Борис Стругацкий - Комментарии к фантастической повести "Улитка на склоне"
Столяров: Вы пишете просто мгновенно...
Стругацкий: Мы писали когда-то мгновенно. Да, кстати, готовясь к этому выступлению, я перечитал прежний кусок с Горбовским. Каково же было мое изумление, когда я перечитал его с удовольствием. Это все, конечно, огрызки и обглодки, но вот эта линия Горбовского - она, оказывается, звучит сегодня вполне современно. В ней нет никакого провинциализма. Эта тема никем не разрабатывалась. И те приключения, в которых участвует Горбовский, тоже вполне свежо звучат. Я был очень приятно удивлен. Публиковать, конечно, это не имеет смысла. Удивительно другое - насколько это было все отвратительно двадцать два года назад.
Рыбаков: Вытекает ли то Будущее, которое вы изобразили в "Улитке..." из Настоящего, которое творится на биостанции?
Стругацкий: Для меня никакой связи между этими вещами нет. Прошло слишком много времени, Слава... Если каким-то образом хаос, царящий на биостанции, точнее - в Управлении, оказывает влияние на Будущее, то он оказывает его только на близкое Будущее, вот этот хаос отрыгнется, скажем, через пятьдесят лет... Через 200 лет забудут и хаос на биостанции, и...
Рыбаков: Hо хаос порождает хаос.
Стругацкий: Это заблуждение. Хаос иногда порождает и порядок. И еще какой.
Витман: Слухач у вас там что-то принимает. Это что - такие же анахронизмы, как само существование деревни, или это он перехватывает какие-от кусочки бесед амазонок?
Стругацкий: Слухач - это атавизм. Это атавизм тех сравнительно недалеких времен, 50-100 лет назад, когда преобразующая деятельность амазонок еще нуждалась в каких-то деревенских жителях. Тогда лесовиков надо было каким-то образом поднимать, и вот было радио. Это - радио. Оно работает и сейчас. И Слухач регулярно окутывается лиловым туманом. Уже они перестали понимать, уже эта пропаганда оторвалась от нынешнего уровня деревни.
Витман: А оторвалась ли она от нынешнего уровня амазонок? Вот что!
Стругацкий: Может быть. Оторвалась, да, может быть...
Измайлов: Вы сказали, что у вещи жесткая структура. То есть, энтузиасты вашего творчества берут вариант "Улитки..." в "Эллинском секрете", берут вариант "Улитки...", который был в "Байкале", и начинают их сопрягать так, как сами Стругацкие задумали. И они угадают?
Стругацкий: Нет, там не так просто. Там не глава - глава. Там есть сбои.
Измайлов: Нет, но они будут гадать, подгонять. И могут угадать?
Стругацкий: Могут, конечно.
Измайлов: Или, скажем, так. Когда, если потепление продолжится, вы их будете уже выпускать не как две отдельные повести, а сольете их в одну?
Стругацкий: Конечно.
Витман: Амазонки, вероятно, наиболее передовые, потому что они чувствуют себя в Лесу наиболее комфортно. Они его создали. Лес для них. Ну, а, предположим, что-то фукнуло, и амазонок не стало, остались лесовики. Лесовики-то тоже приспособлены к этому лесу (Б. С.: Конечно.) Тогда что - прогресс и Будущее станут лесовики?
Стругацкий: Если они начнут подчинять себе окружающий мир, то мы назовем это прогрессом, ведь прогрессом-то мы называем подчинение себе окружающей среды. Разум, подчиняющий себе окружающую среду - прогрессирует. Если он гибнет под напором окружающей среды - он регрессирует.
Бритиков и Шалимов: Да ведь если гибнет мир под воздействием этого разума?
Стругацкий: Мир никогда не гибнет. Мир только преобразуется. Мы можем спокойно загадить благодатный Байкал, уничтожить Аральское море - и это не будет означать, что мир погиб. Просто мир стал другим. Александр Иванович, не надо в понятие прогресса вкладывать эмоции. Это же внеэмоциональное понятие.
Бритиков: Нет, я верю в человеческую оценочность! Это же ценностная категория!
Стругацкий: Если к нему подходят так (Брит.: Только так!), то мы моментально запутаемся, и окажется, что понятия прогресса не существует.
Бритиков: Существует. Но его придумал человек, он для себя придумал, исходя из своих потребностей, и считает прогрессом только совершенно определенные преобразования природы.
Стругацкий: Какой человек?
Бритиков: Исторический человек.
Стругацкий: Да, каждый под прогрессом понимает свое, если считать прогресс оценочным понятием. Прогресс с точки зрения Адольфа Шикльгрубера и с моей точки зрения - это совершенно разные вещи!
Бритиков: Ну, Адольф Шикльгрубер - это не человечество. А мы сейчас...
Витман: А оценочные понятия даются не человечеством, а отдельными личностями. Это субъективное понятие.
Бритиков: Неправда! Неправда! Для подавляющего большинства добро однозначно! Жить лучше - добро, жить легче - добро!
Стругацкий: Неправильно это. Да мы же воспитывались с мнением, что жить легче плохо! Плохо жить легче! Жить надо трудно! Жить надо в аскетических условиях. Так нас учили, Анатолий Федорович. И довольно долго я считал именно так.
Бритиков: То есть общечеловеческих понятий не существует?
Стругацкий: Нет. Ни одного! Общечеловеческих понятий не существует уже просто потому, что на Земле сейчас уживаются все пять общественных формаций и то, что является добром с вашей точки зрения, с точки зрения жителей Соломоновых островов является не то что добром, а идиотизмом.
Бритиков: Например, мы за то, чтобы жители Соломоновых островов вместе с нами не сгорели в ядерной войне. Разве это нас разделяет?
Стругацкий: Жители Соломоновых островов считают, что своего противника в споре надо съесть. И чем скорее, тем лучше. Это добро. Что же касается ядерного огня, то они этого просто не понимают. А если им объяснить сжигание в ядерной войне как восшествие к богам, то не исключено, что очень многие из них отнесутся к этому со знаком "плюс".
Если вопросов больше нет, то я бы хотел задать вам один вопрос. Я подумал, что шестидесятые годы для нас были годы перестройки, точно так же, как восьмидесятые - для вас. Меня очень интересует, я с нетерпением жду - когда и что напишете вы. В 60-х целый ряд запретных тем оказался открытым. Сейчас происходит нечто подобное.
Рыбаков: Человек нашего поколения писал о запретных вещах еще задолго до того, как началась перестройка. Потому, что у вас за плечами не было предшествующей перестройки, и вы не знали, чем она кончилась. Я в 70-е писал на темы, которые даже и сейчас не проходят.
Стругацкий: И теперь вы будете только проталкивать то, что написали раньше?
Рыбаков: Конечно. Откуда у меня возьмется ощущение свободы, черт возьми, если не публикуются вещи, написанные раньше?!
Бритиков: Значит, опубликуют - есть свобода, а не опубликуют нет?
Витман: Бытие определяет сознание. Конечно.
Рыбаков: Меня давят, а я буду ощущать свободу? С какой стати? Каким органом, интересно? Что? Что?
Бритиков: Гражданским органом!
Рыбаков: Нет такого органа!
Измайлов: "Гражданский орган" пять лет назад чувствовал нечто совершенно иное, чем сейчас. И те люди, которые говорят, что вот гражданский орган всегда должен ощущаться, они с легкостью необыкновенной говорят: "Все! Мы поняли! Сейчас другое время!.." Я на них смотрю и думаю - а вот сейчас наступит другое время, и они тут же перекроют кислород. Опять!
Стругацкий: Неужели вы не чувствуете?! Не чувствуете, как хватают...
Витман: Кого хватают, Борис Натанович?
Стругацкий: Сколько появилось печатных органов, которые берут фантастику, вы что - не видите?
Все: Нет! Не берут!
Столяров: У нашего поколения ни у кого ничего не написано. Кроме Рыбакова, который сделал за 15 лет две повести. Если бы было - это бы брали.
