Н. Денисов - Огненный крест

Но ничего не образовывалось. Опять, как записал когда-то в своём дневнике государь Николай Александрович, «кругом предательство, измена, трусость»... Опять – новая разруха, всероссийское воровство, грабеж. Как после Февраля семнадцатого, как во времена гражданской и «комиссаров в пыльных шлемах», которые возникли вновь, продолжив своё комиссарство, на этот раз без ритуальных кожанок-фартуков, но при ритуальных телеящиках, глумясь над зачумленными и, как всегда, доверчивыми «россиянами».

А что российский мужичок, на которого уповала интеллигенция? Он бывал разным. Сметливый да разумный судил так: «Из нас, как из древа – и дубина, и икона». Понимай, мол, не иначе: кто это древо строгает – божеский человек иль разбойник.

А новые революционеры?! В дорогих «валютных» галстуках, да всё больше при кудряво-барашковых прическах?

Когда-то на заре революций российских Герцен написал примечательные строки: «Нами (т. е. революционерами – Н.Д.) человечество протрезвляется, мы его похмелье... Мы канонизировали революцию... Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующие поколения...»

Если б так! Да нет, что-то они, поколения, не протрезвляются никак!..

...В апреле 1993 года я получил из Каракаса очередной номер журнала белой русской эмиграции «Бюллетень № 34», где прочитал горькие строки, подписанные председателем объединения русских кадет в Венесуэле Георгием Григорьевичем Волковым: «22 марта, будучи сбит налетевшим на него автомобилем, на улице Каракаса погиб наш добрый товарищ Александр Германович – Шура Генералов, кадет 18-го выпуска Первого Русского Великого Князя Константина Константиновича кадетского корпуса.

Родился Шура еще в России, в восемнадцатом году, ребенком увезен в Югославию, где его семья осела в Белой Церкви, в том самом городе, где было размещено Николаевское кавалерийское училище, Крымский корпус и Донской Мариинский институт.

Еще в юношеском возрасте у Шуры проявился талант к рисованию. Товарищи вспоминают, что по их просьбе он мог в несколько минут изобразить любого воспитателя или педагога в нормальном или карикатурном виде. По окончании корпуса он делал много попыток, чтобы усовершенствовать свой талант серьёзными занятиями. В этом ему помогал преподаватель Донского корпуса, известный художник М.М. Хрисогонов.

В Венесуэле Шура долго жил на юге страны – за рекой Ориноко, в семье своего товарища по корпусу В. А. Вишневского. Потом, по возвращении в Каракас, его принял в свой дом другой его кадетский товарищ Б.Е. Плотников, в семье которого он и жил до самой своей кончины. И тут он продолжал свою художественную деятельность. У нас нет сомнения в том, что в каждом доме членов нашего кадетского объединения имеются его картины. Есть они в русских домах Соединенных Штатов Америки, Канады, Австралии, в европейских странах и многих городах стран Южной Америки, куда их увозили наши гости.

Скромный, тихий, ненавязчивый Шура был постоянным членом наших кадетских собраний и других мероприятий – русских и православных праздников. Любую просьбу Шура выполнял охотно, со своей неизменной улыбкой на лице.

В православном храме Каракаса на отпевание Шуры собралась почти вся русская колония, все товарищи кадеты, имевшие возможность и здоровье прибыть на прощание с Шурой Генераловым. Задушевно служил отец Павел Волков. Гроб вынесли на своих руках три поколения семьи Плотниковых, возглавляемые старейшим – Борисом Евгеньевичем.

Да успокоит Господь душу новопреставленного раба своего Александра в селении праведных Своих. Да найдет он своё место в том кадетском строю, что предстанет пред Императором-мучеником Николаем Александровичем.

Мы же считаем своим долгом принести от лица всего нашего объединения глубочайшую признательность семье Плотниковых, и в первую очередь Татьяне Александровне, нашей милой Тане, и дорогому Борису за всю их заботу о покойном, за всё внимание и дружбу, которыми они наполнили многие десятилетия его жизни в их доме.

Да живет в памяти кадет облик милого Шуры Генералова ещё многие годы».

На этом и я завершаю житие славного казака, талантливого сына Дона, Белого русского зарубежья, России.

ПТИЦЫ ПЕЧАЛИ

(Стихотворения поэтов кадетского круга)

«Здесь, на чужбине, каждый из нас

должен помнить, что он представляет

нашу Родину, и высоко держать русскую честь».

Всё меньше нас, и час настанет,

Когда, покинув этот свет,

Пред Императором предстанет

Последний строй Его кадет.

В этом повествовании речь поведу о поэтах. Как обозначено в подзаголовке, о поэтах кадетского круга. Об их творчестве, об их судьбах, об их биографических приметах. Все они, в том числе и не кадетские, а вообще русские эмигрантские поэты «первой волны», а это истинные патриоты, писали, в основном, о России, находясь вне России, чаще печальное, ностальгическое, но с верой в будущее возрождение Родины, храня в душе пушкинское: «Россия, встань и возвышайся!» С некоторыми из них (в пору девяностых годов минувшего века) был знаком лично, с другими – по переписке, по книгам, присланным в подарок. Еще ранее, в пору дальних плаваний на торговых советских судах, случалось, что ходил по улицам заграничных городов, где ходили и они, зарубежные собратья по перу. Ходил, ничего не зная об их существовании, почти не знакомый ни с одной из написанных ими строк. Но лучшее из стихов и прозы, наиболее талантливое уже тогда прорывалось сквозь кордоны запретов, сквозь атмосферу отчуждения, недоверия, сквозь рогатки политической цензуры. И попадало на страницы самиздатовских, реже официальных, газет или журналов на нашей Родине. Но только малая часть, которая не всегда возникала в ноле зрения.

О кадетских же поэтах русского зарубежья известно и того меньше. По крупицам собирал стихи этих авторов и для данной главы. За каждым стихотворением – судьба. Эпоха. Трагедия. Не только личная. Русская трагедия двадцатого века. Во все века революция – это ведь не только эйфория «народных масс», «свобода», но и ломка судеб миллионов. А что страшнее на Земле русского бунта – «кровавого и беспощадного», как говорил Пушкин? Что страшнее? А более страшное – произошло: исход из родной земли, какого не бывало во все века.

Уверен, как это случалось на молодецкой русской стычке, на кулачном бою добрых молодцев: русские столкнулись бы до первой, до второй крови, но и помирились бы, побратались! И взялись бы опять родину любить и защищать её от внешних ворогов, пахать-боронить, рожь сеять, острыми топориками терема рубить, баб своих любить, детишек – продолжателей рода – пестовать. Оттого и размахнулась Русь вдаль и вширь – от океанов до океанов, что умела внутри собственного сообщества, внутри своего народа находить лад, согласие и разумное обеспечение жизни себе и последующему поколению.

Здесь же, в начале революционного 20-го века, вмешались в Русский Лад иные силы, воспользовавшись добротой и доверчивостью, порой наивностью богатырского во всех веках народа. Смутив этот народ, разложив, отринув скрепы православия, веры, кои для многих русских вмиг оказались призрачными. Трагедия. И прошла она через весь двадцатый век. Нет конца и края трагедии и ныне...

Впрочем, вот отдельные моменты этой трагедии, определившие судьбы героев моих повествований, что в качестве стихотворцев присутствуют в поэтической главе настоящей книги.

Конец гражданской войны. Осень 1920-го. Крым. Побережье – всё, что осталось от Белой Южной России, – еще не захваченное большевиками-интернационалистами.

...Трое суток спустя после прорыва красными частями Фрунзе Перекопских укрепленных позиций белых войск Правитель Юга России и последний Главнокомандующий Русской армией Врангель 29 октября 1920 года подписал приказ, который гласил:

«Русские люди! Оставшаяся одна в борьбе с насильниками, Русская армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда.

В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.

По моему приказанию уже приступили к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с армией её крестный путь, семей военнослужащих, чинов гражданского ведомства, с их семьями, и отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.

Армия прикроет посадку, памятуя, что необходимые для её эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих.