Андрей Белый. Новаторское творчество и личные катастрофы знаменитого поэта и писателя-символиста - Мочульский Константин Васильевич
Весной 1902 года студент Бугаев был свободнее, чем в прошлом году, от университетских обязанностей; при переходе с третьего на четвертый курс экзамены заменялись зачетами. В мае он живет один в пустой городской квартире. Среди мебели в чехлах, пахнущих нафталином, читает Ницше, Мережковского, Розанова. Забегает к нему маленький «революционный студентик» А.С. Петровский. Каждый вечер они отправляются в кружок Владимировых; спорят о проблеме формы. Белый переполнен планами о построении теории нового символистического искусства.
Осенью автор рецензии на «Вторую симфонию» Э.К. Метнер приезжает в Москву, и между ним и Белым начинается «бурная дружба». Брат известного композитора Н.К. Метнера, Эмилий Карлович – обрусевший немец, – человек большой культуры, философ, критик, теоретик музыки. Дед его, артист, был знаком с Гёте, и в семье Метнеров царил культ автора «Фауста». Эмилий Карлович состоял членом «Goethe Gesellschaft», и кабинет его был завален трудами этого ученого общества. Другим его кумиром был Вагнер – и Метнер воспринимал действительность через символизм «Кольца Нибелунгов». Светлое начало воплощалось для него в образе Зигфрида, злое – в лице коварного гнома. Квартира Метнеров – своего рода консерватория: там учились Конюс, Гедике, Гольденвейзер; поучались Кусевицкий, Скрябин, критики Кругликов, Энгель. Метнеру Белый обязан своим музыкальным воспитанием: он ввел его в музыку Бетховена, Генделя, Баха; под его влиянием поэт посещает концерты в консерватории и знакомится с Шубертом, Шуманом и Моцартом; страстно переживает Чайковского и Вагнера, слушает первые произведения Скрябина. Метнер твердит ему: «Культура есть музыка» – и под этим внушением Белый пишет свои первые теоретические статьи.
Духу германской культуры, воплощенному Метнером с его культом Гёте, Ницше и Вагнера, противостоит дух культуры романской, носителем которой был француз Петр Иванович д’Альгейм, основатель «Дома песни». Изящный стилист, поэт, публицист, поклонник Малларме и Виллье де Лиль Адана, сероголовый, сутулый, бритый; он увлекательный, остроумный causeur, фантазер и мечтатель. Он проектировал создание музыкальных центров вроде «Дома песни» во всех странах мира и верил, что искусство совершит революцию жизни. Его жена – известная певица Мария Алексеевна Оленина д’Альгейм своими вечерами пения воспитывала музыкальный вкус Москвы. Очень худая, сосредоточенная, строгая, с удивительными синими глазами, она создала новый художественный стиль «песни». Белый посвятил ей восторженную статью под заглавием «Певица»[40].
Германская и романская культуры между собой враждовали. Метнер ненавидел д’Альгейма за его католицизм, «больную мистику» и любовь к Листу. Он называл его Клингзором и предостерегал Белого: «Он вас погубит, я вам говорю: Гёте не одобрил бы вас». И новый Парси-фаль был разорван между двумя враждующими станами.
Под влиянием Метнера Белый пишет свою первую теоретическую статью «Формы искусства»[41]. Развитие всех искусств связано с музыкой, которая «все властнее и властнее накладывает свою печать на все формы проявления прекрасного». В музыке постигается сущность движения и звучат намеки будущего совершенства. «Настроение того или другого образа следует понимать как «настроенность» этого образа, как его музыкальный лад». И после ссылок на Шопенгауэра, Вагнера и Ибсена автор заканчивает: «Не будут ли стремиться все формы искусства все более и более занять место обертонов по отношению к основному тону, т. е. к музыке?»
Так, сводя все искусства к музыке, Белый пытается подвести теоретическое основание под свои «Симфонии».
Добавление второе
Начало 1910 года проходит для Белого под знаком теософии. В Москве А.В. Минцлова знакомит его с интимными курсами Штейнера, предупредив, однако, что она перестала быть его ученицей. Таинственно говорит о том, что теперь у нее другие учители.
По ее настоянию в январе 1910 года Белый уезжает в имение Рачинских Бобровка и там три недели предается оккультным «упражнениям». Оттуда, по вызову той же Минцловой, переезжает в Петербург и поселяется на «Башне» у Вяч. Иванова. Шесть недель живет он в этом гостеприимном «становище» (по выражению Мережковского). По ночам, когда расходятся многочисленные гости, Вяч. Иванов, потирая зябкие руки и затягиваясь папиросой, говорит Белому: «Ну ты, Гоголек, – начинай-ка московскую хронику». Вяч. Иванов находил в Белом сходство с Гоголем – и весело смеялся, когда тот, стоя на ковре, рассказывал о своем детстве, отце, профессорах, изображая в лицах московских чудаков и разыгрывая пародийные сцены. Из этих импровизаций выросли впоследствии мемуары Белого: «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Котик Летаев». Часов в пять утра Иванов уводит гостя в кабинет: там между ним, Белым и Минцловой происходят долгие беседы о Боге, символизме, судьбах России. В семь часов утра появляется яичница и самовар. В восемь – утомленный хозяин и гости расходятся по своим комнатам спать. Так – день за днем: «безумная», но «уютная» жизнь – вне времени и пространства[42].
Но чем ближе присматривается Белый к своей «вдохновительнице» – Минцловой, тем более она его тревожит. Он начинает понимать, что она – существо запутанное и больное; страдает галлюцинациями; боится преследования темных сил, живет в создаваемых ею фантазиях. Ее напыщенно-пророческий тон раздражает Вяч. Иванова – и между тремя «посвященными» происходят тяжелые сцены. В Петербурге Белый читает лекцию о ритме в Обществе ревнителей художественного слова при «Аполлоне» и доклад о «драмах Ибсена» в Соляном городке.
В начале весны он везет Вяч. Иванова в Москву – праздновать его вступление в группу издательства «Мусагет». Петербургский поэт знакомится с Сизовым, Н.К. Киселевым, В.О. Нилендером; его чествуют в «Праге» и в «Мусагете». Белый организует кружок для изучения ритма – в него входят В. Шенрок, Сергей Бобров, В. Станкевич, А. Сидоров и молодой поэт Б. Пастернак. Кружок собирает материалы по описанию русского пятистопного ямба.
Часть лета он проводит в имении В.И. Танеева Демьяново, где усиленно занимается ритмом и пишет статью «Кризис сознания и Генрик Ибсен», а в конце июня едет в деревню Боголюбы Волынской губернии на свидание с Асей Тургеневой. В белом доме, окруженном дубовой рощей, живет семейство лесничего В.К. Кампиони: его жена, по первому браку Тургенева, его дети и три падчерицы: Таня, Наташа и Ася Тургеневы. Здесь, забравшись с Асей на дерево и раскачиваясь на зеленых ветках, Белый говорит о своей жизни, проектах, о желании разорвать с прошлым и начать строить новое. «Эти июльские жаркие полдни, – пишет он, – в ветвях, среди обнимавшего нас ветра, остались мне в жизни одним из значительнейших моментов». Наконец, решение было принято: Белый предложил Асе быть его женой; она согласилась, но, «насупив брови», заявила, что дала клятву не венчаться церковным браком. «В ночь решения, – вспоминает Белый, – молниеносно в голове пронесся ряд инициатив, которые все осуществились-таки: к сентябрю Ася с матерью едет в Москву: помещение подготовляю им я: я обращаюсь к „Мусагету“, отдавая ему право печатать все мои давно разошедшиеся книги, четыре „Симфонии“, три сборника стихов, том „Путевых заметок“, который напишу за границей: отдаю все в будущем написанное: но умоляю выдать тотчас три тысячи рублей на революцию жизни».
В Боголюбах Белый читает стихи Блока «На поле Куликовом» и пишет ему восторженное письмо. Блок отвечает ему дружественно. Так заканчивается их ссора. Белый радуется, что после всех трудностей и испытаний они, наконец, нашли друг друга в духе. Душевное братство было когда-то расторгнуто: теперь вырастало духовное братство, и уже навсегда.
Вернувшись в Москву, поэт ведет последнюю, прощальную беседу с Минцловой. Толстая, грузная, в черном балахоне, напоминающем не платье, а мешок, она сидит в глубоком кресле, откинув на спинку свою одутловатую голову и глядя пред собою выпуклыми, стекловидными глазами. Из ее бессвязных полубезумных речей Белый понимает, что она не исполнила своей «миссии»: создать в России братство Духа; поэтому неведомые учители наказывают ее за нарушение клятвы, и она должна исчезнуть навсегда. Самое удивительное в этой таинственной истории – ее финал. В 1910 году Минцлова действительно исчезла: никто никогда больше ее не видел. Некоторое время о ней ходили смутные слухи; потом ее забыли.
