Бен Чу - Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда!
Однако может ли это все быть правдой? Действительно ли китайская культура диктует им ценности, отличные от наших? На самом ли деле общественный порядок заботит китайцев больше, чем личные свободы? Так ли беззаветно любят они трудиться? Правда ли, что они расисты? Будет ли Китай в скором времени править миром? Будучи наполовину китайцем, я чувствовал себя обязанным попытаться найти ответы на эти вопросы. Разве можно китайцу не знать, что такое «китайскость»?
Я обнаружил, что реальность весьма далека от общепринятых представлений. Я увидел, что на протяжении своей истории Китай вовсе не был отрезан от окружающего мира и что чужеземные религии сыграли большую роль в его формировании. Китайские родители, вместо того чтобы положиться на лучшую в мире систему образования, часто предпринимают все возможное, чтобы отправить своих детей учиться за границу, так как считают иностранные методы обучения более совершенными. Молодое поколение, которое никак не назовешь трудоголиками, часто ругают за леность и отсутствие внутренних стимулов, совсем как в других странах. Передо мной стал вырисовываться образ нации, отнюдь не наделенной загадочной непостижимостью, но удивительно легко узнаваемой — совсем как дом моего прапрадеда в Чунволэй. Пожалуй, самым впечатляющим открытием для меня была глубина исторических корней наших сегодняшних представлений — положительных и отрицательных — о Китае и китайцах.
Китайский шепот
Была такая детская игра: длинная цепь играющих приглушенным голосом передавала друг другу слово или фразу, так что на другом конце сообщение появлялось в забавно искаженном виде. У большинства из нас теперь другие развлечения, но название игры «китайский шепот» сохранилось как фигура речи, идиома, смысл которой в том, что факты или история исказились из-за отделяющих их от нас времени и расстояния[2].
Почему, однако, «китайский»? Похоже, что точного ответа не существует. Согласно одной из теорий, сообщения, передававшиеся от одной дозорной башни Великой Китайской стены к другой, приходили в искаженном виде. Другое объяснение: в свое время на Западе под словом «китайский» часто подразумевались путаница и неверные толкования, что связано со старыми представлениями о «непостижимости». Сама игра скорее всего не слишком старая, первые упоминания о ней относятся к середине XX века. Но каким бы ни было происхождение «китайского шепота», название кажется мне подходящим для книги.
На этих страницах рассматриваются истории о Китае, которые мы нашептываем друг другу. Мы увидим, как на протяжении столетий суждения о китайцах искажались, проходя через длинную цепь людей, служивших связующим звеном между Китаем и внешним миром, — и как они становились еще более неправдоподобными после своего появления на Западе. Сегодня этот процесс во многом продолжается. Наше подсознание все еще диктует нам свою интерпретацию Китая и китайцев. Очень часто, совсем как в игре «китайский шепот», мы в конце концов слышим то, что нам хочется услышать. Теперь, когда китайская экономика обещает занять главенствующее место в мире и, таким образом, оказывать еще большее воздействие на разные сферы нашей жизни, настало наконец время пересмотреть то, что, как нам кажется, мы знаем.
Миф первый
Китайская культура застыла с древних времен
В июле 1851 года Чарлз Диккенс посетил выставку китайских промыслов и диковин, устроенную в небольшой галерее в районе лондонского Гайд-парка. Среди прочих экспонатов были представлены расписные фонари, чайники из глины и хрупкие резные шары из слоновой кости. Однако тем летом этой маленькой выставке пришлось вступить в неравное состязание за признание публики. Чуть дальше по той же дороге в зелени Гайд-парка расположилась Всемирная выставка. Под сводами великолепного Хрустального дворца выстроились плоды технического и научного гения Викторианской эпохи — от паровозов и центробежных насосов до сельскохозяйственных машин и телеграфа.
Диккенс не почувствовал, что, возможно, замысел был подчеркнуть лестный для британского павильона контраст. В статье, напечатанной в собственном журнале «Простые слова» и посвященной обеим экспозициям, писатель, за год до того опубликовавший восторженно встреченный читателями роман «Дэвид Копперфилд», не скрывает презрительного отношения к произведениям Востока. «Сравните величие английских достижений с поразительной незначительностью китайских, — пишет он. — Перейдите от созданных нами, чужеземными варварами, шелкоткацких и хлопкопрядильных станков к кропотливо вырезанным из слоновой кости шарам цветочной империи: шар в шаре и круг в круге, неизменные и не имеющие никакого практического применения на протяжении тысячелетий». Из противопоставления двух культур прославленный писатель делает категорический вывод: Китай попрал «закон человеческого прогресса».
«Три китайских божества: Прошлое, Настоящее и Будущее — можно представить с одним и тем же тяжеловесным ликом. Эта почтенная, неподвижная, наводящая тоску троица восседает плечом к плечу в нерушимом согласии, окруженная желтушным ореолом, наделенная одними и теми же фамильными чертами. “Каково было Прошлое, таково Настоящее, и да будет Будущее таким же”, — возгласил Император. И все подданные простерлись ниц и вскричали: “Аминь!”»
Весьма гневная тирада, но такого рода идеи, несомненно, совпадали с настроениями большинства диккенсовских читателей. Его мысль — китайская культура застыла со времен древности — выражает общепринятые взгляды того времени. Более того, это взгляд на Китай, присущий многим предшествовавшим ему поколениям иностранцев. И в некотором отношении мы сохраняем этот взгляд на Китай и поныне.
Вневременной феномен
Откройте любой путеводитель, книгу по истории или газетную статью, посвященные Китаю, и вы везде найдете одно и то же утверждение: Китай — «старейшая непрерывная цивилизация», самая «древняя культура» в истории человечества. Мы имеем тенденцию воспринимать и сам по себе Китай как некую древнюю реликвию. В отличие от других великих империй, распавшихся на части под ударами революций и других энтропийных сил истории, Китай удивительным образом сохранился.
«Со времен Конфуция, — писал в 1922 году философ и математик Бертран Рассел, — Египетская, Вавилонская, Персидская, Македонская и Римская империи исчезли с лица Земли, но Китай устоял». Можно подумать, что, не распадись их империи, римские граждане или подданные фараонов бродили бы среди нас в том же неизменном виде и вели жизнь, подобную той, какой жили их древние предки. В более близкое к нам время Генри Киссинджер идет даже дальше в своей оценке древности Китая. Старый советник Ричарда Никсона относит Китай к той же категории, что восход солнца или ветер, характеризуя страну как «вневременной природный феномен», государство‑цивилизацию, которая, «как кажется, не имеет начала».
Постоянство китайской цивилизации поражает не меньше, чем ее долговечность. «Они сохранили все обычаи в отношении одежды, нравов, законов, традиций и манер, ни на йоту не отклоняясь от мудрых установлений своих древних законодателей», — заявляет в 1738 году историк-иезуит Жан-Батист Дю Альд. Американский писатель Джек Лондон пишет в 1904 году, что китайцы «в дреме … провожают века». Китайцы, по словам протестантского миссионера Честера Холкомба, «само воплощение консерватизма». Эта точка зрения сохраняется до наших дней. «Китай был китайским почти с известного историкам начала», — высказался совсем недавно, в 1998 году, антрополог и автор научно-популярных книг Джаред Даймонд.
Китай никогда не меняется, потому что это самая застывшая в своих формах и устойчивая цивилизация на планете. На протяжении веков страну завоевывали вторгавшиеся в нее племена разнообразных чужеземных варваров, но эти иноземцы, в свою очередь, оказывались побежденными мощной организацией и величественной культурой покоренного ими государства. Эта идея восходит по меньшей мере к жившему в восемнадцатом веке Вольтеру. В пьесе «Китайский сирота» философ французского Просвещения конструирует кульминационную сцену, в которой монгольский завоеватель Чингисхан, став свидетелем мужественного поступка китайского юноши, склоняет голову перед моральным превосходством народа, завоеванного им посредством грубой силы:
Ты покорил меня, и стыдно заниматьКитайский мне престол, когда на свете естьСтоль души благородные, как ты.Прославиться пытался тщетно яДеяньями своими средь народов.Смиренно равным быть тебе хочу.
Сотню лет спустя католический миссионер в Китае аббат Эварист Режи Юк описывал, насколько незначительным было влияние вторгавшихся с территорий к северу от Великой стены маньчжуров на народ захваченной ими страны. «Маньчжуры… установили над Китаем свое владычество, но не оказали практически никакого воздействия на национальный характер китайцев», — писал он. У Юка проскальзывают даже нотки сочувствия по отношению к новым властителям Китая, которых он характеризует как «изолированных и затерявшихся на необъятных просторах страны». Американский философ и поэт Ральф Уалдо Эмерсон утверждал, что «природный консерватизм» китайцев всегда служил гарантом того, что «войны и революции, случавшиеся в стране в прошлом, были не более чем волнами и зыбью на поверхности океана ее истории и не оставили за собой ни малейшего следа».
