Борис Вишневский - Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда
– Из всего Буссенара в «застойные» времена, кажется, издавали только две книги – чуть позднее «Похитители бриллиантов» (она шла в обмен на 20 килограммов макулатуры), чуть раньше – «Капитан Сорви-Голова»…
– Кстати, «Капитан» – одна из самых плохих книг у Буссенара. У него надобно читать «Туги-душители» и «Факиры-очарователи». А у Жаколио – «Грабители морей». Вот это было чтение для настоящего мужчины! К счастью, я очень рано прочел «Войну и мир» – и таким образом спас ее для себя, потому что потом мы начали ее «проходить» в школе и для половины моих сверстников эта книга навсегда перестала существовать. А вот «Отцы и дети» я прочесть не успел. Я прочитал «Накануне» до того, как мы начали ее изучать в школе, и эта книга до сих пор остается одной из моих любимых у Тургенева. А вот «Отцы и дети» – вещь гораздо более глубокая и гораздо более достойная внимания, так и осталась для меня чужой. Так же, как и «Евгений Онегин». Зато «Повести Белкина», которые мы в школе не проходили, я люблю с детства и до сих пор. Так что у меня изначально был очень широкий диапазон любимых книг, хотя, будучи человеком молодым, я предпочитал, естественно, фантастику и приключения.
– Какая тогда была фантастика?
– Только старая. Можно было достать старые журналы «Мир приключений» или «Вокруг света», или издания Джека Лондона в библиотеке «Всемирный следопыт», или Конан Дойля… Из новых изданий были только Немцов, Охотников, Адамов, Казанцев – чей «Пылающий остров» я на протяжении многих (школьных) лет считал лучшей фантастической книгой на свете. Но основная масса советской фантастики была просто ужасна. Мы читали ее, потому что больше ничего не было. Если на книжке стоял значок «Библиотека фантастики и приключений» – мы были обязаны прочитать эту книгу с интересом. И вот мы брали какой-нибудь «Огненный шар» или «Тень под землей» и жевали ее, как сухое сукно. И с отвращением – но дожевывали до конца… Я много раз говорил о том, что именно отсутствие хорошей фантастики прежде всего и толкнуло нас с Аркадием Натановичем попытаться написать что-нибудь такое, о чем бы стоило говорить.
– В «типовом» фантастическом произведении того времени – скажем, в каком-нибудь «Изгнании владыки» – обязательно присутствовал иностранный шпион, вредящий советским инженерам или ученым, и майор или полковник государственной безопасности, который вставал у него на пути. И если даже в книге забывали об этой конструкции, в фильме все вставало на свои места: так, когда поставили фильм по «Тайне двух океанов» Адамова, старшина Скворешня, который доблестно ловит шпиона под водой, в итоге оказался переодетым старшим лейтенантом госбезопасности…
– В любом фантастическом произведении того времени обязательно присутствовала страшная тайна, которая на поверку оказывалась такой лабудой, что не стоило тратить время на ее разгадку. Например, таинственный человек, которого считали шпионом (пришельцев из космоса тогда не было), оказывался просто профессором со странными манерами. В общем, это была очень плохая литература, и, если бы не старая иностранная фантастика – очень хорошая, – было бы совсем нечем насладиться бедному читателю.
– Но ведь иностранную фантастику тогда, кажется, еще не переводили. Где же ее брали?
– Да, ее не переводили, но были книжные развалы, очень богатые, на которых можно было найти почти все что угодно. У меня до сих пор в библиотеке хранятся купленные в те времена книжки Уэллса, Киплинга, Конан Дойля. Было чем насладиться, было…
– Массовый перевод зарубежной фантастики начался где-то в середине 60-х годов – когда вышла знаменитая «красно-серая» библиотека современной фантастики (БСФ)?
– Первым с западной фантастикой нас начало знакомить издательство «Мир» – оно издавало маленькие аккуратные «покетбуки» серии «Зарубежная фантастика». И в этой серии вышли практически все лучшие вещи из западной фантастики. Это была огромная работа, и спасибо людям, которые ею занимались. Ну а библиотека фантастики, которую Вы упоминаете, была уже позднее.
– Хорошо помню, что 7-й том БСФ, где были «Понедельник» и «Трудно быть богом», было не достать ни в одной библиотеке, не говоря о магазинах. Примерно в 1971–72 году мне удалось купить его с рук за очень большие для меня деньги, и я был страшно горд этим событием…
– А я вспоминаю случай, когда мы с мамой шли по Литейному проспекту, и вдруг в витрине магазина, который сейчас называется «Академкнига», я увидел свежий, только что изданный томик «Затерянного мира» Конан Дойля. Это был редчайший случай выпуска зарубежной фантастики. Мы с мамой были очень бедными людьми, но я ее умолил зайти в магазин и купить все-таки эту книгу. Боже, какое это было наслаждение и какое это было счастье! А вот появившуюся где-то в начале 50-х годов книжку «220 дней на звездолете» Александра Ивановича Шалимова я так и не смог достать. Теперь я понимаю, что книжка эта вполне посредственная, но тогда я ее так и не достал, не прочитал и, наверное, потерял некий кусочек удовольствия, который потом уже получить стало невозможно: я изменился, а книжка осталась прежней…
– У Шалимова я помню разве что «Охотников за динозаврами». И еще в подростковом возрасте я прочел несколько книг упомянутого Вами Немцова – и не без удовольствия…
– Ни одной книжки Немцова я не прочитал с удовольствием, хотя читал их все! Или почти все. Когда вышла его книга «Семь цветов радуги», я, конечно же, купил ее, но быстро понял, что прочесть не смогу. Ни за какие коврижки. Это была первая фантастическая книга в моей жизни, которую я не смог прочесть. Больше я Немцова не покупал… Но почему мы говорим только о фантастике? Я читал не только фантастику, я прочел практически всего Джека Лондона, и очень много читал ныне совершенно забытого Кэрвуда. Конечно, я прочел всего Фенимора Купера, хотя и не очень его любил – за «старообразность». Так же, между прочим, как и Жюля Верна, хотя Жюль Верн был все-таки на голову выше. И разумеется, был Дюма, и был Алексей Толстой, и даже Понсон дю Террайль ходил некоторое время в моих любимцах…
– Если бы Вам тогда рассказали, что возможно нынешнее разнообразие в книжной торговле – Вы бы поверили?
– Это невозможно было себе представить. Книжный голод был просто неимоверный.
– У Вас нет ощущения, что все лучшее из мировой фантастики мы прочли именно в те годы, когда был этот самый книжный голод? А подавляющее большинство того, что сегодня издается под видом фантастики (да еще под вымышленными именами или в «соавторстве» с Гаррисоном или Шекли, о чем они, наверное, и не подозревают), вообще говоря, издавать бы не стоило?
– Вы, безусловно, правы. Но закон Старджона живет и работает ежедневно и ежеминутно: «90 процентов всего на свете – дерьмо». Это полностью относится и к фантастике. Во времена советской власти книжная политика была чудовищной, в том числе – в части переводов западной фантастики. Но один плюс у этой политики был: книг издавалось настолько мало, что в их число, воленс-ноленс, попадали только самые лучшие. Поэтому так мало открытий мы сделали в последние десять лет в области иностранной фантастики: все лучшее уже было переведено и опубликовано раньше. А что касается «издавать – не издавать», то это неверная постановка вопроса. Все, что покупается, надо издавать. И всегда 90% того, что вы издали, будет дерьмом…
Жить трудно, но интересно
На вопросы Бориса Вишневского отвечает Борис Стругацкий.
Сентябрь 2000 года
– Борис Натанович, в прежние годы Вы были среди тех, кто мечтал о том, что наступит новое время, среди тех, кто боролся за это новое время и приближал его. Теперь это время наступило. Довольны ли Вы им?
– Один из наших героев (писатель, между прочим) исповедует идею, что жить надо ради будущего, сражаться надо во имя будущего, но умирать все-таки предпочтительнее в настоящем. Впрочем, столкнувшись с будущим, так сказать, воочию, он отнюдь не отказывается заглянуть в него, хотя бы одним глазком. Очень хорошо его понимаю, со всеми его идеями и предпочтениями согласен, сам дрожу от сквозняков на нынешнем перекрестке истории, проклинаю (в соответствии с древней пословицей) судьбу свою, которая угораздила меня родиться, чтобы жить в эпоху перемен, и – в то же самое время – представьте себе, доволен. Ведь я убежден был, что всю жизнь проживу да так и помру в прошлом. Это была уютная (хоть и бесславная) мысль, она обещала как минимум спокойную старость и какую-никакую, но стабильность: старики – любят стабильность, они самые консервативные люди на земле, что, согласитесь, вполне естественно. А я все равно доволен. Я дожил до конца великой и страшной Империи (которая казалась вечной и горделиво обещала быть вечной), я увидел, как ЭТО происходит, я оказался свидетелем того, как, пройдя своими тайными неисповедимыми путями, Необходимость вырывается вдруг из недр истории и обрушивает то, что обветшало. Я, как и все мы, стою на руинах в некоторой растерянности и с неуверенной улыбкой на устах пытаюсь убедить себя, что произошло лишь то, что должно было произойти, что хуже теперь уже не будет, что дальше впереди все может стать только лучше… Мне страшновато, и я сражаюсь внутри себя с подступающим разочарованием («Так вот ты какое, новое тысячелетие моей страны!»), и при всем при том – я доволен! Потому что разочарование разочарованием, а ведь, если поразмыслить, ничего другого с нами произойти и не могло. Хуже – да, могло бы стать (гражданская война, кровавый развал и новый передел державы при помощи армии, голод, диктатура), но лучше – сомнительно. Чего это ради? С нашим-то прошлым, с нашей холопской ментальностью, с нашим насквозь милитаризованным хозяйством и проспиртованным модус вивенди? Нет уж: без большой крови обошлось, и слава богу! Остается надеяться, что обойдется и впредь. А жить – интересно. Трудно, но интересно. И для меня это, признаюсь, главное. Да и кто нам, собственно, сказал, что жить должно быть легко? Товарищ Сталин? «Жить стало легче, жить стало веселее» – 1938 годик, если не ошибаюсь. Нет, я предпочитаю другие максимы: «В поте лица своего будешь есть хлеб свой» – это, по крайней мере, справедливо. И честно. И по-настоящему вечно. Другое дело, я заметил, что последнее время мелкие хлопоты быта занимают меня все больше, а политические перипетии все меньше – верный признак стабилизации ситуации. Сейчас уже каждому человеку (кроме совсем уж далеких от) ясно, что именно надлежит делать в экономике да и в политике тоже. Роль конкретной властной личности становится все меньше – в том смысле, что любой человек у власти (если он не полный идиот) вынужден будет сейчас совершать одни и те же, запрограммированные необходимостью действия. Вероятность отклонений от разумного курса становится все меньше, прогнозы – определеннее, неуверенность в завтрашнем дне – не такой уж и острой. Соответственно, интерес к происходящему в исторических масштабах – падает, а интерес к проблемам (проблемкам) личного бытия возрастает. Что ж, это тоже не самый плохой вариант развития событий. Хотя и не такой интересный.
