Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6346 ( № 45 2011)
Не менее утопичной представляется идея объединить два извечно враждующих лагеря - бизнес и работников, - чтобы они вместе диктовали свои условия государству. Интересы бизнеса и работников слишком различны. Об этом можно судить хотя бы по идеологии партии "Правое дело".
Если ситуация не изменится, констатирует автор, наше государство придёт к полному краху, попросту развалится. Мы должны сделать над собой усилие и изменить привычный полукриминальный образ жизни, но вот как этого достигнуть? Все предложения пока остаются на уровне фантазий.
Светлана ЛЫЖИНА
Полёт ненормальный
Полёт ненормальный
СКАНДАЛ
Чудовищный приговор, вынесенный в Таджикистане российскому лётчику и его коллеге из Эстонии, в какой уже раз наглядно продемонстрировал, что наши власти не умеют и не стремятся строить разумные и чёткие отношения с соседними странами, ничего не понимают в их национальных особенностях.
Какими бы соображениями ни руководствовались нынешние таджикские властители - просто захватить самолёты или выторговать за лётчиков осуждённых в России наркоторговцев, - ясно, что они были уверены: с нами можно так. Что с нами такое проходит. Хотя именно на помощи из России нынешний таджикский режим и существует.
Это нужно уметь вести такую политику - по сути, содержать и позволять подобные выходки в свой адрес. Сразу хочется спросить: в рекламируемом ныне Евразийском союзе всё будет построено ровно так же? По тому же принципу?
Да что там в грядущем союзе! Вы послушайте, что и каким тоном вещает в Москве руководитель движения "Таджикские трудовые мигранты". Выявление нелегалов для него - "массовые репрессии" и "депортация целого народа". Он совершенно спокойно советует президенту России отправиться в Израиль для изучения опыта по обмену военнопленными, а потом поменять нашего лётчика на посаженных в России наркоторговцев. И этот человек, для которого и наш лётчик, и наркоторговцы - "военнопленные", то есть констатирующий, что идёт война, совершенно спокойно и легально действует в Москве.
Мало того, наши власти ведут себя так, будто совершенно согласны с его утверждением, что мигранты строят Россию, она без них загнётся, и ведут себя соответственно - всячески потакая неконтролируемым миграционным потокам, закрывая глаза на весь тот негатив, что они несут в нашу жизнь. Таджикские чиновники, кстати, это тоже прекрасно видят, потому и позволяют себе весьма многое.
Так что "ассиметричный ответ" на действия таджикских властей - высылка сотни нелегально пребывающих в России мигрантов, если он ещё, конечно, случится, - дай бог, скажется на судьбе лётчиков. Но общую ситуацию с миграцией в России он никак не изменит. Тому подтверждение постановление правительства, предусматривающее легальный въезд в Россию 1,74 миллиона человек в будущем году. Сколько въедет нелегально - никому не известно. В том числе и начальству нашей миграционной службы. Да ему и не до того, оно теперь размышляет о том, как платить мигрантам пенсии, словно и не подозревая, что своим платить скоро будет нечего[?]
Кстати, смешная деталь - согласно постановлению нам требуется 87 000 "руководителей предприятий". Видимо, под руководством профессионалов из Таджикистана и Киргизии у нас будет совершаться та самая модернизация[?] Хотя, как "успокаивают" знающие люди, скорее всего, они понадобились, чтобы ставить их во главе мошеннических фирм-однодневок. В общем, криминальный механизм, раскручивающий миграционное нашествие, модернизируется и совершенствуется.
Так что летим, граждане. Где сядем и сядем ли вообще, начальство не ведает. И ведать не желает, потому как грозно предупредило: национальный вопрос не поднимать! Не до того.
Илья ВИХАРЕВ
«В сих концах моря-океана»
«В сих концах моря-океана»
УХОДЯЩАЯ ЛИТЕРНАТУРА
Продолжаем публикацию серии эссе выдающегося русского писателя Владимира ЛИЧУТИНА, земляка Ломоносова, посвящённых народной культуре, под общим заголовком "МОЁ УПОВАНИЕ В КРАСОТЕ РУСИ[?]".
У собирателя былин Рыбникова есть насчёт народа верное наблюдение: "Если крестьянин дошёл сам до убеждения, что какая-нибудь неправда истинно неправда, а глупость в самом деле глупость и помеха, так уж ничем не заставишь его идти по старым следам, по нелюбой торной дороге. Конечно, у него есть выход свой из старого, но зато какой решительный и безвозвратный. Если он ненавидит недруга, он изведёт его; если полюбил, а родные стали поперёк счастья или любимая девушка не отвечает на его любовь - так он идёт в монастырь; если усомнился в истине предания и значения обрядности, создаёт свою религиозную и философскую систему, распространяет её между братьями и стоит за неё, не боясь тюрьмы и ссылки[?] Да, мы, образованные люди, не умеем уже так освобождаться от своих кумиров".
Какая точная характеристика, исполненная действительной веры в народ, чего так не хватало Чапыгину в его исканиях. Чахоточный бес ("Белый скит") с мутными глазами постоянно преследует писателя. Умирающий сатанёнок ищет боевую жилу народа, нащупывает на могучей руке мужика, беззастенчиво шарится по телу, чтобы точно знать, куда надо ударить в нужный момент и разом умертвить неподвластного буйного богатыря. С одной стороны, Афонька Крень - кающийся и тут же грешащий смертным грехом; с другой - нечистая сила в облике чахоточного интеллигента, создающего особый яд, чтобы под корень извести всю Русь. Всё, круг замкнулся, осталась лишь мать сыра земля, в коей можно бы сыскать спасение, но и она вся в гибельных корчах. Падёт последнее дерево - и кончится языческий бог, и канет в пучину человек[?]
У Клюева и Чапыгина, казалось, был какой-то необъяснимый счёт к матери-природе, что она вот стала такой доступной и податливой, допустила над собою измывание. Они отъединяли человека от природы, наделив его особой варварской неколебимой силой, а значит, и вовсе отказывались от него, не верили в возможность его нравственного исцеления. Микула Селянинович с торбочкою с тягой земною под их скептическим усмешливым взглядом превратился в некоего недотыкомку, заросшего по самые глаза шерстью, суковатой дубиной сокрушающего безумно всё вокруг. Этот скепсис невольно оставлял в груди болючие язвы, и оттого взор туманился тоскою, и куда бы ни обращал писатель взгляд с надеждою отыскать спасительное прибегище иль державу своему духу, отовсюду мерещились в сполошливом мраке лишь одни "волосатые скуластые туземные рожи".
Вот и церковные звоны не позывали к душевному покою и духовному торжеству, но напоминали гуд окаянного зверя-паровоза, прорезывающего механическим грохотом таёжную вековую тишину. Вроде бы староверец, по преданиям, Клюев и от веры православной отпихивался двумя руками и как бы беззвучно вопил: "Изыди, изыди[?] тьфу на тебя, окаянная!" В письме к Блоку он писал: "По монастырям мы ходим потому, что это самые удобные места: народ со многих губерний живёт праздно несколько дней, времени довольно, чтобы прочитать, к примеру, "Слово Божие к народу" и ещё кой-что нужное. Вот я и хожу, и желающим не отказываю, и ходить стоит, потому удобно, и сильно, и свято неотразимо. Я не считаю себя православным, да и никем не считаю, ненавижу казённого бога, пещь Ваалову - церковь, идолопоклонство, слепых, людоедство верующих".
Болячка мучила Клюева, язва неискренности, затаённой постоянной боли. А к народу надобно идти со здоровой душой. Это не Марьюшкина душа, не исцеляющая, оттого и слово поэта туманное, тёмное, часто блудное и болявое, отдающее пряной болотиной, канаварником, испускающее тяжёлый дух бездонных гибельных чарусов. Наверное, Клюев верил в Выгорецию, в "Поморскую Белую Индию", в языческую мощь природы, но тут же словесно и изменял им. А блуд словесный не пропадает втуне (как нам кажется), он, как соль на рану, изъедает её. Здоровье духовное рушилось даже в певцах, скоморохах, и уже нет в груди прежней (детской) радости и любви при виде своего народа.
Странником же на земле был и Николай Рубцов, пожалуй, наиболее близкий Шергину по какой-то пронзительной светлости и грусти; он был подобен когда-то согрешившему, а после вечно кающемуся человеку.
Рубцов рано осиротел, и сиротство наложило на него свою неизгладимую печать; он и обличьем выглядел как сиротея, щуплый, плешеватый, слегка присогнутый и жалостный, вечно виноватый будто, с маленькими жгучими глазами, в которых тлела печаль. Это был ходок без родного угла и верного пристанища, он являлся к людям неожиданно и так же внезапно исчезал, пугаясь своим тягостным присутствием утяжелить чью-то жизнь. Это семя подорожника, носимое гулевым ветром, коему не нашлось затулья, схорона, щепоти земли, чтобы пустить корни. Да и полноте, нужна ли ходоку, страннику кочевому, калике перехожему, паломнику с торбой чужого горя какая-то обитель, где бы возможно затаиться, замкнуться и тихо расплёскивать себя в стихах. Вернее, спасёт ли его такой схорон, укрепит ли, позовёт ли к жизни? Рубцов, пожалуй, последний из неудавшихся скоморохов, который позабыл все пляски и погудки, но сам, переполненный музыки, озирая сумеречные углы России, пытался припомнить их. Рубцов совершал свой крестный ход от самого рождения, и не было ему покоя. Он рано, уже к тридцати годам, устал жить, в своём бытовании на земле не видел смысла (признание другу).
