Отар Кушанашвили - Эпоха и Я. Хроники хулигана
Фокусническое вытаскивание веера смыслов из пустоты – это не про них.
У них один смысл – любить.
Главный смысл.
Заржавевший инструмент под названием «душа»
Сателлитное ТВ кайфует, у него тьма поклонников, Интернет прописался в словаре, в нашей клочковатой жизни, моя племянница грезит о компьютере, тинейджеры перестали писать друг другу любовные записки, у них другое хобби – жрать горстями химикаты, улетая в иллюзорную, но все же беспечальность, чертовы теплые дни никак не настанут, что способствует «депрессизации» (пардон за неуклюжий неологизм), эпоха допингового самочувствия сушит мозг, а я вижу, перебираю желтые листочки с сиреневыми жилками забытых слов «люблю», «скучаю», «давай увидимся» (школьная и отчасти университетская переписка); негуманно холодный вечер стучится в пыльное окно, а мне без конца звонят приятели и друганы, жалуются, как сговорившись, на сердце. Сердце, видишь, болит у каждого, и я знаю: что-то в этом есть общее.
У века – сильно пожилой какой-то образ, не находите? Как ни странно, состарился он прежде времени благодаря, так сказать, стараниям самых сопливых его обитателей. Нашим, о други мои, стараниям. Символ нашего отрочества – кислотность и гондон, и никто теперь не покупается на широкую рекламную кампанию, посвященную выходу в свет тонкой книжки Александра Гениса «Вавилонская башня», где, дежурно выражаясь, через призму достопримечательностей страны под названием «Большое Искусство» показано, чему и кому мы обязаны хотя бы даже и редким душевным равновесием. (Натурально, иллюстраций можно привести миллион, они будут лишь оттенять мою боевую аксиому.)
Мне страшно за свою племянницу. Я никогда не страдал медицинской склонностью к воркотне, но мне, без дураков, страшно, когда махонький хорохорящийся человек учится прелестям минета быстрее, нежели необходимости ставить запятую перед союзом «чтобы». Вся жизнь проходит под знаком Стивена Кинга, будь он неладен, с параллельным салютом Кафке.
Под глазами у моего поколения фиолетовый отек.
Но, конечно, не от штудирования умных книг ночами.
Хочу сказать свое «мерси» Пауку; мои прогрессивные друзья вдосталь нахохотались над информацией, из которой следовало, что Паук призвал симпатизирующих ему людей громить к чертям собачьим компьютеры, всю эту адову технику, потому что она, техника адова, убивает, если уже не убила, душу. Все помешались на ней, а книжек никто не читает. Мне не смешно.
Я против экзальтированных жестов (на которые сам, увы, горазд… увы и к счастью… все-таки), но пафос Паука мне понятен: он против того, чтобы мы все окончательно выродились, обратившись в машинных подмастерьев – лохов, иным словом.
Вместе с «Партийной зоной» (ТВ-6, Москва) я стал интенсивно разъезжать по городам и весям, и в один из вечеров долго рассказывал Григорьеву о том, как проходят поездки.
Да-а, страна – это не МКАД; в стране словарь состоит из десяти, в лучшем случае, слов; на звание самой популярной фразы претендует колоритное е*теть; в стране, за вычетом редким, девушки за счастье считают, если их избранник довольствуется только ежедневными выпивонами, а не насилует деток и не убивает просто так прохожих. Я утрирую, но не очень.
Жест Паука может трактоваться как несуразный жест, как ребячество, но мы-то с вами знаем, что неспроста самый популярный нынче жанр нашего приватного общения – это причитания.
Мне очень нравится песенка «Колечко» «Иванушек», как прежде очень нравилась вещь Лозы «Зима»: в ней есть не украшенная виньетками чистота, как в стихах Левитанского, обращенных лицом к детству.
После 25 000 вечеринок в духе «таблетка плюс музон» хочется такой простоты, как хлеба с солью после ресторана, вы меня понимаете? И, ради бога, только не надо вплетать сюда проблему возраста! Наивысшее духовное достижение нации – обожание родной поп-музыки; все прочие интересы убиты наповал; я тут не говорю о божке по имени Доллар, он – как Ленин в Мавзолее, даже не обсуждается. Я не знаю, что придумать, чтобы убедить кого-нибудь из молодых да ранних прочесть переписку Пастернака… Самое главное, я не могу четко определить: а надо ли вообще кого-то агитировать? ОМ против всех правил неистово пишет, что надо стремиться быть лучше, знать больше, чтоб ходить в нормальных людях, но мал, увы, мал процент тех, кто хочет «ходить в…» – мал в контексте общего.
Эй, о чем тут мы рассуждаем? Из двадцати трех матримониально повязанных пар из моего близкого окружения – знаете, сколько пар еще вместе? Две. И те на грани, вот-вот крахнут.
Неспособность по-настоящему любить – вот это уже диагноз.
Оно, конечно, компьютер интересней. Любовь к нему не требует, так сказать, гомосапиенства.
Ты сядешь за него и покажешься себе невероятно современным человеком.
Прогрессивным.
Да, прогрессивным.
… Я очень хорошо понимаю Паука.
Оно, конечно, компьютер интересней. Любовь к нему не требует, так сказать, гомосапиенства.
Как стать частью мировой гармонии
В индийской философии, которой сейчас все увлекаются, так много всего построено на отрицании, что все и приходят к полной пустоте. Поступки пустые, намерений никаких.
Намерений никаких, потому и поступки пустые.
…Вообще к этой главе следовало бы подобрать непередаваемо многоуровневую цитату.
В возрасте, когда поцелуй под луной есть законченное представление о рае, в это трудно поверить, но когда, как я, живешь 99 лет, хочешь не хочешь, мозг начинает разъедать мерзкая мысль, что – все, что все уже было.
И тогда нужно сменить позицию. Чтоб себя перековать, выбрав другую точку обзора (в моем случае – и обсера). Иначе вы аллергически будете воспринимать и себя, не говоря об окружающей среде.
Есть много способов встряхнуться. Мой называется виски. Называется похмелье. С похмельем – я и в этом не похож на других – приходит кураж.
У меня – нет разрушительного свойства.
Если правильно настроиться, даже похмелье способствует тому, чтобы вы стали частью мировой гармонии.
Хотя бы на время.
Вместо Манифеста. Случай из жизни
Я человек маленький, о будущем человечества думаю только в 5:00, когда наливаю себе первый кофе, все остальное время думаю о будущем моих детей, и свои воззрения на то, что вы зовете Божьим миром, а я ежедневным боксом на-за выживание, мне менять поздно.
Мой человеческий путь (содержание настоящей заметки выспренне и оттого несколько вызывающе, посему я, говоря о программных вещах, позволяю себе быть высокопарным) сопряжен, обставлен, оснащен, обременен, с таким количеством ошибок, что чудо-чудное, что я жив, но я никогда не забывал, кто за моей спиной.
«Тело съедали сласти, а душу страсти» – все это было и есть, но я с этим бьюсь.
Все беды мира, широко говоря, – от незнания математики и отсутствия сентиментальностей.
Не сентиментальная, а может, отчаянно скрывающая свою сентиментальность журналистка, пришла ко мне в Киеве на презентацию книги и попросила об отдельном интервью.
Глаз зафиксировал в барышне нечто странное, но я согласился. «Нечто странное» оказалось предубежденностью, граничащей с недоброжелательностью.
Звуковая гамма окружающего была сильно мешающей размеренной беседе: на берегу Днепра под 50 Cent водружали летнюю террасу.
Но вопрос я расслышал.
– Вера в деньги, ваша на грани истерии любовь к деньгам выше всего? По Вам видно, что Вы ради них на все готовы.
Предыстория, кратко, такова.
На веселые вопросы презентация, как я ни старался, был голод. Это я понял по веселым ответам.
И на вопрос, не хороший ли контракт прельстил меня, переехавшего в Украину (и, куда без похвальбы-то, переехавшего по рейтингам всех!), я во всю мощь своей оркестроподобной носоглотки возопил: «Конечно, контракт! Я баблос боготворю!»
(А вы бы что ответили?)
Я с тоской посмотрел на журналистку и медленно и тихо произнес то, что вы сейчас прочтете: я обошелся без лохматых цитат, без ёрничанья, без шипения, потому что говорил о Самом Важном:
– Вы похвально, но и обескураживающе наблюдательны. Да, только доллары мне и нужны. Я так жаден, что работаю с 5-ти утра до часу ночи, иногда, чтоб отправить детей на море, за втрое меньший гонорар. Я так жаден, что рискую своим будущим, треплю себе нервы, умерщвляю свое здоровье, рискую заслужить ненависть игнорируемых мною съемочных бригад всех на свете каналов, а также собственных кожи и глаз. Бегаю со съемки на съемку, просыпаюсь в самолетах, терплю идиотов, и старикам и старушкам, говорящим мне «Мы выросли на ваших передачах!», говорю «Большое спасибо!». Если понадоблюсь, обращайтесь, найдя меня в рубрике «РВАЧ». Я делаю это ради нескольких помятых баракообамов.
И еще ради того, чтобы уберечь ту самую малость гордости за свою семью, оставшуюся после смертей мамы и папы, чтобы мои дети не считали свою кровь гастарбайтерской, а своего папу, пусть немного сумасбродного, не считали себялюбцем и нытиком. Обыденность, давно породнившаяся с деньгами, гонит в дорогу меня, и глаза мои горят корыстным огнем, так и напишите, взяв во внимание, что во время монолога я странно дергался.
