Журнал Современник - Наш Современник 2006 #1
Следующий день принес новые невзгоды. Едва Звонарев приплелся домой со злополучной аттестации, ему позвонили с работы и пригласили на завтра на заседание врачебной комиссии.
Испуганные визитом гостей с Лубянки заведующий и старший врач изучали карту злосчастного вызова чуть ли не с лупой. Особенно старался заведующий: был он беспартийный и в обозримом будущем собирался отбыть по израильской визе на постоянное местожительство в Америку, поэтому очень боялся попасть в какую-нибудь историю, могущую нарушить эти планы. Он, как и кагэбэшники, заявил, что Звонарев был обязан сразу же заявить в милицию о наличии огнестрельного оружия у неадекватно ведущего себя человека. А старший врач, “гэкающая” хохлушка с лживыми глазами и дурным запахом изо рта, сказала, что Звонарев должен был передать вызов на 37-ю подстанцию, психиатрам. В связи с этим Алексею влепили “строгача” и перевели на три месяца “невыездным” оператором “03” в центр, на Колхозную площадь. В этот же день исчезла и его знаменитая шинель. Он долго искал ее, заглянул даже в мусорные баки на заднем дворе и наконец нашел ее в каптерке под огромным ворохом старых пальто. “Надо же, не поленились ворочать!” — удивлялся он, расправляя варварски смятую шинель.
Про себя Звонарев уже решил, что работать оператором, то есть телефонистом, он не будет. Пару раз он уже сидел за пультом “03”, когда не хватало телефонистов в центре. Он потом по нескольку ночей кряду слышал голоса сотен людей, вызывающих “скорую”. От телефонной трубки немилосердно болело ухо, словно в него через мембрану вливались чужие недуги. Там, на “скорой”, “выездным”, он хоть как-то мог помочь этим людям, а здесь, как автомат, должен был записывать их жалобы. И так 20 часов в сутки. Конечно, кто-то должен был выполнять и эту работу, но и на конвейере кто-то должен работать, а идут туда далеко не все.
Стало быть, следовало увольняться, но уволят ли его по собственному желанию, если он не отработает три месяца телефонистом? А если уволят, то на что жить, ведь нет даже стипендии? У родителей Алексей не брал денег с того самого момента, как получил первую зарплату на “скорой”. Что же теперь — возвращаться назад, в школьные времена?
В раздумьях об этом Звонарев упаковал шинель, направился к выходу и столкнулся с людьми в погонах. Они спросили:
— Где мы можем увидеть фельдшера Звонарева?
Это была новая неприятность. Да еще какая! На подстанцию по “делу полковника” прибыли следователь военной прокуратуры и чин из МУРа, — и это несмотря на обещание Немировского, что следствие будет вести КГБ! Они, как и кагэбэшники, выставили заведующего из его кабинета и намеревались допросить Звонарева по всей форме, с протоколом, но он сразу заявил им про данную Немировскому подписку. Следователь и муровец переглянулись. По их лицам было видно, что они не в курсе действий “смежников” с Лубянки. Некоторое время они мялись, не зная, что им предпринять, потом следователь сказал:
— Хорошо, я наведу справки, на сведения какого именно характера распространяется подписка. Но вы должны понять, что прокуратура осуществляет надзор за всеми делами, независимо от того, кто ведет следствие — милиция или КГБ. Нам все равно придется работать с вами. Когда что-то прояснится, мы вас вызовем.
Уже через день следователь (фамилия его была Черепанов) позвонил Алексею домой и попросил приехать к нему в прокуратуру. С нехорошим предчувствием он отправился. На Пушкинской улице Звонарев столкнулся с приятелями из Литинститута: они весело валили в “Яму” обмывать начало зимних каникул.
— Старик! — кричали они Алексею. — Не аттестовали, и хрен с ним! Набоковскую стипендию получишь!* Зальем это дело пивком! Мы угощаем!
— Дела, — с завистью к их беспечности сказал Звонарев, останавливаясь перед воротами прокуратуры.
— Какие дела? Здесь, что ли?
— Здесь, — вздохнул Алексей, вяло отсалютовал рукой и пошел к бюро пропусков.
Разинув рты, однокорытники некоторое время молча смотрели ему вслед.
— Замели, — тихо высказал общее мнение приятель Звонарева, поэт Кузовков, длинный, худой, с боксерским чубчиком, торчащим из-под сдвинутой на затылок ушанки.
— Да за что — за уклонение от этих нагрузок, что ли?
— Вот заметут и тебя — узнаешь.
В кабинетике следователя по особо важным делам Черепанова было чисто, даже по-домашнему уютно. На окнах висели веселые занавески, в углу стоял столик со штепсельным чайником, чашками, сахарницей, баранками.
Сам майор Сергей Петрович Черепанов, розовый, крепкий, светловолосый, со смешными тонкими бровями, сидел и слушал по радио инсценировку гоголевской “Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем”. Читали как раз сцену в миргородском поветовом суде.
— Смешно, — сказал Черепанов вошедшему Звонареву. — Хотя, сказать по правде, в наших районных судах свинья тоже может любую бумажку утащить. Присаживайтесь, Алексей Ильич. — Он выключил радио. — Курите?
— Курю, — ответил Звонарев и механически полез в карман за сигаретами.
— У меня придется потерпеть, — весело сообщил Сергей Петрович. — Не курю и дыма табачного не выношу. А вот чайку — пожалуйста. Индийский. Хотите?
— Да нет, попил дома. Вы не возражаете, если мы перейдем прямо к делу, а то, честно говоря, утомила меня эта история с несчастным полковником. Ему, конечно, не позавидуешь, но и мне его самоубийство доставило много неприятностей.
Лицо Черепанова стало внимательным, смешные брови изогнулись шалашиками.
— Каких неприятностей?
— В данном случае это неважно.
Сергей Петрович отвел глаза, почесал за розовым ухом.
— Знаете, — сказал он задумчиво, — здесь такая история, что все, до последних мелочей, важно. Так что же за неприятности?
Звонарев коротко рассказал.
— Так-так. — Сергей Петрович поднялся, снял форменный китель, повесил его на спинку кресла, походил по кабинету. — А какой системы был пистолет, случайно не знаете?
— Впервые видел такой. Большой, блестящий.
Черепанов кивнул.
— Пистолет Стечкина. Наградной. Эти люди… из КГБ… они утверждали, что полковник Трубачев застрелился именно из этого пистолета?
— Они говорили мне, что он не застрелился бы из него, если бы я вовремя сообщил о нем милиции.
— Он застрелился — если он застрелился, — уточнил Сергей Петрович, обернувшись к Алексею, — из личного пистолета системы Макарова. А к “стечкину” у него не было даже патронов. Но это не единственная… странность, возникшая в этом деле. С вашим начальством мы разберемся, вы наказаны несправедливо. Трубачев имел право на ношение оружия. И если бы вызвали милицию, он показал бы старшему соответствующее удостоверение и ему бы отдали честь и извинились за беспокойство. Но тут другое интересно… — Черепанов остановился и поглядел прямо в глаза Звонареву. — В КГБ мне сказали по телефону, что человек по фамилии Немировский в их штате не числится — ни под настоящей фамилией, ни под агентурной кличкой. Я навел справки в ГРУ — учитывая, что вы, быть может, перепутали это ведомство с КГБ, — мне сказали, что они были только у Трубачевых и Немировского у них тоже нет.
Звонарев на некоторое время онемел.
— Да как же не выезжали, — воскликнул он, когда наконец обрел дар речи, — ведь их не только я видел! Поляков, заведующий, видел! Мы ведь в его кабинете сидели!
— Это правда, — кивнул Сергей Петрович. — Некие люди на вашу подстанцию приходили. Но Поляков, в отличие от вас, не может точно вспомнить, что было написано на удостоверении псевдо-Немировского: “КГБ”, “ГРУ” или “МВД”. Или “АБВГД”, — добавил следователь без улыбки. — Шутка. Красное, говорит, удостоверение. А в тонкостях он, дескать, не разбирается.
— Да какие тут могут быть шутки? Все он врет, собака! В тонкостях не разбирается! Я же видел: он это удостоверение и так вертел, и эдак, и корочку смотрел, и внутренности. Прямо к глазам подносил! Чуть ли не обнюхивал!
— Подслеповат. Он так и сказал: “Извините, я подслеповат”. — Сергей Петрович присел на краешек стола. В круглых глазах его светилось что-то вроде сочувствия.
— На удостоверении было написано: “Комитет государственной безопасности”, — твердо заявил Звонарев. — И представился Немировский точно так же. И на бланке расписки был гриф: “Комитет государственной безопасности”. Вы с Полякова брали официальные показания?
— Как раз в данное время этим занят мой сотрудник.
— Он трусоват, посмотрим, что он скажет под протокол.
— А ему ничего не грозит, даже если он соврет. Представьте, что мы поймаем Немировского с поддельным удостоверением. Что мы можем предъявить Полякову? Ничего. Он же не утверждает, что там точно не было написано: “КГБ”.
— Да что это за дешевая мистика такая? “Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью”! Почему все это должно меня одного касаться? А что говорят насчет этой троицы Трубачевы?
