Александр Архангельский - Важнее, чем политика
Но, понимаете, я не хочу больше на эту тему париться. Всё, хватит, у меня огромное количество практических задач, и я их решаю. А если меня призовут к ответу, мне хотелось бы соответствовать. Я немножко пафосно ответила, уж извините.
Голос из зала. Елена Славутинская. Вас многократно экранизировали. Видите ли вы эту книгу как художественный фильм? Хотели бы вы, чтобы она начала какую-то другую, экранную жизнь?
Людмила Улицкая (чуть насмешливо, но не по отношению к собеседнику, а применительно к воображаемой ситуации). Да, если снимет гений. Если просто хороший режиссер – нет, не надо. Поначалу я думала, что, может быть, я отдала бы его Спилбергу. А потом подумала – нет, не отдам Спилбергу. Он, правда, и не просил.
Голос из зала, но не голос из хора. Литературовед, общественный деятель, в последнее время – детский писатель Мариэтта Чудакова. Во-первых, большое спасибо за книжку. Я ее купила несколько дней назад; у меня сейчас нет ни одной свободной минуты для чтения; я только начала – читается как детектив. Сложная, глубокая, но оторваться невозможно. Главные распорядители эфира, руководители телеканалов считают себя знатоками народа: они убеждены, что общество наше глубоко примитивно и съест только то, что они приготовят. Вот вам сериал за сериалом – а все остальное не для масс. И все время нажимают на темные клавиши, которые, конечно, есть в душе у большинства людей. Но ведь многие из них не стали бы смотреть дурной сериал, а сели бы читать хорошую книжку, попади она им в руки. Ваша книга – она прозвучала ударом гонга, напомнившим (если говорить на простецком языке, почти на жаргоне), что время муры кончается, и кто этого еще не понял, пусть сегодня поймет. Своей книгой вы приводите читателя к тому, что – как было сказано в приглашении на сегодняшнюю встречу – «пора говорить о ценностных основах жизни…»[4]. Многие привыкли думать, что больше нет никаких ценностей; они есть, скажу по секрету всем, никуда не делись.
И еще одна фраза мне понравилась в приглашении: «пора говорить о культуре как сфере постоянного этического выбора»[5]. Постоянно этот выбор делается. Я не богослов, но разделяю мнение тех знатоков теологии, которые на вопрос: «Но Всевышний, Он же всемогущий, зачем же Он оставил зло?» отвечают: «Для того чтобы человек сам делал выбор между добром и злом». В этом-то, как говорится, вся штука. Свобода выбора дается с рождения, как право и как главная обязанность, а нас-то учат, что не надо выбирать, все сделают за вас, придете на готовое. А ваши благородные герои показывают нам, что нет, не сделают и не придете.
Людмила Улицкая (как бы не зная, что добавить и поэтому предельно кратко). Спасибо.
Мой собственный голос. Ведущий/Александр Архангельский. Вы употребляете такое страшное для современного сознания выражение, как нравственная задача. А у литературы есть какая-то миссия, помимо того, чтобы просто разговаривать с человеком и рассказывать ему истории?
Людмила Улицкая (философски). Это неправильная постановка вопроса, потому что литература – разная. Она бывает и такая, и другая, и третья. Как-то во Франции выступали русские писатели: Маканин, Ерофеев и я. И Ерофеев сказал: «У меня интеллигентные родители, я очень люблю мою маму, а моя мама очень любит двух сидящих здесь писателей, Маканина и Улицкую. И она мне говорит: „Витя, почему ты не пишешь так, как они?“ По-моему, совершенно очаровательное высказывание. У нас за спиной советская литература, в которой постоянно ставилась высокая задача. И ничего из этого не получалось. А кто-то никакой высокой задачи не ставил, и все у него выходило. Тынянов был экспериментатор, и отнюдь не нравственные проблемы его интересовали, а проблемы слова, стиля, сюжета. И тем менее он брал немыслимые высоты! Я недавно пыталась сделать инсценировку по „Восковой персоне“: какая же это высоконравственная вещь! Разные ориентиры у разных писателей. Довольно занудливый и увещевающий Фолкнер: его я не люблю читать. А Лев Николаевич нравоучительный – форевер. Или Пушкин; я точно знаю, на каком месте „Капитанской дочки“ я слезу проливаю всю жизнь, у меня уже на этом месте прогорела книжка. Поэтому будем такими, какие мы есть. Сколько можешь сказать, столько говоришь, а чего в тебе нет, того нет.
Голос из зала. Анна Михайлова; представляется так: «Давно не студентка». Я читала ваше интервью, в котором на вопрос, как заставить детей читать, вы отвечаете: «Я читала детям сама». Это так? (Людмила Улицкая, попутно: Конечно.) А вопрос заключается вот в чем. Мы здесь обсуждаем ценности, которые важнее политики, и вот у вас уже взрослые дети… Вы видите, что вы им дали, что недодали? Что обязательно нужно передать детям?
Людмила Улицкая. Наступил век экологии. Мы тщательно относимся к тому, какую пьем воду, какую едим еду. Но экологии чтения как будто не существует. А она должна быть. Когда мы вынимаем из кошелька деньги, чтобы купить книжку, мы должны точно знать, что тратим эти деньги не зря. Лет семь назад в почтенной Англии вышла книжка камердинера принца Чарльза. Камердинер рассказал про то, что видел через замочную скважину, с кем, когда, сколько; все это он описал. Весь тираж в славном городе Лондоне был распродан за одни стуки. Это меня поразило. До меня тогда дошло, что если в такой пристойной стране, с такими литературными традициями так много людей идут и свои 20 фунтов платят за мерзость, которую нельзя взять в руки, чего же нам-то делать, на что рассчитывать? Наши глянцевые журналы наполовину состоят из этого. И мы лениво их просматриваем. Не восстаем. И в какой то мере становимся соучастниками экологического преступления. Тем более если речь идет о детском чтении. Поэтому да, я читала своим детям, я им прочла всего Шекспира и Данте, я им читала те книжки, про которые я не была уверена, что они сами до них доберутся. Один мой сын вполне читающий человек, другой не очень, но в конечном счете оба выросли интеллигентными людьми. Может быть, из-за того, что я не ленилась им читать. Это, кстати, еще один формат ушедший, называется «семейное чтение» – то, что было в XIX веке, бабушка под лампой читает внукам сказки. То есть расписание на выходные: не телевизор, не шашлык, а еще раз прочитать «Капитанскую дочку». У меня сейчас есть маленькие внуки и у них английский, фигурное катание, теннис и конный спорт, но я совершенно точно знаю, что родители им книжки не читают. Или читают не то. Ну, я внуков забираю и читаю. Работа бабушки: читать с маленькими детьми.
Голос из зала. Александр Панченко, выпускник МГУ. Ваша последняя книга достаточно аполитичная. Но я слышал, и знаю, и мама мне говорила, что вы давали некоторые комментарии, связанные и с Ходорковским, и с конфликтом вокруг памятника в Эстонии. В связи с этим вопрос: что вас заставляет комментировать происходящее? И еще вопрос такой: литература должна существовать вне времени или она должна комментировать те процессы, которые происходят в обществе, хотя бы на какую-то долю быть злободневной? Спасибо.
Людмила Улицкая (неуверенно ведя к финалу встречи). Что касается моих политических комментариев, это всегда бывают ситуации вынужденные. Я никогда не ищу поводы для подобных высказываний, но иногда выступать приходится. Что называется, не могу молчать. Слишком сильно на хвост наступили. Что касается литературы – не должна, ничего не должна. Что такого политического сделал Венедикт Ерофеев? Он написал абсолютно гениальную книгу, которая показала нас самих, показала вечно страдающую, вечно любимую, вечно мучительную Россию. Но я вас уверяю, у Ерофеева не было идеи отразить, выразить и тем более положительного героя нам предъявить. Между тем, как это ни смешно звучит, Венечкин герой – положительный герой горького времени. А намеренно ничего хорошего не получается. Вот намеренный, продуманный, очень хорошо сработанный проект Акунина. А что, он поменял нашу жизнь? Кого-то заставил развернуться, заплакать? Не думаю, хотя как проект – замечательно, прекрасно просто.
Голоса из зала – закругляться никто не спешит. Екатерина Иванова. Когда зашла речь о том, будет ли принят роман на Западе, я вспомнила свою первую реакцию. Вот, подумала я, наконец-то вышла русская книга, в которой звучит та же интонация, что в лучших немецких современных книгах. Какая-то чистая и серьезная. И в то же время, читая, я думала: если бы речь шла о русском герое и русской истории, наверное, роман не был бы воспринят, нет пророка в своем отечестве. А как вы считаете, если бы в центре романа, серьезного, заставляющего задуматься, повернуться, что-то осмыслить, стоял русский «святой», благородный герой, не побоялись бы мы любить его?
