киму придется там зарабатывать на жизнь, знакомил его с людьми, которые были осведомленными лицами или занимали влиятельное положение.
Должно быть, это было счастливое время, поскольку стареющего Сент-Джона на какое-то время обуяли фантазии. Он написал своей жене в Лондон письмо, в котором предложил ей продать дом на Дрейтон-Гардене, убедить всех детей уехать из Англии к нему, к его незарегистрированной в браке жене, его детям от нее, Киму и жить одной большой семьей. «Я думаю, что мы всей семьей могли бы эмигрировать в Ливан. Нас собралась бы почти дюжина, и мы заложили бы основы колонии Филби в одной из самых красивых стран мира», — писал Сент-Джон в Лондон.
В этот трудный для Кима период, когда он все еще не решил, что делать с Айлин и детьми, находящимися в Кроуборо, когда у него были сомнения относительно возможности зарабатывать на жизнь в качестве журналиста, когда у него не было определенности в том, когда МИ-5 вновь примется за него, отец оказывал ему очень большую помощь. Уверенный в себе, сознающий, что и другие когда-нибудь оценят его заслуги, Сент-Джон помогал Филби встать на ноги, вновь приобрести уверенность в себе, постоянно внушая ему мысль о перестройке своей жизни.
В ноябре 1956 года Сент-Джон помирился с королевской семьей и возвратился в Эр-Риад. Он планировал провести лето 1957 года в Англии и остановился по пути в Бейруте, где его встретил Ким с известием о том, что два дня назад ночью во сне умерла Дора. Сент-Джон был потрясен, в первый раз, возможно, осознав, насколько она дорога ему и как тесно их связывали совместные интересы, хотя физически они жили порознь.
Филби тоже глубоко переживал смерть матери. В Москве он сказал мне: «Моя мать фактически погубила себя. В последние годы она пила по бутылке джина в день. Беда состояла в том, что мой отец относился к женщинам равнодушно, его совершенно не трогали их чувства. Это у него происходило ненамеренно. Он просто не понимал, почему у моей матери возникали какие-то переживания».
Тем не менее Сент-Джон отправился в Лондон. Филби продолжал жить в Аджалтауне, наезжая в Бейрут пару раз в неделю, чтобы получить телеграммы из Лондона и отправить свои статьи. Очевидно, он снимал комнату где-то в Бейруте, потому что другим корреспондентам рассказывал, что остановился в Восточном Бейруте, но ввиду отсутствия телефона связаться с ним невозможно. Это было, по их мнению, довольно необычно для работника прессы. Во всяком случае, Филби вел одинокую жизнь, поэтому его немногочисленные друзья не удивились, когда он неожиданно страстно влюбился.
Он сидел в баре в «Сент-Джордже», в то время, наверное, лучшей гостинице на Среднем Востоке, и спокойно потягивал свой аперитив, когда к нему подошел официант и передал записку от некой Элеоноры, жены корреспондента газеты «Нью-Йорк тайме» Сэма Поупа Брюера. Брюер встречался с Филби, когда они оба освещали события гражданской войны в Испании. Он знал о назначении Филби в Бейруте. Перед выездом на выполнение корреспондентского задания за пределы Бейрута он сказал Элеоноре, чтобы при появлении Филби в городе она представилась ему и предложила свою помощь в плане устройства — щедрый жест, о котором он впоследствии сожалел.
Прочитав записку, Филби подсел к Элеоноре. «Что меня прежде всего тронуло в Филби — это его одиночество, — писала позднее Элеонора. — В Бейруте он никого не знал. Определенная старомодная сдержанность отличала его от других журналистов с присущей им фамильярностью. Тогда ему было сорок четыре года. Он был среднего роста, худощав, с красивыми, несколько грубоватыми чертами лица и густо-синими глазами. Мне сразу подумалось, что этот человек много повидал в жизни, приобрел немалый опыт и тем не менее он, казалось, очень страдал. Он обладал даром создавать такую непринужденную атмосферу, что я сразу же спокойно и легко вступала с ним в беседу. Большое впечатление произвели на меня его прекрасные манеры. Мы взяли его под свое «крыло». Во время своих наездов в город он обычно приходил к нам, и вскоре стал одним из наших близких друзей».
Из книги Элеоноры «Ким Филби — шпион, которого я любила»
Использование Элеонорой в описании своих собственных впечатлений о Филби местоимений «мы», «нас» не скрывает того факта, что между ними вскоре завязались интимные отношения. Сэм Брюер часто выезжал на выполнение различных заданий. В такие периоды Элеонора и Ким выбирались в горы на пикники, купались в море, посещали рынки, обедали в уединенных ресторанах и уютных кафе. Филби бомбардировал ее любовными записками, написанными на маленьких листочках бумаги из-под сигаретных коробок. «Люблю больше, чем когда-либо, моя дорогая. Целую Ким». Позднее в тот же день: «Люблю все сильнее и сильнее. Поцелуй от твоего Кима».
Такие послания сбивали с толку Элеонору, простодушную и приятную женщину из Сиэтла, которая много путешествовала, однако осталась до удивления неопытной и простодушной. «Как и его прекрасные манеры, эпистолярное искусство Кима напоминало мне о цивилизованной жизни, которая была удивительно притягательна для американцев. Его письма погружали меня в повседневную жизнь, полную мелких и интересных происшествий. Они были написаны так остроумно и элегантно!» Элеонора подпала под знаменитые чары Филби, а что же он находил в ней? Этот роман вызывал удивление у его коллег. Они не считали ее равной Киму по интеллекту и индивидуальным чертам. «Довольно скучная и вялая женщина, с маленьким талантом скульптора, раздражающей привычкой говорить сквозь зубы и репутацией шататься на вечеринках на нетвердых ногах с остекленевшим взглядом» — такова нелестная характеристика, данная Элеоноре одним из друзей Филби.
