Захар Прилепин - Именины сердца: разговоры с русской литературой
Я не понимаю вот этих разборок между адептами «актуальной поэзии» (любая хорошая поэзия всегда актуальна!) и, скажем, «липкинцами», «традиционалистами». И там, и там производится очень неплохой литературный продукт. Взять хотя бы группу «Культурная инициатива» — это что, «кузьминский круг», все эти оги-пироги, в которых мы все с таким удовольствием выступаем? Данила Файзов и Юра Цветков серьезные люди, они не будут предоставлять площадку абы кому, это надо понимать. А все эти «лагеря» и «круги», да ну, хрень какая-то… А Жумагулов — ну, я очень люблю его стихи, Ербол сейчас в Казахстане, и не знаю, радоваться этому или огорчаться. Ему, по-моему, там неплохо, как я могу судить по его довольной физиономии во время фотосессии для казахского «Плейбоя». Жаль, что снижаются шансы встретить его в Москве, зато он в гости зовет, а там такая красотища, экзотика, растения всякие психоделические, казашки… и Ербол. Мне кажется, он переплюнет Олжаса Сулейменова, если уже не переплюнул. Вообще, прекрасных, замечательных, любимых мною и очень разных поэтов у меня великое множество — даже перечислять не стану. А учитывая тот нехитрый факт, что с некоторыми из них — скажем, с Даней Файзовым или Сережей Шабуцким меня связывает очень теплая дружба, то говорить здесь хорошие слова про их замечательные стихи и вовсе будет моветон.
А лидер… Не знаю. Недавно иду по городу, навстречу приятель с новой девушкой. И вот он меня ей представляет: «Это калининградский поэт Белов!» А она смотрит во все глаза и после паузы меня спрашивает: «И как?» Вот тебя Роман Сенчин назвал лидером поколения — и как тебе?
— А чего мне? Хожу и радуюсь. Не огорчаться же. Тем более Сенчин — он шутить не любит. Сказал — надо соответствовать. Давай лучше про поэзию опять. Отдельный вопрос о том поколении поэтов, которым досталась наибольшая из возможных в этом мире поэтическая слава: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина. Насколько их слава была заслужена? Насколько велик их вклад в русскую поэзию? Останутся ли они в сокровищнице русской поэзии?
— Нормальные такие «продажные поэты шестидесятых», я их по-своему люблю, во всяком случае, стихи Вознесенского мне нравятся. Слава была заслуженная, это хорошие поэты, кто же спорит. С другой стороны, такой гиперуспех связан, на мой взгляд, с тем, что у нас в то время на стадионах не играли рок-н-ролл. «Стадионная» поэзия была неким суррогатом эстрады. В шестидесятые на Красной площади просто ну никак не мог выступить Пол Маккартни — он это сделал лишь в 2003-м, когда от «Битлз» остались, прости за выражение, рожки да ножки. И столь любимая мной группа «The Who» не могла себе позволить расхерачить гитары об усилители, выступая, скажем, в «Лужниках».
Поэты в Советском Союзе выполняли функции рокеров — но при нормальном раскладе вряд ли кто-то из них переорал бы Планта или Гиллана. Я не помню, где это у Лимонова, кажется, в «Истории его слуги», герой, придя на поэтический вечер некой Стеллы Махмудовой, рассуждает о том, что шестидесятники играли в поэтов, разрываясь между пьянками в Центральном доме литераторов и поездками за границу, вот это очень точно… И эта поза гонимых романтиков, которую они так хорошо освоили, — это неинтересно. Мне ближе «младшие» шестидесятники — «смогисты», Губанов… Эти чуваки все шестидесятые просидели в дурке, и славы им не досталось, увы, никакой, все «схавали» евтушенки…
— В чем главные проблемы современного литератора — тем более поэта?
— Мне кажется, у современного поэта море проблем, и связаны они не с поэзией, а с образом поведения, абсолютно несовместимым с жизнью. Думаю, что если бы мы пили поменьше, то все было бы хорошо.
— Сохранилась ли литературная критика в России? И если да — кто может адекватно оценивать поэзию, поэтические процессы?
— Видишь ли, я не читаю русскую литературную критику, если она написана не обо мне, потому что просто времени нет. Нет, ну тут я шучу, перегибаю, я культурный человек, я даже лично знаком с Андреем Рудалевым и Лерой Пустовой…
— Как тебя, молодого, в сущности, человека занесло на пост руководителя вашей Калининградской писательской организации? Ты что там делал? Слушались ли тебя «старые мастера культуры»?
— Ой, ну это смешная история. Когда у нас Союз писателей окончательно стал хиреть, «старые мастера культуры», как ты их называешь, предложили мне поработать председателем калининградской писательской организации, чтобы, если можно так выразиться, оживить жизнь писательского союза, хотя оживлять там уже было нечего. Предложить-то предложили, да с долгами не рассчитались, передавая дела, и на меня свалился весь этот геморрой с коммунальными платежами, задолженностью за отопление, в общем, это был мрак — приходилось прятаться от коменданта здания, который разыскивал меня по всему городу. С другой стороны, у литераторов моего поколения появилось место, где можно было в тепле посидеть за бутылкой — в парке-то зимой холодно. Так что это был, конечно, плюс. Надолго меня, впрочем, не хватило, и я через год уволился.
— Доволен ли ты первым сборником — «Весь этот джаз»?
— Да, ничего была книжечка, ее нормально так отрецензировали в столице в свое время, я получил за нее премию «Эврика», но сейчас, по прошествии четырех лет, я этой книгой, конечно, недоволен. Как мне сказал однажды Дима Новиков про свою чудесную «Муху в янтаре»: «Юношеская. Не считается уже».
— А о политике что ты думаешь?
— Я считаю, что свобода и права личности — это святое. Но я не очень хорошо разбираюсь в политике. Когда нас возили в Кремль к Суркову — помнишь? — у меня к нему был один вопрос: как он умудряется писать стихи на такой адской работе и где их можно почитать, что это вообще за стихи. Но об этом спросил у него ты, и мне оставалось рассматривать лепнину на потолке.
— Когда ты разглядывал эту лепнину, может быть, все-таки понял, что будет с Россией? И с вашей Калининградской областью что будет — это отдельный вопрос.
— С Россией все будет замечательно, если мы ее сами не угробим. А вот Калининград — это уникальное место, мне бы очень хотелось, чтобы это был такой островок свободы — потому что Россия, в общем-то, несвободная страна. Помнишь, Польшу называли самым веселым бараком социалистического лагеря? Так и в Калининграде, здесь кругом Европа, и надо вести себя соответственно, быть свободными, раскованными, я очень хочу, чтобы меня окружали именно такие люди.
Я надеюсь, что со временем Калининград как-то так освоится со своей геополитической миссией, что это будет как бы и Россия, и Европа в одном флаконе. Хотя пока что до этого далеко — у нас, как и по всей стране, процветает это преклонение перед русской государственностью и липкий страх чиновников. Понимаешь, меня жутко задолбало, что люди вокруг всего боятся, это отвратительно, боятся начальства, общественного мнения, городских сумасшедших… Проблема в том, что власти хорошо понимают — мол, калининградцы, они люди особенные, у них понимание свободы в воздухе разлито, и поэтому давайте-ка здесь, в этом пилотном и прозападном регионе, гайки завинтим потуже.
Помню, как-то мы с поэтом Михайловым сидели в пивной на Московском проспекте и придумывали название для антологии современной калининградской поэзии. Название пришло быстро — «Солнечное сплетение». Кенигсберг-Калининград — это есть, на мой взгляд, солнечное сплетение, то бишь болевая точка европейской истории. Как Питер — город на костях, так Калининград — город на руинах чужих домов. И на костях, естественно, тоже. Но вообще-то город неплохой, и я горжусь тем, что у нас проходит каждый август один из самых крутейших в России международных поэтических фестивалей — фестиваль актуальной поэзии «СлоШШШо», который организовывает поэт Павел Настин, это самое важное поэтическое событие года. А, чуть не забыл — я о тебе не так давно читал в калининградской «Комсомолке». Приехал бы к нам, показался народу.
ВАСИЛИНА ОРЛОВА:
«Русский писатель должен читать Библию, иначе он несостоятелен»
Василина Александровна Орлова родилась в 1979 г. в поселке Дунай Приморского края в семье военного моряка. Окончила философский факультет МГУ им. М.В.Ломоносова, преподает философию.
Работала журналистом: публикации в «Московских новостях», «Независимой газете» и многих других изданиях.
Автор нескольких книг прозы — «Вчера», «Пустыня», сборника стихов «Босиком».
Проза и критика печаталась в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Октябрь», «Наш современник», «Москва». Проза переводилась на болгарский язык, статьи — на английский, немецкий, турецкий; стихи — на английский и итальянский.
О, какой упоительно строгий человек Василина. Помню, как легко, не дрогнув ни единым мускулом, она ставила на место одного маститого писателя, решившего поспорить с ней о философии. Клянусь, я тогда ее боялся. (Здесь мне полагается сделать дурацкое гусарское лицо и молвить: «…а ведь меня мало что может напугать…») Писатель тот — во всех смыслах, кстати, замечательный человек и интеллектуал — был мгновенно разбит, рассе
