Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №11 (2003)
Фидель же переходил от группы к группе, подошел к нам, сказал мне, что знает об акции “Комсомолки” “Руки прочь от Кубы”, о письмах протеста против агрессии CША, которыми наши читатели завалили посольство США. Партийный международник из ЦК Загладин даже сказал Борису Пастухову: “Ну, твои “бойцы” из “Комсомолки” перестарались: завалили посольство мешками с письмами, среди которых их почта затерялась. Они жалуются”. (По оценке Московского международного сортировочного узла к 8 мая было отправлено 200 тысяч таких открыток.) Агентство ЮПИ передало по своим каналам тексты и рисунок на открытке, агентство “Рейтер”, газета “Балтимор сан” упомянули о них. Эн-би-си приезжало в газету и сняло об этом целую передачу. В общем, весь мир знал об этом. Судя по вопросам, знал об этом и Фидель, многое он читал, о многом ему докладывали, поэтому интересовался и международными проблемами, и как идут дела на БАМе, много ли добровольцев едет туда, продолжает ли давать высокие урожаи целина. Спросив, каков тираж “Комсомолки”, восхитился и сказал, что с десяти-миллионным тиражом можно воспитывать сотни миллионов молодых людей с чистым сердцем, готовых на подвиги.
Я же поинтересовался:
— Фидель, когда и как ты (такое обращение было принято на Кубе) решился на проведение Всемирного фестиваля на Кубе?
Он живо отреагировал и сказал:
— Для нас, молодых людей с еще неясными идейными взглядами, тогда, в Мексике, рассказ о Московском фестивале был сказкой, о которой рассказывали счастливчики, побывавшие там. Ведь после этого зазвучали “Подмосковские вечера”. (Он так и сказал.)
И с небольшим акцентом, слегка фальшивя, пропел куплет из песни. Стоящие рядом зааплодировали. Феликс Чуев, у которого, как у римского сенатора Катона, всегда говорившего о Карфагене, постоянно был наготове вопрос о Сталине, немедленно задал его кубинскому вождю. Фидель сказал, что после Второй мировой войны и Победы авторитет Сталина в мире был непререкаем. И хотя сейчас взгляды на него во многом изменились, он считает Сталина выдающимся государственным деятелем, борцом против империализма. Феликс был удовлетворен. Какая-то экстравагантная итальянка повязала Фиделю платок на шею. Он пожал ей руку и, похлопав себя по карманам, нашел и подарил ей авторучку. К нему сразу потянулись, преподнося значки, флажки, книжки. Он поблагодарил и все передал окружающим его кубинским комсомольцам.
Так и двигался он в бурлящей толпе, а к нему подходили, подбегали, окружали молодые палестинские федаины, израильские левые, венесуэльские анархисты, очкарики из университетов Англии, черные как ночь ангольцы, молодые марксисты из Японии, юные пацифисты из Норвегии, экспансивные мексиканцы и экологи из Финляндии. Он говорил со всеми, расспрашивал, поглаживал свою знаменитую “барбудос”, а в глазах его лучилась радость. Наверное, он осуществил мечту своей юности — попасть на Всемирный фестиваль молодежи; правда, для этого пришлось пройти путь в двадцать лет.
СНОВА 80-й
Громыхнуло. В почте из мест заключения в 1979 году появилось письмо от русского парня А. Ткачева, который написал, что сидит ни за что. А обвинение серьезное — убийство в драке. Парень клялся, что убили другие, но у них родственники вели следствие и свалили все на него. А допрашивали, “применяя угрозы и шантаж”. Парень с тоской и надеждой писал из колонии: “Я не могу молчать, ибо в руки следователя Битарова (он вел следствие) могут попасть и другие невиновные лица, судьба которых будет зависеть от него, а не от закона”. Мы почувствовали реальную беду и угрозу не одному осужденному и поручили разобраться в этом вопрсое журналисту Владимиру Цекову.
Партийный и государственный аппарат к этому времени распадался, взятка стала явлением обыденным. Конечно, еще боялись партконтроля, побаивались незнакомых представителей центра из Москвы. Но раковая опухоль кумовства, всепрощения охватывала все больше и больше районов, отраслей, людей. Комсомольский энтузиазм повсеместно использовался для прикрытия головотяпства, неумения, экономической несостоятельности. Все тяжелее было объяснить размах разрушительной авантюры поворота северных рек, отравляющей химизации, бездарность проектировщиков многих “ударных комсомольских строек” и особенно уничтожение “неперспективных деревень”, приговоренных к смерти академиком Заславской и ее экономическими (читай — антирусскими) покровителями из ЦК. Любая же критика недостатков в газете вызывала отпор министерств, областных партийных “мандаринов”. Звонки по “вертушке” с утра сыпались из всех “курирующих” отделов ЦК. Удивительно, что многие из них раздавались даже тогда, когда материал только что был набран и даже не стоял в полосе.
Секрет был прост. Михаил Зимянин, беседовавший со мной до утверждения на Политбюро, с тоскливым чувством спросил:
— Знаете, что является главным в работе главного редактора?
Я подумал:
— Принципиальность, твердость, дипломатичность.
Зимянин вздохнул:
— Знать бы, кто за кем в газете стоит!
А за многими в газете стояли аппаратные родственники, сложившиеся связи с министерствами, КГБ. Да, это уже была наука: расследовать, разгадать все действия. Это была наука аппарата, наука партии, да и КГБ. Такой наукой я не владел, да и вхожести в сферы “верхов” у меня не было. Я пытался выяснить мировоззрение человека, его преданность державе, Отечеству, народу, его идейную суть, представления о прошлом и будущем России. Часто это не удавалось, ибо для многих из тех, с кем я беседовал, эти категории были скорее теоретическими, чем личными, мировоззренческими или действительно что-то значащими для них.
Поэтому, возмущенные ростом коррупционной мафии в стране и особенно на Кавказе, мы вместе с Виктором Афанасьевым, главным редактором “Правды”, Сергеем Семановым, главным редактором журнала “Человек и закон”, Алексеем Пьяновым (“Крокодил”) решили дать бой там, в предгорьях Кавказа.
Были подготовлены публикации, фельетоны, статьи о жуликах, ворах, стяжателях в советских органах, милиции, судопроизводстве. Партийные органы мы не трогали — это было запретное поле для “Комсомолки”. Публикации появились, произведя впечатление разорвавшейся бомбы. Фельетон Владимира Цекова “Следствие ведут кунаки” ковырнул всю судебную систему на Кавказе, когда следователь, прокурор и судьи были родственниками и судебные приговоры определялись в домашнем или приятельском кругу. Поэтому написавший нам письмо парнишка и был осужден, ибо не принадлежал к этому клану, тейпу. Он был ничей, он был русский, как и весь наш народ.
В отделы ЦК партии последовали звонки, письма от первых лиц Осетии: “клевета на суд”, “на дружбу народов”, “подрыв интернационализма”. Вот так, вместо того чтобы разобраться и дать пинка кумовьям от правосудия — защищали честь мундира, покой мошенников.
В один из летних дней меня вызвали в отдел пропаганды ЦК КПСС. Я уже знал, по какому поводу, подготовился и решил не сдаваться.
Мрачно-язвительный В. Севрук (зам. зав. отделом, ответственный за прессу) молча указал на стул. Чувствовалось, что он нервничает, ведь не раз ломались о нас зубы. Он никак не мог определить, от кого мы получаем поддержку, и в недоумении задавал вопрос: “Кто за вами стоит?” Мы многозначительно молчали, дипломатично маневрировали. Тогда же я решил выступить прямо. Не знаю, верно ли это было. Потому что в кабинете уже сидели: напряженный представитель Осетинского обкома партии, потупившийся работник административного отдела ЦК, наверняка знавший о многих проделках местных кавказских прокуроров и судей, и снисходительно улыбающийся заместитель Генерального прокурора СССР Рекунков. “Ого! — подумал я. — Битва будет серьезная”. Рекунков, который сидел рядом, между тем поздоровался со мной за руку. Чем, как мне показалось, чуть-чуть сбил с толку Севрука. Тот сперва помолчал и затем как-то нераздумчиво, не по-цековски зафальцетил, читая бумажку: “В отделах Центрального Комитета рассмотрели жалобу из Осетии и считают, что статья “Следствие ведут кунаки” наносит ущерб дружбе народов и искажает факты. ЦК указывает на серьезные недостатки в газете и требует публичного извинения на страницах “Комсомольской правды”.
Стало тихо. Все выжидающе смотрели на меня. Я собрался с духом и твердо сказал:
— Извиняться не будем.
Конечно, это неслыханно — в стенах ЦК говорить о том, что указание ЦК не будем выполнять. Но я знал, что все-таки эта бумажка не от секретариата, а из отделов ЦК, и каков там еще уровень начальников, завизировавших решение или просто мнение, неизвестно. И кроме того, все наши материалы были подкреплены многими юридическими работниками. Да и не всё мы выложили на стол, знали, что предстоит борьба. Был у меня и весомый аргумент:
