Генри Киссинджер - Дипломатия
Несмотря на всю автократичность Германии, ее лидеры ревниво прислушивались к общественному мнению, и на них националистические группы давления оказывали сильнейшее влияние. Эти последние воспринимали дипломатию и международные отношения как нечто вроде спортивных состязаний и все время подталкивали правительство к занятию более жесткой линии, расширению территориальной экспансии, приобретению новых колоний, усилению армии, увеличению числа военных кораблей. Националисты воспринимали нормальную дипломатию взаимных уступок и взаимных выгод, малейший намек на шаг в сторону партнера со стороны германской дипломатии как страшнейшее унижение. Курт Рицлер, политический секретарь германского канцлера Теобальда фон Бетман-Гольвега, занимавшего этот пост в момент объявления войны, весьма уместно заметил: «Угроза войны в наше время проистекает... из внутренней политики тех стран, где слабому правительству противостоит сильное националистическое движение»[226].
Подобный эмоциональный и политический климат породил крупнейший германский политический промах — так называемую «Крюгеровскую телеграмму», — из-за которого император подорвал саму возможность британского альянса, по крайней мере, до конца столетия. В 1895 году некий полковник Джемисон при поддержке представителей британских колониальных интересов и, самое главное, Сесиля Родса устроил набег на независимое бурское государство в Южной Африке — Трансвааль. Набег окончился полнейшей неудачей и поставил в более чем неловкое положение правительство Солсбери, которое утверждало, что не имеет к нему непосредственного отношения. А германская националистическая пресса надрывала глотки, требуя унизить британцев еще больше.
Фридрих фон Гольштейн, главный советник и «серый кардинал» министерства иностранных дел, увидел в этом злосчастном набеге возможность показать британцам, какие преимущества дает дружественное отношение Германии, путем демонстрации того, каким она может быть въедливым оппонентом. Со своей стороны, кайзер не мог сдержаться и не воспользоваться случаем в очередной раз проявить высокомерную прыть. Вскоре после Нового, 1896 года он направил послание президенту Трансвааля Паулю Крюгеру и поздравил его с отражением «нападения извне»./Это была прямая пощечина Великобритании, которая увидела в этом призрак германского протектората в самом центре региона, который британцы считали сферой собственных интересов. На самом деле «Крюгеровская телеграмма» не отражала ни германских колониальных чаяний, ни германской внешней политики, ибо была в чистом виде игрой на публику, и игра достигла своей цели: «Ни одно из действий правительства за многие годы, — писала либеральная „Альгемайне цайтунг" 5 января, — не давало столь полного удовлетворения, как это... Это послание проистекает из самой глубины души немецкого народа...»[227] Близорукость и нечувствительность Германии усугубили эту тенденцию. Кайзер и его окружение решили: коль скоро любезное обхождение с Великобританией не повлекло за собой заключения союза, то, быть может, германское неудовольствие, которое обойдется куда дороже несговорчивым британцам, окажется для них более убедительным. К несчастью для Германии, подобный подход не согласовывался с историческим опытом, где полностью отсутствовали примеры британских уступок запугиванию.
То, что началось как мелкое поддразнивание в целях демонстрации ценности германской дружбы, постепенно стало превращаться в подлинный стратегический вызов. Ни один вопрос не смог бы превратить Великобританию в столь непримиримого противника, как угроза ее господству на морях. Но именно этим как раз и занялась Германия, похоже, даже не отдавая себе отчета в том, что этот вызов уже нельзя будет взять назад и он без ответа не останется. Начиная с середины 90-х годов XIX века внутри Германии стало возрастать давление по поводу строительства крупного военно-морского флота. Во главе его стояли так называемые «флоттенбауэры» — одна из многих возникших тогда групп давления, в составе которой были и промышленники, и определенное число морских офицеров. Поскольку «флоттенбауэры» были заинтересованы в росте напряженности в отношениях с Великобританией, дабы оправдать ассигнования на военно-морские нужды, они с энтузиазмом восприняли телеграмму Крюгеру. Как, впрочем, восприняли бы любой другой повод для конфликта с Великобританией в отдаленных уголках земного шара, начиная от статуса Самоа и кончая проблемой границ Судана и будущего португальских колоний.
Так начался порочный круг, завершившийся конфронтацией. И все ради того, чтобы построить флот, который в будущей мировой войне всего один раз сойдется с британским — в не принесшем решающего успеха ни одной из сторон Ютландском бою. Так Германия умудрилась добавить к растущему списку оппонентов еще и Великобританию. А та, разумеется, не могла остаться безучастной к тому, что континентальная держава, уже обладающая самой сильной армией в Европе, поставила себе целью добиться паритета с Великобританией на морях.
И все же кайзер, похоже, безразлично относился к результатам своей политики. Британское раздражение германским воинственным пустозвонством и строительством военно-морского флота поначалу не меняло того непреложного факта, что на Англию имеет место давление Франции в отношении Египта и вызов со стороны России в Средней Азии. Ну а если Россия и Франция решат сотрудничать и начнут одновременно оказывать давление на Великобританию в Афганистане, Африке и Китае? А если немцы присоединятся к ним и организуют нападение на империю в Южной Африке? И британские руководители засомневались, является ли «блестящая изоляция» все еще приемлемой внешней политикой.
Наиболее влиятельным и громким глашатаем группировки сторонников пересмотра прежней политики был министр по делам колоний Джозеф Чемберлен. Лихой и бесшабашный, принадлежащий к следующему за Солсбери поколению, Чемберлен как бы олицетворял XX век, призывая к вступлению в хоть какой-нибудь союз, предпочтительно с Германией, в то время как стареющий патриций строго держался изоляционистских побуждений предшествующего столетия. В программной речи, произнесенной в ноябре 1899 года, Чемберлен призывал к созданию «тевтонского» союза, куда бы входили Великобритания, Германия и Соединенные Штаты[228]. Чемберлен до такой степени был одержим этой идеей, что передал этот план Германии без предварительного одобрения Солсбери. Однако германские руководители продолжали настаивать на формальных гарантиях и никак не могли взять в толк, что такого рода условия не имеют никакого отношения к делу и что для них самое главное — это британский нейтралитет в случае войны на континенте.
В октябре 1900 года ухудшившееся здоровье Солсбери вынудило его отказаться от поста министра иностранных дел, хотя он и сохранил за собой пост премьер-министра. Его преемником в должности министра иностранных дел стал лорд Ленсдаун, соглашавшийся с Чемберленом в том, что Великобритания более не может обеспечить свою безопасность путем следования политике «блестящей изоляции». И все же Ленсдауну не удалось обеспечить консенсус относительно заключения полномасштабного формального соглашения с Германией, поскольку кабинет не пожелал идти далее договоренности о взаимопонимании типа Антанты: «...общего понимания «касательно политики, которую они (британское и германское правительства) могут проводить применительно к конкретным вопросам или в конкретных частях света, где ими проявляется равная заинтересованность»[229]. Это в основном была бы та же самая формула, которая несколько лет спустя использовалась при заключении с Францией договора «сердечного согласия» и оказалась вполне достаточной, чтобы Великобритания вступила в первую мировую войну на стороне Франции.
И опять Германия отвернулась от возможного и легкодоступного в пользу явно недостижимого. Новый германский канцлер Бюлов отверг идею договоренности в стиле Антанты, поскольку был более обеспокоен общественным мнением, чем геополитическими перспективами, да и к тому же первостепенным для него было убедить парламент проголосовать в пользу крупного увеличения германского военно-морского флота. Он готов был бы урезать военно-морскую программу, лишь получив в обмен не меньше, чем присоединение Великобритании к Тройственному союзу Германии, Австрии и Италии. Солсбери отверг разыгранную Бюловом партию в стиле «все или ничего», и в третий раз в продолжение одного десятилетия соглашение между Англией и Германией превратилось в пустой звук.
Коренное несовпадение представлений Великобритании и Германии относительно сущности внешней политики видно хотя бы из того, как оба руководителя объясняли свою неудачу в достижении договоренности. Бюлов весь был во власти эмоций, когда обвинял Великобританию в провинциализме, игнорируя тот факт, что Великобритания к моменту объединения Германии уже более столетия вела глобальную внешнюю политику:
