Генри Киссинджер - Дипломатия
Тремя поколениями позднее, в 1992 году, те же подспудные страсти вырвались наружу в связи с возникновением сходных проблем, что повергло в изумление всех, кроме непосредственно связанных с ситуацией ревностных воителей, а также тех, кто хорошо знаком с весьма запутанной историей этого региона. Случилось так, что резкая перемена в характере управления превратила Боснию-Герцеговину в кипящий котел. И как только Босния была объявлена независимым государством, все национальности накинулись друг на друга в борьбе за гегемонию, причем сербы стали сводить старые счеты особенно зверским образом.
Уповая на слабость России после русско-японской войны, Австрия легкомысленно воспользовалась секретным соглашением тридцатилетней давности, заключенным в ходе Берлинского конгресса, согласно которому все державы разрешали Австрии аннексировать Боснию-Герцеговину. С той поры Австрия вполне довольствовалась контролем де-факто, ибо ей не хотелось приобретать новых славянских подданных. Однако в 1908 году Австрия пересмотрела прежнее решение, опасаясь, что империя может распасться под воздействием сербской агитации, и полагая, что надо продемонстрировать какой-то конкретный успех, чтобы доказать собственное преобладание на Балканах. За прошедшие три десятилетия Россия утратила ведущее положение в Болгарии, а «Союз трех императоров» распался. Так что Россия не без причины была взбешена тем, что почти позабытое соглашение вытащено на свет и все затем, чтобы позволить Австрии приобрести территорию, освобожденную русской войной!
Но одно только возмущение не гарантирует успеха, особенно когда его объект уже завладел соответствующим призом. А Германия впервые откровенно и открыто поддержала Австрию, дав понять, что готова пойти на риск европейской войны, если Россия выступит против аннексии. Затем, нагнетая дополнительное напряжение, ер мания потребовала официального признания Россией и Сербией действий Австрии. России ничего не осталось, как снести это унижение, поскольку Великобритания и Франция были еще не готовы вступить в войну по поводу Балкан и поскольку России после поражения в русско-японской войне воевать одной было еще не под силу.
Германия, таким образом, встала на пути России, да еще в районе, где у нее ни когда не было жизненно важных интересов. Более того, там, где Россия прежде всегда могла рассчитывать на Германию, чтобы та умерила австрийские амбиции! Германия продемонстрировала не только собственное безрассудство, но и серьезнейшее забвение исторической памяти. Всего лишь полстолетия назад Бисмарк точнейшим образом предсказал, что Россия никогда не простит Австрии унижения в Крымской войне. Теперь Германия совершала ту же самую ошибку, усугубляя отстраненность России, начавшуюся на Берлинском конгрессе.
Унижать великую страну, одновременно ее не ослабив, — игра всегда опасная. Хотя Германия считала, что учит Россию ценить важность германской доброй воли, Россия решила не допустить, чтобы ее застали врасплох. И вот две великие континентальные державы стали играть в игру, именуемую на американском слэнге "цып-цып", когда двое водителей едут на своих машинах друг другу в лоб, надеясь, что другой отвернет в самый последний момент, и рассчитывая на крепость собственных нервов. К сожалению, в эту игру в предвоенной Европе уже играли несколько раз. И каждый раз, когда предотвращалось столкновение, всеобщая уверенность в полнейшей безопасности подобной игры только усиливалась, заставляя всех позабыть, что одна-единственная неудача может повлечь за собой непоправимую катастрофу.
То ли желая уверить всех, что она не упустит возможности подразнить очередного потенциального противника, то ли стремясь дать им всем достаточный повод сплотиться еще теснее в целях самообороны, Германия бросила вызов и Франции. В 1911 году Франция, фактически взявшая в свои руки гражданское управление Марокко, отреагировала на местные беспорядки, направив войска в Фес, откровенно нарушив Альхесирасское соглашение. Под бешеные аплодисменты германской националистической прессы кайзер отреагировал на это посылкой канонерки «Пантера» в марокканский порт Агадир. «Ура! Дело сделано! — писала 2 июля 1911 года „Райниш-Вестфэлише цайтунг”. — Наконец-то действие, освободительный акт, который должен везде рассеять облако пессимизма»[245]. «Мюнхенер нойэсте нахрихтен» рекомендовала правительству двигаться вперед изо всех сил, «даже если подобная политика породит обстоятельства, непредвидимые сегодня»[246]. То, что германская пресса считала тонким намеком, на самом деле было газетным подталкиванием Германии к войне из-за Марокко.
Этот шаг, высокопарно поименованный «прыжком „Пантеры"», имел тот же самый конец, что и предыдущие попытки Германии прорвать ею же самой спровоцированное окружение. Германия и Франция в очередной раз оказались на грани войны, причем цели Германии были, как всегда, весьма зыбки и неопределенны. Какого рода компенсацию она искала на этот раз? Марокканский порт? Часть марокканского Атлантического побережья? Колониальные приобретения где-то еще? Она просто хотела поддразнить Францию, но не смогла найти оперативного воплощения для поставленной цели.
С учетом упрочения взаимоотношений Великобритания поддержала Францию на этот раз гораздо решительнее, чем в Альхесирасе в 1906 году. Сдвиг британского общественного мнения был наглядно продемонстрирован отношением к происшедшему со стороны тогдашнего канцлера казначейства Дэвида Ллойд-Джорджа, имевшего заслуженную репутацию пацифиста и сторонника добрых отношений с Германией. По этому случаю, однако, он произнес программную речь-предупреждение, что «...нам может быть навязана ситуация, где сохранение мира окажется сопряжено лишь с отказом от великой и достойной позиции, которую мы добыли себе веками героизма и подвигов... и тогда я заявил бы со всей ответственностью, что мир подобной ценой был бы нетерпимым унижением для такой великой страны, как наша»[247].
Даже Австрия холодно отнеслась к выходке своего могучего союзника, не видя смысла рисковать собственным выживанием из-за североафриканской авантюры. Германия отступила, довольствовавшись большим, но бесполезным участком земли в Центральной Африке, причем эта сделка вызвала стон и вой в германской националистической прессе. «Мы практически шли на риск мировой войны ради нескольких конголезских болот», — писала «Берлинер тагеблатт» 3 ноября 1911 года[248]. Критиковать, однако, следовало не качество нового приобретения, но разумность угроз войны то одной, то другой стране из года в год без того, чтобы предварительно определить и осмыслить их цель, причем каждый раз возрастал тот самый страх, который в первую очередь и привел к созданию враждебных друг другу коалиций.
Если к тому времени германская тактика сделалась стереотипной, то таким же стал и англо-французский ответ. В 1912 году Великобритания, Франция и Россия начали военно-штабные переговоры, важность которых лишь формально ограничивалась обычной британской оговоркой на тот счет, что они не влекут за собой никаких юридических обязательств. Но даже это ограничение в какой-то мере уже снималось Англо-французским морским соглашением 1912 года, согласно которому французский флот переводился в Средиземное море, а Великобритания брала на себя ответственность за защиту французского Атлантического побережья. Через два года это соглашение повлечет за собой моральную обязанность Англии вступить в первую мировую войну, поскольку, как было заявлено, Франция оставила побережье проливов Па-де-Кале и Ла-Манш незащищенным в надежде на британскую поддержку. (Спустя двадцать восемь лет, в 1940 году, такого же рода соглашение между Соединенными Штатами и Великобританией позволит Великобритании перевести свой Тихоокеанский флот в Атлантический океан, а на Соединенные Штаты ляжет моральное обязательство защищать расположенные рядом азиатские владения Великобритании, беззащитные перед лицом японского нападения.)
В 1913 году германские руководители завершили процесс отчуждения России очередными своими судорожными и бессмысленными маневрами. На этот раз Германия дала согласие на реорганизацию турецкой армии и направила германского генерала, чтобы он взял на себя командование в Константинополе. Вильгельм II драматизировал это событие, сопроводив командирование учебно-тренировочной миссии типичными напыщенно-цветистыми словесными выкрутасами, выразив надежду, что «вскоре германские флаги взовьются над укреплениями на Босфоре»[249].
Мало что могло бы до такой степени вывести из себя Россию, чем претензии Германии на положение в проливах, в котором Европа отказывала России в течение столетия. Россия еще кое-как соглашалась с контролем над проливами слабой страной типа оттоманской Турции, но она никогда бы не смирилась с господством на Дарданеллах другой великой державы. Российский министр иностранных дел Сергей Сазонов писал царю в декабре 1913 года: «Отдать проливы сильному государству являлось бы синонимом подчинения экономического развития всей Южной России этой державе»[250]. Николай II заявил британскому послу, что «Германия намеревается занять такую позицию в Константинополе, чтобы получить возможность целиком запереть Россию в Черном море. И если она попытается проводить подобную политику, мы будем сопротивляться изо всех сил, даже если единственным выходом будет война»[251].
