Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора

«Память своевольна, как поэзия. Ей нет дела до одних подробностей, зато другие проступают особенно выпукло. Все зависит от того, какой эмоциональный отзвук вызывает событие или предмет, которого „коснется память: прошлое хранится в сердце“».

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

«Спасибо, сеньор Президент!»

Пожалуйста, проходите, — сказал адъютант Президента, открывая дверь в приемную. — Но еще раз напоминаю, что в вашем распоряжении не более пятнадцати минут.

Я поблагодарил адъютанта и проследовал в кабинет. Президента еще не было. У маленького журнального столика, на котором стоял телефон и серая ваза с изящным, подобранным по строгим законам икебаны букетом сухих цветов, сидел на корточках, устанавливая микрофон, техник-связист. Провод уходил в соседнюю комнату к магнитофону, на котором будет фиксироваться интервью. Обитые серой тканью стены и массивные кожаные кресла создавали атмосферу достоинства и спокойствия, какая и должна царить в приемной главы государства. И как бы подчеркивали серьезность проблем, которые здесь обсуждаются.

Я осторожно сел в кресло и снял с плеча портативный диктофон «Филипс».

Буду откровенен: я волновался. Все-таки не каждый день глава государства дает тебе интервью. В данном случае это вообще было первое в моей жизни интервью с Президентом. Честно говоря, я и не надеялся его получить. Прилетев две недели назад из Рио-де-Жанейро в столицу Колумбии Боготу, я, как и положено, явился в правительственный орган, ведающий прессой, — генеральный секретариат министерства коммуникаций, получил там голубенькую аккредитационную книжечку. После этого направился в президентский дворец и запросил интервью у главы колумбийского государства. Меня приняли с той подчеркнуто нейтральной учтивостью, с которой принято общаться в присутственных местах с представителями зарубежной прессы. Заверили, что просьба моя будет доложена куда следует. Но, разумеется, ничего не обещали. Принимавший меня чиновник, озабоченно поджав губы, сообщил, что расписание рабочего времени сеньора Президента на ближайшие две недели уже весьма уплотнено и поэтому обольщаться не стоит. И все же «на всякий случай» он предложил оставить в письменном виде вопросы, с которыми мне хотелось бы обратиться к «Экселенсии», и приложить к ним свои координаты в Боготе.

Я тут же продиктовал машинистке три вопроса. И сообщил, что найти меня можно в отеле «Текендама». После этого распрощался и покинул президентский дворец с сознанием исполненного долга и с убежденностью, что интервью не состоится. И две педели после этого делал обычную в такого рода поездках журналистскую работу: встречался с чиновниками разных рангов, с местными журналистами, ездил по стране, наносил визиты, знакомился с достопримечательностями, посещал музеи, словом, накапливал материал для будущих репортажей и очерков, которые собирался написать уже в более спокойной обстановке, вернувшись в Рио. Хотя и предчувствовал, что найти время для этой работы будет трудновато, ибо там, в Рио, меня ожидала большая недописанная статья (спасибо Виталию Боровскому за идею!) о «тихой интервенции» США в Амазонии, о массовых скупках американцами земель в штатах Гояс и Мараньяо, о рекордсмене этих закупок Генри Фуллере из Хьюстона, которого бразильская юстиция в конце концов упрятала за решетку, и о не менее наглом дельце Стэнли Амосе Селиге из Индианаполиса, который направил оскорбительное «открытое письмо» бразильским конгрессменам, потребовавшим и его тоже отправить в тюрьму за спекуляцию амазонской землей.

Иногда в этой лихорадочной суете всплывало воспоминание о вопросах, оставленных в президентском дворце, но всякий раз оно быстро исчезало, заливаемое потоком сиюминутных забот. И когда до отлета из Боготы оставалось два дня, вернувшись вечером в «Текендаму», я получил вместе с ключом от номера записку на фирменном бланке отеля: «Уважаемый сеньор! Вам звонили из дворца Президента и сообщили, что запрошенное Вами интервью назначено на двенадцать часов тридцать минут завтрашнего дня».

Подавая мне эту записку, клерк согнулся в куда более низком, чем обычно, поклоне. Еще бы! Не каждый день приходится ему вручать послания из президентского дворца.

И вот теперь я сижу в кабинете Президента, слегка оглушенный этой феноменальной и такой неожиданной удачей, и лихорадочно поправляю галстук. Ибо на смену связисту, установившему микрофон, появился фотограф, сопровождаемый все тем же президентским помощником.

Фотограф подходит ко мне и вполголоса интересуется, куда прислать фотографии. Я называю ему номер своей комнаты в «Текендаме» и добавляю, что уже послезавтра улетаю в Рио, и если это будет возможно, то…

— Не беспокойтесь, — говорит фотограф, — фирма «Фото-Сади» гарантирует отличный сервис: завтра фотографии будут у вас. — Он говорит это и быстренько протягивает визитную карточку с телефоном фирмы «Сади»: 42–2743. — Это на случай, если у вас возникнет необходимость в услугах фотографа.

— Итак, еще раз напоминаю, что в вашем распоряжении — пятнадцать минут, — строго прерывает наш диалог адъютант. — После вас Экселенсия примет в 12.45 президента национальной федерации футбола, тоже на пятнадцать минут, а затем сеньор Президент встречается в 13 часов с американским послом.

Он говорит это и делает шаг назад. Дверь медленно отворяется, и, мягко ступая по толстому ковру, в кабинет входит Президент. Невысокий. Неторопливый. С благородно-высоким лбом и усталым взглядом человека, на плечах которого лежат заботы о судьбах нации. Я встаю и делаю несколько шагов навстречу. Президент удостаивает меня слабым пожатием пухлой ладони и садится в свое кресло с высоченной мягкой спинкой. Произнеся заранее заготовленную формулу благодарности, я осторожно опускаюсь в кресло напротив. Вспыхнул «блиц» фотографа. Раз, другой, третий. После этого фотографа в комнате не стало. Вместо него появилась девушка в белом переднике. Она катит перед собой столик, уставленный прохладительными напитками и кофейным сервизом.

Президент предлагает мне кофе и сам берет чашечку, аккуратно размешивая сахар.

— Наш колумбийский кофе, по-моему, не хуже того, к которому вы привыкли там, в Бразилии, — улыбается он. Я не думаю спорить. Я помню, что в моем распоряжении только пятнадцать минут, и умоляюще гляжу на застывшего у дверей адъютанта. Поняв мой взгляд, он поворачивается к девушке, хлопочущей у столика, девушка в то же мгновение исчезает, адъютант выходит, закрыв за собой дверь. Президент достает из коробки сигару, угощает меня, закуривает сам. Потом вздыхает, воззрившись устало на заранее положенный перед ним на столик листок с моими вопросами. Теми самыми, что я оставил для него две недели назад. Я нажимаю кнопку диктофона.

— Итак, если ваша Экселенсия позволит, я напомню, что в первую очередь мне хотелось бы узнать, как вы, сеньор Президент, оцениваете перспективы дальнейшего расширения торговых, экономических и культурных связей между СССР и Колумбией.

Президент кивнул головой. То ли в знак того, что он понял мой вопрос, то ли выражая удовлетворение, что этот вопрос в точности соответствует тому, что зафиксирован на лежащей перед ним бумажке. После паузы Президент заговорил. Он сказал, что его правительство, совсем недавно восстановившее дипломатические отношения с Москвой, преисполнено решимости расширять всесторонние связи, проявляя особый интерес к сфере торговых взаимоотношений. Советский Союз — аккуратный и очень активный партнер. И поскольку колумбийские внешнеторговые связи до сих пор ориентировались в основном на США, некоторая диверсификация в этой области была бы вполне уместной.

…Президент говорил четко, формулировал свои мысли ясно. Это был опытнейший политический деятель, экономист, не чуждый писательству. Он писал статьи и книги. Обладал замечательным ораторским даром. Точнее говоря, не «ораторским»: он был не трибуном, который глаголом жжет сердца людей, а собеседником, проникающим в их души.

Дважды видел я его выступающим перед соотечественниками с экрана телевизора. Это были не обычные для главы государства торжественные речи или обращения к стране по коренным вопросам ее бытия. Президент хорошо понимал значение того, что именуется английским словом «имидж»: он не хотел, чтобы соотечественники относились к нему как к парящему в заоблачных высотах верховному судье, который добру и злу внимает равнодушно. Нет, Президент тщательно лепил образ доброго и мудрого отца нации. Он появлялся на экране в самое выгодное с точки зрения зрительской «аудиенции» время: в восемь пятнадцать вечера. Сразу по обоим каналам: седьмому и девятому. Улыбнувшись душевно телезрителям сквозь толстые роговые очки, он тепло здоровался с ними: «Добрый вечер, дорогие мои друзья…» И потом говорил спокойно и неторопливо о том, что больше всего волновало в те дни его сограждан. О житье-бытье простого человека, о ценах на мясо и арендной плате за квартиру. О видах на урожай кофе и сложностях в работе городского транспорта. Очки Президента светились успокаивающе, голос, как у доброго доктора Айболита, сулил гарантированное избавление от всех страданий и горестей при условии, «если мы с вами, друзья мои, все вместе засучим рукава и будем добросовестно и прилежно трудиться на благо нашей любимой и великой Колумбии».