Игорь Пыхалов - Клевета на Сталина. Факты против лжи о Вожде
Фейхтвангер. Я говорю не о чувстве любви и уважения со стороны рабочих и крестьянских масс, а о других случаях. Выставляемые в разных местах ваши бюсты — некрасивы, плохо сделаны. На выставке планировки Москвы, где всё равно прежде всего думаешь о вас, — к чему там плохой бюст? На выставке Рембрандта, развёрнутой с большим вкусом, к чему там плохой бюст?
Сталин. Вопрос закономерен. Я имел в виду широкие массы, а не бюрократов из различных учреждений. Что касается бюрократов, то о них нельзя сказать, что у них нет вкуса. Они боятся, если не будет бюста Сталина, то их либо газета, либо начальник обругает, либо посетитель удивится. Это область карьеризма, своеобразная форма «самозащиты» бюрократов: чтобы не трогали, надо бюст Сталина выставить.
Ко всякой партии, которая побеждает, примазываются чуждые элементы, карьеристы.[36] Они стараются защитить себя по принципу мимикрии — бюсты выставляют, лозунги пишут, в которые сами не верят. Что касается плохого качества бюстов, то это делается не только намеренно (я знаю, это бывает), но и по неумению выбрать. Я видел, например, в первомайской демонстрации портреты мои и моих товарищей: похожие на всех чертей. Несут люди с восторгом и не понимают, что портреты не годятся. Нельзя издать приказ, чтобы выставляли хорошие бюсты — ну их к чёрту! Некогда заниматься такими вещами, у нас есть другие дела и заботы, на эти бюсты и не смотришь».
Таким образом, у «культа» было два источника. Во-первых, искреннее чувство благодарности к новой власти, персонифицированной в личности Сталина, со стороны широких масс населения. Бороться с этим очень трудно. В качестве наглядного эксперимента, попробуйте пресечь поток дружеских восхвалений в свой адрес на собственном дне рождения. Если просить мягко и деликатно, ничего не получится. Если требовать настойчиво и жёстко — рискуете всерьёз поссориться с друзьями.
Во-вторых, сознательная лесть со стороны настырно лезущих наверх карьеристов и проходимцев. Как справедливо заметил неизвестный автор стихотворного ответа Евгению Евтушенко:
«А культ?..В подхалимском угареДействительно пышно он цвёл.Тебе же подобные твариСоздали ему ореол».
И действительно, будущий ревностный обличитель сталинизма при жизни Сталина усердно сочинял холуйские стихи:
«Я знаю:Вождюбесконечно близкимыслинарода нашего.Я верю:здесь расцветут цветы,садынаполнятся светом.Ведь об этоммечтаем и яи ты,значитдумает Сталиноб этом!»[37]
«Я знаю:грядущее видя вокруг, склоняетсяэтой ночью самый мой лучший на свете друг в Кремленад столом рабочим.Весь мир перед ним —необъятной ширью!В бессонной ночной тишине он думаето стране,о мире,он думаетобо мне.Подходит к окну.Любуясь столицей, тепло улыбается он.А я засыпаю,и мне приснитсяоченьхорошийсон».[38]
Сталин против «Культа Сталина»Тем не менее, Сталин пытался по мере сил бороться с культом своей личности.
«В 30-е годы в частных письмах-указаниях, в качестве цензора художественной литературы, киносценариев или редактора партийной публицистики, он [Сталин. — И. П.] неоднократно и настойчиво советовал заменять слово «Вождь» (Сталин) на «Центральный Комитет ВКП(б)» (то есть на метафору коллективного вождя)».[39]
Например, в пьесе «Ложь» (1933 г.) молодого, но уже известного драматурга А. Н. Афиногенова один из её героев, заместитель наркома Рядовой, в споре с бывшим оппозиционером Накатовым произносит пафосную тираду:
Александр Николаевич Афиногенов«Я говорю о нашем Центральном комитете… Я говорю о вожде, который ведёт нас, сорвав маски со многих высокообразованных лидеров, имевших неограниченные возможности и обанкротившихся. Я говорю о человеке, сила которого создана гранитным доверием сотен миллионов. Имя его на всех языках мира звучит как символ крепости большевистского дела. И вождь этот непобедим».[40]
Поскольку, в отличие от нынешней РФ, в тоталитарном СССР свобода творчества напрочь отсутствовала, рукопись пьесы попала к Сталину, и тот внёс в её текст изменения. В частности, процитированный фрагмент «непобедимый вождь» отредактировал следующим образом:
«Я говорю о нашем Центральном комитете, который ведёт нас, сорвав маски со многих высокообразованных лидеров, имевших неограниченные возможности и обанкротившихся. Я говорю о Центральном комитете партии коммунистов Советской страны, сила которого создана гранитным доверием сотен миллионов. Знамя его на всех языках мира звучит как символ крепости большевистского дела. И этот коллективный вождь непобедим».[41]
Редакторская правка сопровождалась комментарием:
«P.S. Зря распространяетесь о «вожде». Это не хорошо и, пожалуй, не прилично. Не в «вожде» дело, а в коллективном руководителе — в ЦК партии.
И. Ст[алин]».[42]В 1936 году выходит в свет биографический очерк о жизни Серго Орджоникидзе, составленный М. Д. Орахелашвили.[43] Сталин прочитал эту книгу и на ее страницах оставил много пометок:
«В этот тяжёлый для пролетарской революции период [лето 1917 года. — И. П.], когда перед лицом надвинувшейся опасности многие дрогнули, на посту руководителя ЦК и петроградской партийной организации твёрдо оставался товарищ Сталин. Тов. Орджоникидзе был непрерывно с ним, ведя под его руководством энергичную, беззаветную борьбу за ленинские лозунги партии».
Приведенная цитата подчёркнута Сталиным, а на полях он красным карандашом написал: «А ЦК? А партия?»
В другом месте шла речь о VI съезде РСДРП (лето 1917 года), о том, как Ленин, скрываясь в Разливе, «давал руководящие указания по вопросам, стоявшим в повестке дня съезда. Для получения директив Ленина т. Орджоникидзе, по поручению Сталина, дважды ездил к Ленину в шалаш».
И опять сталинская пометка: «А ЦК где?».[44]
27 января 1937 года, просмотрев сценарий кинофильма «Великий гражданин», Сталин направил письмо руководителю советской кинематографии Б. З. Шумяцкому, в котором среди других критических замечаний было и такое: «Упоминание о Сталине нужно исключить. Вместо Сталина следовало бы поставить ЦК партии».[45]
В процитированной выше беседе с Фейхтвангером Сталин упомянул о том, что запретил празднование своего 55-летия. Так оно и было. На письме Всесоюзного общества старых большевиков, в котором предлагалось использовать этот юбилей для пропагандистской кампании, Сталин наложил резолюцию: «Я против, так как подобные начинания ведут к усилению «культа личностей», что вредно и несовместимо с духом нашей партии».[46]
19 декабря 1934 года по заявлению Сталина Политбюро принимает решение: «Уважить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря в день пятидесятипятилетнего юбилея его рождения никаких празднеств или торжеств или выступлений в печати или на собраниях не было допущено».[47] Выписки из этого решения были посланы в Тифлис, в Киев, в газеты «Правда» и «Известия», в Ташкент, редакторам газет: «Заря Востока» — Григорьян, «Коммунист» — Попов, «Правда Востока», «Ленинградская правда» и т. д.[48]
В 1937–1938 годах неоднократно озвучивалась идея переименовать Москву в Сталинодар. Такое предложение высказывали, например, отдельные делегаты состоявшегося 15–21 января 1937 года Чрезвычайного XVII Всероссийского съезда Советов.[49]
Из письма члена ВКП(б), москвича Д. Зайцева наркому внутренних дел СССР Н. И. Ежову, 28 декабря 1937 года:
«Теперешняя социалистическая Москва, являющаяся колыбелью грядущего коммунистического общества, должна стать исторической вехой великой сталинской эпохи… Гений Сталина является историческим даром человечеству, его путеводной звездой на путях развития и подъёма на высшую ступень. Поэтому я глубоко убеждён в том, что всё человечество земного шара нашей эпохи и всё человечество многих будущих веков с удовлетворением и радостью воспримет переименование Москвы в Сталинодар.[50] Сталинодар будет гордо и торжественно звучать многие тысячелетия, ибо он понесёт в века торжество и гордость героических побед нынешних поколений, и миллионы беззаветно преданных делу коммунизма людей в этом торжестве будут видеть плоды своей борьбы, своего труда. И каждый гражданин нашей родины будет горд тем, что имя великого Сталина будет прославлено на скрижалях города, являющегося колыбелью мирового коммунизма».[51]
