Рихард Крафт-Эбинг - Как подчинить мужа. Исповедь моей жизни
Разразилась война. Все время, пока была надежда на победу, монсеньор Бауэр играл большую роль при Красном Кресте. В широкой белой одежде, с красным крестом на груди, в сопровождении знатных добровольных сестер милосердия, он верхом на лошади проезжал по улицам Парижа, раздавая благословение почтительно склонявшимся перед ним прохожим. Но когда гибель Франции была признана, он исчез с горизонта. И хорошо сделал, так как во время коммуны его святые дела едва ли были бы оценены.
Второй брат матери Армана устроился в это время в Мадриде в качестве банкира и сделался там persona grata при дворе. Для него, конечно, не было неприятным снова приобрести брата, которого он было потерял в лице духовника французской императрицы, и есть основание думать, что они действительно по-братски поддерживали друг друга.
До окончания войны, по рассказам Армана, императрица отправила при помощи своего духовника громадные суммы денег к банкиру Бауэру в Мадрид.
Когда была объявлена республика, мир и порядок были восстановлены и Париж стал снова самим собой, монсеньор Бауэр вернулся снова и стал появляться повсюду, где бывают люди, желающие выставлять себя на показ.
За это время он успел снять монашескую рясу и покинуть лоно церкви; парижане узнали его теперь в роли прожигателя жизни. Он больше всех предавался кутежам и веселью, и притом с такой хвастливостью, с таким явным намерением обратить на себя внимание и указать, что вместе с саном священника он отбросил и человеческое достоинство, что вызвал во всех только отвращение. Но с ним все-таки надо было считаться: он знал столько тайн! Его прежние духовные дщери бледнели при его имени, так как теперь он не был связан профессиональной тайной… Все боялись его.
Он с генералом Галифе принадлежал к «старейшим», которых постоянно встречали в фойе большой оперы и на скачках; светские хроникеры рассказывали не раз, как генерал Галифе и г-н Бауэр встретились в Булонском лесу верхом на лошадях, как остроумный генерал иронически обратился к бывшему священнику: «Благословите, ваше преосвященство!» – и как тот, поддаваясь шутке, своими тонкими белыми руками сделал привычный жест.
* * *Дядя Бернард очень часто бывал у нас. Он был в восторге, что его племянник – редактор в «Фигаро». Это доставляло ему свободный вход в театры и доступ на всевозможные парижские зрелища, а у него была слабость к дешевым развлечениям!
Вскоре после своего поступления в «Фигаро» Арман стал также писать и для «Парижской жизни». Благодаря тому, что он много лет пробыл вне Парижа, он не был очень осведомлен, и дядя Бернард, знавший столько и нового и старого, очень часто выводил его из затруднения; вот почему Арман выносил его присутствие. Но это согласие продолжалось недолго, и вскоре г-н Бауэр перестал бывать у нас.
* * *Когда Арман наметил план переехать в Париж и создать себе положение журналиста, у него вместе с тем было еще одно намерение: уговорить Захер-Мазоха устроиться тоже в Париже.
Он был того же мнения, которое когда-то выражала Катерина, что со стороны Захер-Мазоха было глупо не переехать в Париж, не занять там то положение, которое могла дать ему его репутация, и не воспользоваться материальными выгодами, представлявшимися ему в этом случае. Случай был исключительно благоприятный: Тургенев умер, Захер-Мазох должен занять его место. Парижанам всегда необходим один чужеземный писатель, а Захер-Мазох имел то преимущество, что не был для них чужим: весь Париж знал его и принял бы с распростертыми объятиями.
Таково было мнение Армана. Попав как-то раз в редакции «Фигаро» в общество всевозможных литературных знаменитостей, он по обыкновению очень ловко заставил их высказаться относительно Захер-Мазоха. То, что они говорили, подтвердило его мнение. Он с большим жаром вернулся к своему первоначальному плану.
Он хотел, чтобы я написала Захер-Мазоху с целью объяснить ему положение и предложить переехать к нам в Париж.
Этот план нисколько не казался мне соблазнительным; я не скрыла этого от Армана, тем более что совместная жизнь заставила бы нас страдать всех троих. Но он ничего не желал слышать. Самое главное было то, что Захер-Мазох должен нажить себе состояние, которое ожидало его в Париже; эту жертву надо было сделать ради сына, который впоследствии наследует состояние, я не должна смотреть на это с точки зрения чувства, а только с практической. Он прибавил:
– В Париже будет одной ненормальной семьей больше, что ж из этого? Разве Тургенев не жил с семьей Виардо? Весь Париж это знал, в чем же это повредило ему?
Денежный вопрос не был для меня так безразличен, как раньше; возможность оставить сыну состояние, которое поможет ему проложить себе дорогу в жизни, стоила жертвы. Я была готова нести крест и написала Захер-Мазоху.
* * *Захер-Мазох в этот промежуток времени покинул Лейпциг и переехал в Линдгейм, в Гессене, где Гульда Мейстер, с которой он жил теперь, купила себе небольшой загородный дом. Казалось, что он наконец нашел себе приют, о котором мечтал столько лет. Он бросил «Auf der Hohe», и о его литературной деятельности почти ничего не было слышно.
Со, времени смерти Саши наше общее горе как будто несколько примирило нас; он писал мне дружеские письма и в конце концов предлагал мне развод. Поводом к этому он находил мою неверность, доказанную совместной жизнью с Арманом. Он был готов, в случае моего согласия на развод, заботиться о моем с Митчи содержании, потому что в более нормальном положении будет в состоянии работать лучше и зарабатывать больше.
Из другого источника я узнала, что у него был ребенок от Мейстер и он ожидал еще, что его грязные истории продолжались, и даже тотчас же после смерти сына.
Я твердо решила не соглашаться на развод. Тогда он написал мне в другом тоне.
«Если я намерен прийти с тобой к соглашению (разводу), – говорил он, – то это в интересах нашего ребенка и потому, что твоя будущность беспокоит меня. Не старайся обманывать меня; ты сама отлично знаешь, что погибнешь, если не придешь на этот раз к соглашению со мной. К несчастью, ты не хочешь понять, что только остаток чувства к тебе и любовь к ребенку, которого ты отняла у меня, заставляют меня идти навстречу тебе, и всякий раз, как я намерен сговориться с тобой, ты воображаешь, что можешь мне что-то предписывать и что я боюсь тебя. Моя совесть чиста, Это безумие с твоей стороны – угрожать мне судом. Говори это, кому хочешь, но только не мне. Ты выдала посторонним (моему адвокату) тайны нашего союза; ты дала оружие моим врагам, и теперь они угрожают мне процессом, который вызовет целый скандал. Ты забываешь одно: свет всегда склонен обвинить скорее женщину, чем мужчину. Если ты хоть что-нибудь предпримешь против меня, я совершенно перестану считаться с тобой и не буду заботиться о тебе, когда ты будешь слишком стара, чтобы найти поклонников.
Ты поступаешь так, точно мое предложение принесет тебе какую-нибудь невыгоду. Я хочу только оформить то, что уже существует в действительности, что ты сама сделала. Ты уехала. Все так и должно остаться».
Теперь он уже посылал мне не письма, а целые рукописи, чтобы посредством красивых фраз и искусства писателя доказать, что в нашем браке единственное виновное лицо – это я и что, если во мне осталась хоть капля совести, я должна с радостью ухватиться за случай насколько возможно исправить весь вред, нанесенный ему, согласившись на развод. Тогда он приедет в Париж, и вопроса о скандальном процессе не будет и в помине.
Волшебное слово «Париж» произвело впечатление в Линдгейме. Захер-Мазох объявлял о своем скором прибытии.
Оставалось подготовить почву для его приема в Париже. В таких случаях «Фигаро» играла всегда большую роль. В то время как Арман старался в редакции, чтобы Захер-Мазох был представлен Парижу под покровительством этой сильной газеты, я отправилась к Филиппу Жилль и просила его принять участие в писателе, который намерен обосноваться в Париже.
В «Фигаро», где все отлично знали, что я живу с Сэн-Сэром, Жилль встретил меня так, как будто был приятно удивлен моим присутствием в Париже; когда я объяснила ему цель своего визита, он поспешил меня уверить, что Захер-Мазох будет принят на улице Друо так, как обыкновенно принимают принцев. Он наговорил мне много чрезвычайно лестного о таланте Захер-Мазоха и просил передать ему, что «Фигаро» с восторгом напечатает его большой роман в самом скором времени и предлагает гонорар, который она платит первым французским писателям, по франку за строку. Он прибавил, что «Фигаро» устроит в своих залах прием в честь Захер-Мазоха, который таким образом сразу вступит в парижское литературное общество. Затем он неожиданно спросил меня:
– Неправда ли, ваш муж очень богат?
Я чуть не растерялась. Инстинкт подсказал мне, что здесь Захер-Мазох должен слыть богатым для того, чтобы отчасти не лишиться того уважения, которое ему оказывали.
