Газета Завтра Газета - Газета Завтра 519 (44 2003)
P.S. Публикуя материал журналиста из Сибири В.Андреева, мы хотели бы спросить неоконсерватора Богачева: на самом ли деле его партия — еще одна рука американских корпораций в российской политике?
О СТАЛЬЕВИЧЕ
4 ноября 2003 0
45(520)
Date: 05-11-2003
Author: Елена ТРЕГУБОВА
О СТАЛЬЕВИЧЕ
Эта книга, еще не дойдя до прилавков (а может быть, уже не дойдя), стала скандалом. Бывшая "придворная" журналистка Елена Трегубова опубликовала в издательстве "Ad Marginem” свои "Байки кремлевского диггера", где в ход пошли до той поры "непечатные" подробности из жизни нынешней и прошлой "вертикали власти". Всмотримся же вслед за ней в один из главных ликов "уходящей натуры".
МОСКВА.1999. Отставка Примакова. Лично для меня фамилия Волошин началась с ребуса… Лешка Волин, главный пиарщик Белого дома, которого я пытала по телефону, кто займет теперь место помощника президента по экономическим вопросам, загадал мне непростую загадку:
— На "В" начинается, на "Н" кончается — но не Волин!
Ни одного чиновника в администрации, подходившего к кроссворду по буквам, я не знала. Пришлось детально изучить телефонный список всех сотрудников Кремля. И тут на незаметной должности "помощник главы администрации" я и откопала однофамильца коктебельского поэта.
Я тут же разузнала, что Волошин был связан по бизнесу с Березовским, и что с 1995-го по 1997-й возглавлял некое АО "Федеральная фондовая корпорация".
— Ну это примерно то же самое, что "ЗАО "Российская Федерация""! — весело пояснили мне коллеги из отдела бизнеса…
Внешне Волошин смотрелся точь-в-точь как какой-то герой белогвардейского Сопротивления. По странной привычке, любой пиджак Стальевич сразу же превращал в какой-то гусарский китель, нося его, не вдевая рук в рукава, а лишь романтично набрасывая на плечи.
Впечатляла и особая, медитативная манера Волошина курить, какой я больше не встречала ни у кого: он зажигает сигарету и, разговаривая, подолгу держит ее вертикально, тремя пальцами снизу за фильтр, пеплом кверху.
— Лагерная какая-то манера...— рассказывала я одному советскому диссиденту со стажем.
— С ума сошла?! Да на зоне бы за такое убили — зря папиросы переводить!— парировал он…
Боевое крещение на посту главы администрации — речь в Совете Федерации с требованием отправить Скуратова в отставку — Волошин прошел так, что, пожалуй, ни в Кремле, ни во всей политической тусовке не осталось ни единого человека, кто бы не поставил на нем жирный крест. Он так бездарно мямлил что-то с трибуны и так идеально внешне подходил под самый ненавидимый скуратовскими товарищами стереотип "умного еврея с бородкой", что если бы в здание Сената на Большой Дмитровке разрешали проносить тухлые яйца, то больше бы мы Стальевича живьем не увидели.
Но именно после этого публичного унижения... бывший машинист Волошин раскочегарил в себе такую нечеловеческую волю к победе, что до сих пор, кажется, остановиться не может.
Переломным моментом стал закрытый брифинг, на который Волошин созвал в Кремль всех нас, кремлевских журналистов, немедленно по возвращении из Совета Федерации... Брифинг был прямым объявлением войны Примакову. Глава кремлевской администрации, заикаясь уже не от робости, а от ярости, пообещал, что если президентские обидчики будут и дальше "провоцировать ситуацию", то Примакова и его "коммунистическое правительство" — ликвидируют, Думу — распустят, а Скуратова — посадят…
Кремлевский администратор понял, что при полном отсутствии каких-либо других, реальных ресурсов единственное оружие, которое еще осталось в его распоряжении, — это жесткая психическая атака. Понты, короче. А меньше чем через три недели, ровно по этому же алгоритму "взять на слабо" и себя, и своих противников, Волошин принял решение отправить Примакова в отставку.
— Валя был категорически против. Он всё говорил про какие-то народные протесты и волнения,— рассказывал мне потом наедине Волошин с легкой снисходительной улыбкой.— Татьяна тоже колебалась. А я сказал: "Черт возьми! Власть мы или не власть?!"
СТАМБУЛ. 1999. Саммит "восьмерки". В интерьере своего шикарного номера Волошин, почти насмерть заморенный годом кремлевской борьбы за выживание, смотрелся как только что освобожденный узник Освенцима.
Вслед за нами в полуоткрытую дверь волошинского номера незаметно проскользнул несчастный президентский пресс-секретарь Дмитрий Якушкин, которого все журналисты тогда чморили. Пока мы рассаживались на волошинской кровати, пресс-секретарь прятался то ли в прихожей, то ли в уборной. И только когда мы уже начали разговаривать, он беззвучно шмыгнул в комнату и... — ко всеобщему изумлению — быстро полуприлег на соседней кровати, на бок, картинно подперев голову ручкой. Словом, опершись локтем о гранит...
Волошин же механически, как на подкосившихся ходулях, опустился рядом с изящным, раскрытым деревянным бюро, забитым уродливыми кремлевскими циркулярами. Практически не дрожавшими пальцами он достал и зажег сигарету. Которая вскоре, когда у него уже не хватало сил затягиваться и стряхивать пепел, начала красиво прожигать дорогое дерево.
Но в целом кремлевский доходяга держался молодцом. После того как он удачно приземлился в кресло, последним, что его слегка выдавало, было лишь мерное, едва заметное кругообразное покачивание головы вместе с верхней частью туловища, вокруг собственной оси. Было такое впечатление, что сейчас глава администрации запоет звук "ом". Присмотревшись к этим циклическим движениями, я вдруг поняла, что Волошин просто спит с открытыми глазами.
В какой-то момент он все-таки попался. На один из наших вопросов Волошин живо ответил:
— Ага.
— Чего "ага"? — удивленно переспросили девчонки.
— Угу... — пояснил Волошин. И продолжал сидеть, изображая, что не спит.
Глаза его то и дело как-то сами собой закатывались (точно так же, как если спящему зверю пробовать поднять веко), но он чудовищным усилием воли смаргивал и продолжал дарить нам рассредоточенный, сведенный даже не на переносице, а на вечности, мутный взгляд спящего Будды.
Малкина решила, что глава администрации просто устал говорить о политике и поэтому с ним надо срочно побеседовать о любви:
— Александр Стальевич, а вот скажите: а какие вам женщины нравятся?
— Тарелки,— сомнамбулически проговорил Волошин.
Оказалось, что он отвечал на предыдущий вопрос, заданный Нетребой — про его хобби.
— Я в молодости раскрашивал тарелки. Разрисовывал, а потом сам обжигал. Красиво получалось.
— Неужели у вас до сих пор остались эти тарелки? Можете показать?
— Не-а. Все продал,— флегматично признался кремлевский аскет.— Денег тогда не было, вот и продал.
Нетреба, которой редакция "Аргументов и Фактов" дала задание написать заметку о "человеческом аспекте" Волошина, взмолилась:
— Ой, Александр Стальевич! А расскажите, что вы вообще обычно делаете на досуге?
Тут я уже не выдержала:
— Нетреба, да ты что, издеваешься над ним, что ли? Ну какой ему еще досуг?! Ты посмотри на него!
Стальевич удивленно вскинул на меня закрывающиеся глаза и жалко улыбнулся:
— Слушай, а что — правда заметно, да? Я действительно уже неделю не спал...
Поняв, что пользы сейчас от Волошина — как от козла молока, мы оставили его отдохнуть, договорившись попозже вместе пойти поесть.
Работа вилкой Волошину тоже давалась с трудом. И тем более уж он не мог координировать сразу два процесса: еду и речь. Поэтому вилка со спасительным кусочком пищи то и дело безвольно зависала где-то на полпути между волошинской тарелкой и его же ртом.
Фальшиво пытаясь синтезировать в одном флаконе стерву-журналистку и заботливую женщину, я проговорила:
— Александр Стальевич, вот доешьте, пожалуйста, этот кусочек. А потом объясните мне: НУ ВОТ ЗАЧЕМ ВЫ тринадцатого октября в третий раз внесли в Совет Федерации представление на увольнение Скуратова? Вам, что, мало двух раз позора было?! Что за мазохизм!
— А просто мне уже все по фигу было!— захихикал Стальевич.— Хуже уже быть не могло, а дожать их в психологическим смысле я был должен: я им просто показал, что они могут там сколько угодно сидеть упираться,— а я, если надо, еще хоть сто раз, им назло, буду вносить увольнение Скуратова! И всё равно в конце концов дожму их!
МОСКВА. 1999. Выборы. Таким, как в ту ночь, я Волошина никогда, ни до, ни после, не видела. Чаще всего, общаясь с журналистами, он выглядел невероятно зажатым, с тихим, как бы неуверенным, слегка заикающимся голосом, с застенчивым хихиканьем и затуманенным взглядом аллигатора, медитирующего перед броском на новую жертву.
