Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны
– Слушай, но почему все-таки сказки? Занялся бы другим бизнесом, не рекламным…
– Какая разница – рекламным, не рекламным… Скоро никакого не будет. Я года два назад прочел воспоминания жены Хармса. Он очень боялся, что за ним придут. И все говорил жене: давай уйдем. Будем с тобой ходить по деревням и рассказывать сказки, а нас будут за это кормить и оставлять на ночлег. Я тогда подумал: как бы хорошо! Знаешь, весь этот бизнес, любой – от сотовых до нефтянки,- это прежде всего страх, что придут. Неважно, кто. А когда я понял, что придут уже совсем скоро,- тут и решил, что надо ехать. Сюда. Знаешь, что их всех губило,- коммунистов, потом директоров красных, потом цеховиков? Они все понимали, что сейчас возьмут. Вот сейчас. Круги сужаются. Если даже скотина чувствует, что на нее дуло навели, если даже таракан пляшет, когда на него тапочкой замахнешься,- как же человеку не почувствовать? Но есть гипноз, как у змеи. Сидишь и ждешь неподвижно, пока придут. Вот увидишь – многие из тех, кто это сегодня читают, будут потом говорить: как же я все понимал, а никуда не уехал? Все какие-то иллюзии: да нет, не придут, для террора нету предпосылок, то, се… И куда я поеду от жены, от детей? А ты и жену бери, и детей бери… Это мне лучше одному, я бродяга, с Украины ушел, из Москвы ушел. А можно купить дом и всей семьей уехать. В России знаешь сколько пустых деревень? Господи, да вселяйся и живи, как в Простоквашине! Земля прокормит… Спрятаться в России всегда можно. По крайней мере, пока. Она большая, вся в складках. Это у меня сказка есть такая, как пришла зима, все звери спрятались, а зайчику было некуда. И тогда его спрятал Бог, да так, что никто не нашел. Зайчик стал того же цвета, что и всё. Он скачет, а никто не видит. Лиса идет: где зайчик? Следы есть, а зайчика нет.
…Он купил десять кукол би-ба-бо, меховых, главным образом звериных. Носит их в коробке с надписью «Кукольный театр». Сначала рассказывал свои истории только детям из деревни Батугино, в которой живет, потом выступил в доме детского творчества в Коломне (там он, представьте себе, функционирует), потом его пригласили съездить в Серпухов и Подольск, а иногда он просто ходит по окрестным деревням и рассказывает немногочисленным местным детям (в какой деревне – десять, в какой – пять) свои истории.
– Сказки я начал писать, еще когда агентство было. Даже напечатал несколько в Москве, в городских газетах. Ну, они короткие такие были, смешные. Для детей надо другие. Но я же всю жизнь сказки сочинял. То в школе, когда историю отвечал. То в институте, когда диамат. То в «Олл-райтинге», когда имиджи придумывал и дрянь всякую выдавал за конфету… Что я, не могу хорошую, правильную сказку придумать? Вот у меня котик. Он уже потерся несколько, его дети очень любят и всегда чешут. У меня целая серия про него, как он один живет в пустой избе. У меня тут рядом изба полуразвалившаяся, вот, он живет в такой избе. Приключения у него всякие, друзья. Если его погладить, то приносит счастье.
Борис совершенно убежден, что его путь оптимален для всех россиян – и, шире говоря, жителей СНГ,- купившихся на посулы рынка и подумавших было, что их страна переменилась.
– Знаешь, как было бы хорошо, если бы Ходорковский по России пошел? Я про него знаю всякое. Ему есть что отмаливать. Вот он и шел бы, и отмаливал грехи. Рассказывал детям сказки… Знаешь, кто были все настоящие сказители? В смысле древние, в настоящей России? Это же немолодые люди были уже. Они успели что-то понять, повидать. Повоевать, я думаю. Что, былины эти все штатские люди рассказывали? Откуда бы они знали про минувшие дни и битвы, где вместе рубились они? Это все старые солдаты ходили и пели. И Боян, который «Слово о полку», наверняка воевал.
– Да это не Боян…
– А какая разница! Это все люди, которые почувствовали, что сейчас лопнет. Что их сословие исчезает. И тогда они сбегали из прежних ниш и шли рассказывать сказки, и считались хранилищами опыта, и люди их кормили…
– Неужели ты не скучаешь по Москве?
– А она мне никогда родным городом не была. Чужая, и холодно…
– А по Украине?
– Не осталось давно никакой Украины, это все уже труба пониже и дым пожиже. Только, может, на Западе где… От нищеты ведь деградируешь очень быстро. Я по деревням хожу, вижу. Только дети еще нормальные, а остальные даже и не совсем люди.
– Не сопьешься ты тут?
– Я мало пью. И когда мне пить? Я думаю скотину завести, невесту вот выращу себе – она будет за скотиной ходить, пока я по стране хожу и сказки рассказываю… Потом вернусь, еще расскажу… Светк, пойдешь за меня?
Светке тринадцать лет, она девушка собою видная и сказки Бориса знает почти наизусть. Особенно ей нравится, как он пересказывает Священную Историю и еще всякие увлекательные вещи про тонкие материи. А еще ей очень нравится пугало, которое он устроил непосредственно на огороде, на границе своих владений и соседской руины. Это две доски, сбитые крест-накрест, и на них надет пиджак из Борисовой прошлой жизни. Он объяснял мне, какая это фирма,- что-то итальянское,- но я такие вещи никогда не запоминаю.
– Вернешься в Москву – так всем и передай: пора переселяться на землю. Земли много, и время еще есть. А иначе – сам понимаешь. Уже скоро.
– Что будет-то?
– А ты что, сам не видишь? Я уже и в прошлом году замечал – продавцы хамить стали. Это они чувствуют, что их время пришло. Вы все думаете, что будет застой, а застоя не будет. Сейчас время совсем другое. Реванш за все, что мы тут наворотили… по полной программе… Если честно, то ведь и есть за что. Любого есть за что. Такая жизнь была в последнее время. Так что всем советую – на землю. Или просто работать. Или сказки сказывать, как я.
Не сказать, чтобы я ему завидовал. Работать на земле я не люблю, даже на даче переношу это с трудом, да и очень уж бесприютна осенью русская деревня. Какое-то все черное, серое, обреченное. Но, слава Богу, начинаются первые заморозки. Это значит, что дно достигнуто – и можно начинать обратное движение. Это в любом случае лучше, чем сидеть и подспудно ждать, когда у тебя все отберут. А ведь именно этим и занимаются в России все, у кого что-то есть.
Его последняя сказка – про зверей, которые сначала жили вместе с людьми, а потом обиделись и ушли, и с тех пор людям плохо, а зверям хорошо. Они ушли в леса, растворились в природе,- а люди все живут в своих городах и боятся, что их кто-нибудь выгонит оттуда. А зверей уже не выгонит никто и никогда.
2004 год
Дмитрий Быков
Как я пел «Марсельезу», или Швейцарская конина
Перелом в отношении Европы к России происходил на моих глазах. Это заслуживает разговора.
То есть, конечно, свидетелем самого перелома я не был. Я только застал его первые проявления, позволявшие говорить о тенденции. В конце 1991 года, аккурат между путчами, меня отправили во Фрибур – швейцарский город, который некоторые неправильно называют Фрайбургом, но расположен он во французской части страны, так что произносить следует «Фрибу-у-ур», с глотанием «г». Там происходил студенческий конгресс на тему «Единство Европы».
Группы тогда формировались по забавному принципу: студенческий совет, существовавший при КМО, остро страдал от недостатка денег. В результате на всякого рода конгрессы, посвященные будущему Европы или защите амазонских племен, посылался докладчик (он ехал бесплатно), куратор-переводчик (он выполнял организаторские и надзорные функции) плюс пять-шесть новых русских, которые за такие поездки платили меньше, чем за обычный тур, да туров толком еще и не было. Так что в Швейцарию поехал я, известный студсовету своей способностью долго и бессодержательно говорить на общечеловеческие темы, два студсоветовских активиста и пара новых русских, с которыми у КМО было что-то вроде бартера: бизнесмен из Львова и жена какого-то партайгеноссе, ныне торговавшего автомобилями.
Денег мне с собой никаких не дали, а долларов у меня не было. В видах торговли сувенирами, которые еще могли иметь некоторый успех, я взял с собой штук десять юбилейных рублей, несколько футболок с советской символикой, закупленных на Арбате, и мешочек черных сухарей для угощения любопытных. Вообще деньги были только у новых русских, остальным не поменяли ни франка и пообещали, что там будут хорошо кормить. Привередничать не приходилось – шутка ли, Швейцария! Мать заказала зонтик – взамен того, который я посеял незадолго до поездки. Я обещал, что буду крутиться.
Представления о единой Европе у меня были самые туманные, ограничивавшиеся в основном ленинской статьей 1915, кажется, года «О Соединенных Штатах Европы» и набором либеральных клише. Остальные, по-моему, не читали и ленинской статьи. Бизнесмен из Львова, тяжеловесный мужик лет сорока, после ста граммов начинавший говорить о бабах, собирался завязать контакты с какой-нибудь швейцарской фирмой. Все мы были здорово разбалованы отношением к нам иностранцев, прибывавших в Россию на волне интереса к перестройке. Нам представлялось, что все объятия будут распростерты и все флаги, в гости к которым были мы, начнут в нашу честь приветственно трепетать еще в аэропорту. В аэропорту нас никто не встретил, и около часа мы проторчали в зале ожидания, напевая известную песню из кинофильма «Бродяга» – «Нигде никто не ждет меня-а, бродяга я-а»… Швейцарцы на нас косились, хотелось есть и пить, новые русские берегли свои деньги. Неожиданно переводчика, студента иняза, осенила блестящая мысль: он заметил, что швейцарский пятифранковик по размерам и весу идентичен металлическому русскому рублю. Он произвел эксперимент (тоже привез рубли, собака) и посредством разменного автомата немедленно конвертировал российский рубль один к двадцати. Ему выбросило пять монеток по одному франку. Думаю, столь удачного опыта конвертации в российской истории не было. Мы стремительно поменяли по два рубля и получили сумму, вполне достаточную для утоления жажды. Группа срочно обшарила свои карманы и обнаружила в общей сложности двадцать пять рублей, которые были объявлены неприкосновенным запасом.
