Василий Белов - Когда воскреснет Россия?
У Пушкина ничего нет лишнего и ничего неуместного, даже в незавершенных рукописях. Всеядным его тоже нельзя назвать, он был разборчив и строг, он безжалостно выбрасывал не только абзацы, но иногда множество страниц, чтобы соблюсти композицию или не дать лишнего повода для зубоскальства неумных и злобных критиков.
Старуха в «Сказке о золотой рыбке», пожелавшая стать папой римским, ограничилась «морскою владычицей» — этот кусок с папой Пушкиным выброшен. Из «Путешествия в Арзрум» автор без сожаления убрал великолепную сцену встречи солдат-земляков. Одни казаки, служившие три года, возвращались домой с Кавказа, другие туда направлялись. Увидав эту встречу, Пушкин интересуется семейными новостями, сочувствует тем, кому жена изменила:
«— Каких лет у вас женят? — спросил я.
— Да лет четырнадцати, — отвечал урядник.
— Слишком рано, муж не сладит с женою.
— Свекор, если добр, так поможет. Вон у нас старик Суслов женил сына да и сделал себе внука».
Кто из современных прозаиков смог бы пожертвовать подобной сценой в рассказе или простом очерке?
Укажите хотя б одного, и я тогда соглашусь, что русская литература еще не совсем опозорилась.
Число пушкинских лицеистов выросло в наше время до грандиозных размеров…
Не институт на Тверском бульваре, а Пушкин выталкивал на писательскую стезю, один он удерживал многих на этой скользкой дорожке. Только все ли мы и денно и нощно помним его бессмертный завет:
Веленью божию, о муза, будь послушна.Обиды не страшась, не требуя венца,Хвалу и клевету приемли равнодушноИ не оспаривай глупца.
Он же, А. С. Пушкин, божественными, но в то же время и земными словами будил сонное сердце во дни унылого малодушия. Не устами ли Пушкина самим Творцом велено каждому, владеющему умом и природным даром?
Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моейИ, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей.
Притча о зарытом в землю таланте особенно целебна для русских, склонных из самоуничижения оправдывать собственное бездействие. Не удержусь от скучной сентенции: именно такая жизнь очень скоро становится жизнью ленивой, и тогда вдохновение свыше не слетает ни к прозаику, ни к поэту. А что такое это самое божественное вдохновение? Пушкин тоже, видимо, грыз гусиные перья, но как никто другой изведал это высокое состояние души.
А. К. Толстой говаривал, что вдохновение является на зыбкой грани яви и сна, в полусне:
Лови ж сей миг, пока к нему ты чуток,Меж сном и бденьем краток промежуток.
А. С. Пушкин сказал бы о вдохновении совсем по-другому, он связывал это состояние с призывом небес:
Пока не требует поэтаК священной жертве Аполлон…
Вероятно, один Федор Тютчев был самым лучшим охранителем треножника, «в детской резвости» колеблемого толпой.
Как только ни пытались погасить этот треножник, этот чистый и спасительный жертвенник! Коптящий, едкий дым рационалистического прогресса затмил знаменитую оду Гаврилы Державина. Пушкин возродил и обвешил державинскую стезю, но уже моему поколению пришлось зубрить «Эстетические отношения» Чернышевского. Больше на стеллаже никого не было: ни Достоевского, ни Леонтьева, ни Ивана Ильина.
Русская эстетика, повергнутая ниц еще в XIX веке, возрождалась медленно, туго. Хорошо, что хоть как-то она сохранилась. Л. А. Тихомиров в статье памяти Говорухи-Отрока о возрождении подлинной, то есть эстетической, критики писал: «Мерило прекрасного есть вечное… Только ощущая в себе голос «вечного», он (художник. — В. Б.) творит художественное… Ни красота, ни правда не умирают, и только то есть красота и правда, что не умирает. Собственно говоря, и красота, и правда, и жизнь — разные названия одного и того же явления, которое, в свою очередь, есть не что иное, как проявление Божества».
Но либералы и прогрессисты и сто лет назад не могли допустить, чтобы русская молодежь читала и перечитывала вслед за Чернышевским Льва Тихомирова. Был, правда, и Лев Толстой, все равно тогдашнее русское общество заражено было проказой чужебесия, которую так презирал А.С. Пушкин. Эстетическими законодателями в русском обществе были и при Тихомирове такие западные писатели, как, например, Эрнест Ренан, который в предисловии к своей трагедии писал: «Не претендуя создавать художественную драму, я хотел только создать нечто в роде драмы. Форма драмы — самая лучшая в литературе».
Можно представить, что сказал бы Пушкин о таком драматурге, примеряющем лавровый венок Шекспира!
А что бы сказал А. С. Пушкин в связи с неумной шумихой, поднятой по поводу слова жид и генерала Макашова? Поэт пользовался этим словом, как в стихах, так и в прозе, подобно Гоголю, Лермонтову и другим классикам. Какова разница между словами жид и еврей? Не грозит ли и слову еврей та же участь, что и слову жид, которое превратилось почему-то в ругательство?
Архип Лысый — доморощенный поэт из «Села Горюхина» мог писать стихи не только правой, но и левой рукой. Подобно Архипу, Пушкин мог бы, вероятно, и левой ногой написать убийственную эпиграмму на кого угодно, хоть на царя, хоть на жида. Даже мата он не боялся (прочтите вторую строфу из «Телеги жизни», если возникнет сомнение).
История же Горюхина — это история России в нынешних обстоятельствах. Сначала «мрачная туча висела над Горюхиным, а никто об ней и не помышлял». Но вот «въехала в село плетеная крытая бричка, заложенная парою кляч едва живых; на козлах сидел оборванный жид…»
Далее описывается правление нового приказчика. Приезжий рассуждал так: «Чем мужик богаче, тем избалованнее, чем беднее, тем смирнее». «Он потребовал опись крестьянам, разделил их на богачей и бедняков…» «Мирские сходки были уничтожены… Сверх того, завел он нечаянные сборы…» «В три года Горюхино совершенно обнищало… Горюхино приуныло, базар запустел… Ребятишки пошли по миру». Чем не ельцинская перестройка?
Перечитайте «Историю Горюхина» и сами увидите… А как таинственна замысловатая птица, начертанная гениальным пером в рукописи заместо заставки! Петух или коршун? Похожа ли она на самоуверенного стервятника, решай сам читатель.
«Горюхино» не было закончено. Рукопись с заставкой опубликована после гибели Пушкина. Сюжет с историей горюхинского села чисто русский, и завершен он, я думаю, не кем иным, как И. А. Некрасовым в поэме «Кому на Руси жить хорошо» в главе о Савелии — богатыре святорусском, который
…в яму немца ФогеляЖивого закопал…
Для всех, чувствующих Россию и не поверхностно владеющих языком нашим, Пушкин многолик и неподражаем. Необходим он и для самых малых деток («Белка песенки поет да орешки все грызет»), и для самых старых и мудрых («В степи мирской»), для больных («Я ускользнул от Эскулапа»), для впервые влюбленных девиц («Ты вянешь и молчишь»), для ловеласов («Дриаде»), Незаменим Пушкин для солдат и спортсменов, для студентов и генералов, для депутатов и бандитов, для цыган и банкиров… Нет в мире сословия или ранга, которых он не коснулся бы и не увековечил. Даже гадалки и ведьмы присутствуют в его прозе и поэзии, и попробуй их выкинь из пушкинских страниц. Не выкидываются!
За что ни возьмись у Пушкина — все ясно и чисто, хоть сказка, хоть стихи о любви, хоть историческое раздумье…
Не будем сейчас вспоминать его статьи, письма, записи, оставим пока в покое такое произведение, как почти публицистическое гневное обращение к клеветникам России. А «Свободы сеятель пустынный» или «Дар напрасный, дар случайный»? Каждая строчка из подобных пушкинских сочинений взывает к нашему сердцу, к медленным размышлениям.
Но зачем отнимать последний хлеб у записных критиков, литературоведов, историков? Нескладная моя статья лишь малая дань великому российскому юбилею…
Гримасы двуликого Януса
И совсем не случайно к январю, первому месяцу года, прилепилось его бессмертное имечко. Увы, увы, как говорится… Двуликий Янус олицетворял у древних концы и начала. Входы и выходы. Войну и мир. Прошлое и будущее. Как видим, все и вся, но обязательно в паре противоположных понятий. (По-видимому, римляне были намного ближе к Гегелю, чем нам представляется.)
Обзывая научно-технический прогресс Двуликим Янусом, можно ли избежать той опасности, что тебя самого тотчас не обзовут либо ретроградом, либо мизантропом, либо еще как-нибудь? Очень трудно избежать этой опасности, хотя двуликость научно-технического прогресса очевидна. Человечество настолько заворожено этим научно-техническим прогрессом, настолько оно забыло о прогрессе нравственном, что исчезает, как мне кажется, и само понятие прогресса.
