Дневниковые записи. Том 1 - Владимир Александрович Быков
нансировать отдельные их «мероприятия». Помог вот и мне в издании книги, привлекал много раз к своей работе для выполнения отдельных заданий и проектов после моего выхода на пенсию.
Так полезен ли спор? Конечно, даже если он становится столь уродливым. КПД такового, безусловно, ниже, но какая-то польза все же есть. Была у нас. Была и у непрерывщиков, если иметь в виду результаты, а не процедуры их получения. Что касается взаимоотношений, то они, в отличие от политиков, сохранились и тут и там, как мне кажется, при взаимном друг к другу уважении. Лично сам я провожал на пенсию очень тепло и Семовских, и Корякина. Поддерживал с ними добрые отношения и после. Хотя в этой последней части моих выводов, может быть, я не прав, может, это не свойственно всем, а только похожим по природному складу характера на меня.
06.02
Сегодня Юля Лагунова, дочь Третьякова, работающая у нас в Горном институте, передала мне книгу И. И. Блехмана «Вибрационная механика» с дарственной, почти царской, авторской надписью и короткую записку с благодарностью за мою, которую я пару недель назад переслал ему через Муйземнека. Перед отъездом Муйземнек позвонил мне.
– Я, – говорит, – собираюсь в Питер, в «Механобр». Там работает отличный мужик Блехман, мне хотелось бы передать ему твои «Заметки». Не можешь ли ты оказать такую услугу?
– Могу, – отвечаю я, заранее предвкушая впечатлительность своего розыгрыша по поводу столь вежливой его просьбы.
Прихожу к нему, вручаю книжку.
– Слушай, а не напишешь ли ты что-нибудь? – с некоторой долей смущения обращается он ко мне.
– Почему не написать, – с большим удовольствием это сделаю. Как его отчество? Что-то я забыл… А, впрочем, напишу просто «Илья», – произношу я, – не прерываясь и не давая Муйземнеку вставить слово.
На морде его проступает удивление. И когда оно достигает предела, после паузы продолжаю:
– Я с ним знаком… Больше – знаю его как облупленного… с 45 года, а точнее, с дня первого вступительного экзамена в УПИ.
Оба смеемся.
Ильей я был очарован с того дня, когда мы оказались рядом сидящими на экзамене по математике. А если быть совсем точным, с момента, когда, заглянув в его листок, я увидел нестандартное решение одной из доставшихся ему задач (с ними мы взаимно ознакомились сразу по получении билетов), которое мне здорово понравилось еще и своей исключительной, в моем представлении, простотой. Может быть, такую оценку я сделал не сразу, а после экзамена, а может, и позднее, когда Блехман стал для меня совсем кумиром. Такой талантливости человека я больше не встречал ни разу.
Он заглатывал любую информацию, как современный компьютер с диска, но только с непременным и быстрым преобразованием ее в некий свой оригинальный информпродукт. Причем казалось – равно успешно во всех областях, будь то математика, логика или марксизм. Так же красиво его и выдавал. Особо впечатлительны на фоне преподавательской казенщины бывали его выступления на занятиях по ОМЛ. То был единственный предмет, где он прилагал некоторые усилия, чтобы донести до слушателей какой-нибудь очередной политидиотизм с авторской издевкой по его сути и смыслу, но безупречный по форме и набору общепринятых признаков и трафаретных фраз. Подкопаться формально было невозможно, и преподаватель себя защищал так же хитро – тем, что за блистательный в наших глазах доклад ставил Блех-ману тройку, в лучшем случае четверку: надо полагать, за «неполное понимание» им марксистских истин. Иногда этому предшествовало обобщающее выступление преподавателя. Как правило, оно заканчивалось для последнего плачевно, поскольку тут же следовали «каверзные» вопросы, отвечать на которые можно было только мямля что-нибудь неопределенное либо неся несусветную чушь.
После первой зимней сессии нас с Блехманом оделили бесплатными путевками, и мы поехали с ним в большой компании студентов всех институтов города в только открытый Шишимский дом отдыха -бывшую дачу первого секретаря обкома Кабакова, расположенную в живописнейшем уголке Урала, на высоком берегу притока Чусовой -Шишимки.
В порядке отступления. Именно там, в «Шишимке», мы пришли с ним к выводу, что сталинские расправы, по крайней мере с известными большими людьми, по делу не совсем безосновательны. Измена и шпионаж – лишь режиссерский антураж. Полное забвение ими, чуть ли не немедленно, после революции главных ее лозунгов – вот что было основанием для казни большинства из них, ибо все они были устроены в стране одинаково. Вершился своеобразный Соломонов суд.
В том же кабаковском особняке, например, имелся конный двор на десяток, а то и более лошадей. Под навесом мы обнаружили до двадцати превосходных конных санок, которые, надо полагать, использовались для доставки гостей на дачу с местной железнодорожной станции Коуровка. Пол банкетного зала был сделан для «монументальности» из брусьев сечением 50x150 мм, поставленных на ребро. Огромный лесной парк – из вековых сосен и лиственниц, наверняка в то время огороженный и недоступный для обычного люда. И это тогда, когда в стране были карточки, а добрая половина населения жила в бараках. Невольно задумаешься о праведном суде. Не потому ли, не из чувства ли своеобразной мести, мы в несколько дней разломали все санки, катаясь на них с одной из тех горок, на которых развлекались гости в середине 30-х годов.
Все десять дней мы провели тогда с Блехманом в непрерывных беседах на разные технические и философские темы.
Весной 46 года, сдав экзамены за второй семестр, Илья объявил, что уезжает в Ленинград. На наш вопрос «Зачем?» последовало: «Хочу учиться не по учебникам Лойцанского и Лурье, а у них самих». Сказано было настолько просто, насколько просто он делал – все остальное, – с полным и уверенным осознанием своего будущего.
12.02
Получил письмо Андрея Владимировича с «отчетом» о проделанной им по моему «заданию» работе. Так, с моей январской бандероли и этого письма, началась моя переписка с Третьяковым.
Поскольку он в своем письме со свойственным ему юмором мою просьбу перевел в ранг задания, я не мог не ответить ему в том же духе.
«Доктору технических наук А. В. Третьякову
109542, Москва, Рязанский проспект, 74, кв. 86
Дорогой Андрей Владимирович!
Прежде всего, разреши выразить признательность за четкое выполнение задания и безупречный отчет о проделанной работе. Честь тебе и слава! Родина и я не забудут твоего самоотверженного труда!
Попутно хотел бы задать тебе один вопрос. Ты не залазил под стол от смеха, когда писал Цалюку о его опусе и присвоении ему академика, а
