Александр Никонов - Свобода от равенства и братства. Моральный кодекс строителя капитализма
Как это, в сущности, прекрасно!..
Прекрасно, поскольку до этого ужас что творилось. В 1857 году во Франции состоялся процесс, похожий на тот, что через век инициировали в Америке против Ларри Флинта. Судили Флобера за роман «Мадам Бовари». С помощью ушлых адвокатов Флоберу удалось выиграть у местных савонарол. Ему, правда, как когда-то Боттичелли, пришлось каяться перед «руководящей и направляющей», но зато не пришлось отправлять свои произведения в костер, как средневековому художнику.
Флобер выиграл только потому, что «оскорбляющие целомудрие места, хотя и заслуживают всяческого порицания, занимают весьма небольшое место по сравнению с размерами самого произведения». При этом автору пришлось официально заявить, что он поддерживает «линию партии» – господствующую религиозную мораль.
А вот Шарлю Бодлеру не повезло. Он был осужден «за грубый и оскорбляющий стыдливость реализм», а его стихи «Цветы зла» запрещены.
Это был век потрясений и переломов… В 1890 году американская переводчица отказалась переводить книгу Льва Толстого «Крейцерова соната» на английский, заявив: «Даже с учетом того, что нормальная свобода слова в России, как и всюду в Европе, больше, чем это принято в Америке, я нахожу язык “Крейцеровой сонаты” чрезмерно откровенным…. Описание медового месяца и их семейной жизни… является нецензурным».
Американка ошиблась! В царской России книга Толстого тоже была запрещена нравственной цензурой. Жене Толстого пришлось добиваться личной аудиенции у царя, чтобы вымолить у того разрешение включить «Крейцерову сонату» хотя бы в собрание сочинений Толстого.
Да что говорить о Толстом, если чуть ранее русский журнал «Современная летопись» в пух и прах раскритиковал пьесу Островского «Гроза» за «самый циничный эротизм». А его драму «На бойком месте» так просто сравнивали с откровенной порнографией.
Сейчас все это выглядит смешно. Не менее смешно, чем требование прикрывать ножки роялей или ножки подаваемых к столу жареных кур маленькими юбочками, что повсеместно практиковалось в викторианской Англии. И объяснялось данное мероприятие так: ножки – куриные или рояльные, без разницы – вызывают непроизвольные ассоциации с женскими ножками, а зачем нам пробуждать в людях грязные инстинкты? Тем более что в дом могут прийти дети, которым смотреть на ножки уж совсем не полезно! Поэтому лучше прикрыть рояльные и куриные ножки деликатными юбочками…
Смешно… Так же как суд над Ларри Флинтом. Нашли, за что судить – за голые сиськи на обложке!..
Так же смешно, как позднесоветские судебные процессы над владельцами видеомагнитофонов, которых сажали в тюрьму за просмотр «Эммануэли», «Греческой смоковницы», «Амаркорда»… Нам смешно, а люди реальные срока отмотали! Жизнь им поломали.. Чего ради? А ради морали!
Что может быть ужаснее морали, стоящей превыше человека?..
И точно так же будут смешны все нынешние процессы против порнографии лет через пятьдесят. «За что людей наказывали и осуждали в начале XXI века?» – спросят потомки. И, ужаснувшись, ответят: за изображенный акт совокупления. Бред какой-то…
Во второй половине XVIII века мораль в России была на столь недосягаемой высоте, что многие крестьяне еще соблюдали церковные посты, а дворяне воспитывали своих дочек в такой строгости, что волосы дыбом… Вот пример. Анна Лабзина – приемная дочь писателя с характерной фамилией Херасков – никогда не видела не то что фривольных книжек, но даже не знала слова «роман», потому как это слово весьма двусмысленно, и приличной девушке его знать не пристало… Даже когда в доме говорили о вполне благопристойных книгах, Анну на всякий случай выставляли за дверь – чтобы не испортилась. Как же отразилась эта неиспорченность Лабзиной-Херасковой на ее супружеской жизни? Самым паскудным образом!
Выйдя замуж за инженера Карамышева, Анна решительным образом стала отказывать ему в «скотской любви». «Я, – говорила она, – не знаю скотской любви, и Боже меня спаси знать ее, я хочу любить чистой и нестыдной любовью». Короче говоря, кончилось все тем, что муж махнул на Аню рукой и начал дрючить совсем другую женщину.
А теперь ответьте мне, могли ли с таким воспитанием быть счастливы в браке эти асексуальные тургеневские барышни, наводнившие тогда Россию, как вши рубище юродивого?
Многие из этих возвышенных созданий были настолько чисты и невинны, что их глубоко шокировало необычное поведение мужчины в первую же брачную ночь, ибо они даже представить себе не могли, что приличный человек может вытворять этакую постыдную пакость!..
Да и мужчина вряд ли мог быть счастлив, когда рядом с ним такое… даже не бревно, а просто не пойми что… порядочная женщина, одним словом. Вот как описывает свой первый сексуальный акт с такой дамой поэт Валерий Брюсов: «…Вышло дело дрянь. Я так устал, в борьбе с ней спустил раз 5 в штаны, так что еле-еле кончил потом…»
При этом сама российская интеллигенция считала все сексуальные проявления занятием грязным и недостойным человека. Это просвечивает в произведениях писателей, их дневниках… Белинский, Чернышевский, Бакунин, Добролюбов яростно занимались онанизмом и морально очень страдали от этого.
Старая мораль заставляет людей страдать на ровном месте и нарабатывать комплексы…
Когда нормальные инстинкты не находят выхода, когда естественное (тот же онанизм, например) объявляется грязным и постыдным, котел башки взрывается конкретно. Крыша ехала у людей реально! Чернышевский в своем сексуальном метании доходил до проявлений педофилии. Со своим дневником он, мучаясь, делился следующим: «Сколько за мной тайных мерзостей, которых никто не предполагает, например, разглядывание во время сна у детей и сестры… Ночью снова черт дернул подходить к Марье и Анне и ощупывать их, и на голые части ног класть свой…»
Нравы крестьян, впрочем, были не лучше. Эти дикие дети деревни считали происходящее в семье делом всего «обчества», о чем говорило и вывешивание на всеобщее обозрение простыни после первой брачной ночи, и публичное наказание изменивших жен… «Изменщице» завязывали ночную рубаху над головой – так, чтобы нижняя часть тела была обнажена, а голова закрыта, и в таком виде водили по улицам. Могли раздеть догола, измазать дегтем, обвалять в перьях, избить палками и привязать к дереву – на съедение гнусу. Порой забивали палками до смерти.
И тут же крайне любопытное и очень важное для нашей книги наблюдение. «В промышленных губерниях (то есть более развитых экономически. – А. Н. ) нравы были мягче, супружеская измена постепенно стала рассматриваться как частное семейное дело», – отмечает Игорь Кон.
А вот другая оценка того же явления, данная человеком с созвучной фамилией. Анатолий Кони, блистательный юрист конца XIX века, пишет: «…с городом связаны: преждевременное половое развитие отроков и искусственно вызываемый им разврат юношей…»
Как видите, оба пишут об одном и том же, но оценивают его по-разному. Кони – вровень со своим временем, с точки зрения господствовавшей тогда морали. Кон – с высоты истории, на холодную голову.
Нравы и оценки меняются. И каждый из вас может сам сделать для себя выбор: или твердая половая мораль с публичными казнями, или «разврат» и «распущенность» равнодушного города, где каждый живет так, как хочет, и не позволяет никому соваться в свою жизнь.
Сегодня каждый может пойти и свободно купить в аптеке презерватив. А вот что писал журнал «Современник» в середине позапрошлого века о проблеме противозачаточных средств: «В последнее время предложены были средства для противодействия развитию населения… Некоторые из них до невероятности нелепы, как например предложение употреблять известное средство, предупреждающее рождение детей… Другие средства не столь возмутительны, но также чрезвычайно странны».
И это писалось в эпоху бурно-избыточного размножения населения, эпоху, породившую мальтузианство! Никакой гибкости, никакой способности подстраиваться под требования текущего момента традиционная мораль нам, как видите, не демонстрирует. Это не просто твердая, это дубовая мораль! Полный беспросвет…
И именно к этой тьме безграмотности нас сейчас призывают боговеры фундаменталистского толка, стебенковы и прочие борцы против секса и презервативов. Их лозунг: «Наши дети имеют право на незнание». Это не шутка, это действительно реальный лозунг, который был выдвинут староморалами в конце 1990-х годов, когда они отчаянно боролись против введения в школе полового просвещения. Их мечта – тургеневская девушка, в ужасе говорящая своему мужу в первую брачную ночь: «Ой, а чем это вы в меня тыкаете-с?»
Революция, всколыхнув страну, по существу ничего не изменила в ее моральных установках. Просто Бог заменился Лениным-Сталиным, церковь партией, а рай – коммунизмом. Давильня – в том числе и моральная, в том числе и в сексуальной сфере – осталась прежней. Первые вольности революции, первые теории свободной любви быстро остались в прошлом. И начало насаждаться все то же тупое стыдливое крестьянское ханжество с хихиканьем. Иначе и быть не могло – послереволюционная Россия была глубоко аграрной страной, и до урбанистических вершин должны были еще пройти поколения.
