Дальний Восток: иероглиф пространства. Уроки географии и демографии - Василий Олегович Авченко
В здешних долготах слова склонны обретать новые значения – тот же «материк», как здесь зовут остальную Россию. Колыма – не только река, как Трасса – не только сама двухтысячекилометровая дорога от Магадана до Якутска, а территория, сообщество, образ жизни…
Возможно, имеет смысл говорить о Дальневосточном федеральном округе в контексте внутреннего административного деления страны и о Тихоокеанской России как о планетарной геополитической категории.
Или же мне напрасно слышится в «Дальнем Востоке» некая пренебрежительность? Может, всё наоборот: не просто север, а крайний, не просто восток, а дальний, примерно как «гвардии капитан»?
Географическая реальность зыбка и переменчива уже в силу того, что даже геологическая история (не говоря о социально-политической) продолжается. Живя по инерции в старых координатах, мы по-прежнему считаем, что граница Европы и Азии проходит по «Камню» – Уральскому хребту, хотя Европа уже давно дошла до Тихого океана. Владивосток – передовой пикет Европы. Это где-то далеко на западе мы, дальневосточники, можем показаться кому-то азиатами; в настоящей Азии сразу чувствуешь себя европейцем. Граница между Европой и Азией условна, как условны сами эти понятия. Что такое Европа, как не далёкая западная окраина Азии? Географические границы давно не соответствуют культурным, не говоря о том, что и о последних можно спорить.
Подлинный хребет России – не Урал, а рукотворный Транссиб, ниточка жизни в горно-таёжно-степной бесконечности. Железный каркас, держащий мышцы страны и передающий по вязи нервов сигналы. Эта длиннейшая в мире магистраль – двойного или тройного назначения, как и весь Дальневосточный регион.
«Как без посещения Мекки нельзя быть настоящим мусульманином, так, не проехав из столицы до Дальнего Востока, нельзя будет называться подлинным русским», – писал в 1892 году Александру III министр путей сообщения, будущий премьер Витте, при котором в российских поездах появились металлические подстаканники. По моим наблюдениям, проехаться по всему Транссибу чаще всего мечтают москвичи или иностранцы. Для дальневосточников и сибиряков это не экзотика, а средство передвижения: надо ехать – едешь, не видя особой романтики в многодневной тряске.
Мы делаем ошибку, считая Дальний Восток чем-то однородным, единым. Когда по телевизору говорят: «На Дальнем Востоке завтра будет преобладать (какая-нибудь) погода…» – это смешно. Это всё равно что: «Над всей Европой безоблачное небо». Дальний Восток не только невообразимо огромен, но дико разнороден: как можно сравнивать маньчжурские субтропики Приморья, бамбуково-лианный Сахалин и ледовитое побережье Чукотки?
На всей этой гигантской, почти с Австралию, территории – всего несколько относительно крупных (ни одного миллионника) городов.
Дальний Восток – насквозь условный термин, под которым можно понимать что угодно. Как единая общность он существует только на карте или в чиновничьем воображении. Это разноплановая, пёстрая, лоскутная вселенная, искусственно сведённая воедино. Восточный макро– или мокрорегион – чуть не половина площади России с набором климатических зон от арктической до субтропической, двумя океанами, несколькими морями, великими реками[5], континентальной бесконечностью, букетом народов и культур – от заполярных эскимосов до родственных монголам бурятов.
Здесь свободно поместилась бы целая часть света, несколько великих государств, два-три цивилизационных гнезда вроде Междуречья или Средиземноморья.
Живут на этих 40 % площади России всего 8,2 млн человек – чуть больше 5 % населения.
Если в остальной России неблагоприятные для проживания территории занимают 36 %, то на Дальнем Востоке – 81 %.
Чукотские Анадырь, Уэлен, Певек – крайние север и восток России и всей Евразии. Остров Фуругельма у берегов Приморья – самый южный в России. Вот заявочные столбики, вбитые когда-то по углам материка русскими старателями.
Дальний Восток похож на архипелаг: слишком далеки даже друг от друга, слишком малы и немногочисленны здешние человеческие поселения и слишком мало между ними дорог. Это ведь только с точки зрения формальной географии Магадан и Париж принадлежат одному материку; Колыма представляется отдельной планетой.
Если лучший образ для постижения Сибири – её великие реки и Байкал (чистота, холод, сокровища), то наиболее подходящий образ для понимания Дальнего Востока, – Курильские острова – далёкие и малонаселённые, извергающиеся и колыхающиеся, оспариваемые и прекрасные, оторванные от метрополии и друг от друга.
Дальний Восток – Архипелаг Джетлаг.
Когда не было Дальнего Востока, была Сибирь. Это магическое слово; такие слова нельзя объяснять или переводить – в них надо погружаться, постигать их, приобщаться и восходить к ним. Сибирь непостижима – это не Sibir и не Siberia. Евразийская (только в России очевидно, что противопоставление Европы и Азии не имеет смысла), грозная (тоже непереводимое слово; когда Ивана Грозного называют Ivan the Terrible, выходит пошло), бесконечная, таинственная.
Ещё раньше была Тартария. Так европейцы именовали всё, что лежит далеко на востоке, от Каспия до Тихого океана. Рудиментом этой странной топонимической практики остался Татарский пролив между Сахалином и материком, не имеющий никакого отношения к татарам и Татарстану. В Тартарии слышатся и бездонный Тартар, и потусторонние тартарары. Тартария – нечто дикое, жуткое, почти преисподнее, откуда приходят орды варваров. Татарами европейцы звали чуть не все казавшиеся им дикими народы.
Берегом Тартарии в 1787 году прошёл Лаперуз, от которого Приморью остался топоним Терней, Сахалину – Монерон и Крильон. По-французски Дальний Восток – Extrême-Orient. Мы – экстремальные ориенталисты.
Английский врач Джон Тронсон, оставивший записки о восточном походе корабля «Барракуда» в 1854–1856 годах, во время Крымской войны, тоже определял побережье нынешних Хабаровского и Приморского краёв как Тартарию (Tartary). Чехов в «Острове Сахалине» упоминает «татарина-магзу» – речь о «манзе», как называли живших на Дальнем Востоке китайцев (точнее – маньчжур).
До Тартарии добрался даже Робинзон Крузо, обуянный на старости лет тягой к перемене мест. Побывав в Индии и Китае, он в самом начале XVIII века возвращался домой через Забайкалье и Сибирь. Политкорректности не знали ни Дефо[6], ни его герой; азиатов и московитов Робинзон считал людьми второго сорта. Китайцы показались Крузо «презренной толпой или скопищем невежественных грязных рабов, подвластных достойному их правительству». Вот что Робинзон думал о русско-китайских отношениях: «Если бы московская империя не была почти столь же варварской, бессильной и плохо управляемой толпой рабов, то царь московский без большого труда выгнал бы китайцев с их земли и завоевал бы их в одну кампанию». О русских: «Я не
