Владимир Познер - Противостояние
Но ведь это и есть Шариков, тот самый Шариков, которому всегда проигрывает профессор Преображенский, да, проигрывает, но — и это необычайно важно понять и запомнить — не побежден, потому что он до конца и всегда останется профессором Преображенским, а Шариков — Шариковым.
Что до жизни после смерти, то тут мы с Улицкой разошлись. Я говорю — нет там ничего, она считает иначе. И говорит мне: это как музыкальный слух: одни слышат, другие — нет. На что я спросил: «Вы хотите сказать, что я просто не слышу?»
На что она, улыбнувшись, ответила: «Может, как-нибудь услышите».
Не хочу огорчать Вас, глубокоуважаемая Людмила Евгеньевна, но пока — нет. Так что пойду послушаю Баха в исполнении Гленна Гульда.
Поклон Вам.
Ален Делон
30 декабря 2012 года
В. ПОЗНЕР: Всемирно известный человек и как актер, и как красавец, и как сердцеед Ален Делон. Спасибо, что нашли время для разговора со мной.
А. ДЕЛОН: Пожалуйста.
В. ПОЗНЕР: Вы в Москве по какому случаю?
А. ДЕЛОН: Я в Москве по случаю показа фильма, в котором я снимался в Париже в течение суток и который называется «Мама, с Новым годом». В Париже со мной связались люди из продакшена, те, кто занимался съемками, и спросили, не буду ли я столь любезен совсем немного, чуть-чуть поучаствовать в картине, что это для пары, которая играет в этом фильме. Потому что фильм об одной паре. Они в Париже, сын подарил своей маме поездку в Париж, а мечта матери — встретиться с Аленом Делоном, вот и все.
В. ПОЗНЕР: Значит, вы играете себя?
А. ДЕЛОН: Да, я играю себя впервые. Это дружеское участие. Сцена происходит в ресторане «Лютеция» — вы, наверное, знаете такой. Они там обедают, и вдруг она ему говорит: «Ален Делон! Этого не может быть!»
В. ПОЗНЕР: Отлично. Это правда, что у вашего отца был кинозал?
А. ДЕЛОН: Да.
В. ПОЗНЕР: Значит, вы ребенком ходили в кино.
А. ДЕЛОН: Я ходил в кинотеатр к своему отцу. У него был кинотеатр на Амбаркадер, если знаете. Это в южном пригороде рядом с Антони. Он называется «Режина» как Бур-ла-Рен, и, конечно, мне повезло, потому что я ходил в кино бесплатно, когда был маленьким. Там я впервые увидел Бурвиля.
В. ПОЗНЕР: Вы помните какой-нибудь фильм или актера, который остался на всю жизнь с тех давних пор?
А. ДЕЛОН: Я уже сказал — это Бурвиль, которого я увидел на сцене. А фильм — это был американский фильм, забыл название. А, да, конечно. «Одинокий рейнджер». Он меня потряс.
В. ПОЗНЕР: У вас не было желания тогда стать актером, киноактером?
А. ДЕЛОН: Нет, совсем нет, потому что в моей семье не было никого, кто бы этим занимался. Отец был директором кинотеатра — это совсем не то, что быть актером. Мама — фармацевтом. А я мало что из себя представлял и совсем не хотел быть актером. Наверное, нужно рассказать, почему и как я к этому пришел.
В. ПОЗНЕР: Это очень важный вопрос — я вам его задам еще. Где-то я читал, что когда вы были ребенком, вы были очень тяжелым ребенком, трудным, что вы стреляли из рогатки в учителей и что настолько все было плохо, что местный священник просил, чтобы мама вас не водила в церковь, потому что вы тоже там безобразничали. Почему? Вы протестовали?
А. ДЕЛОН: Отвечу вам. Двадцать пять лет спустя, когда я прочел Курта Герштейна… Первая фраза в его книге, глава вторая (это выделено) — «Трудный ребенок». Это глубоко несчастный ребенок. И тогда я понял, почему я был трудным ребенком в юности. Потому что я был глубоко несчастен. Потому что когда мне было четыре года, мои родители (а я был дитя любви) расстались, я остался как пакет, который немного мешает. Каждый со своей стороны построил новую жизнь с новыми детьми, а я… Меня посылали в колледж, в лицеи, к монахам в христианскую школу, и я был ужасно несчастным ребенком, то есть трудным. Я делал самые несусветные глупости в мире до 16–17 лет, когда, наконец, с помощью отца я завербовался в армию задолго до призыва, чтобы отправиться в Индокитай.
В. ПОЗНЕР: Это было ваше желание?
А. ДЕЛОН: Это было мое желание. Больше оставаться в семье я не мог, мне было нужно жить иначе.
В. ПОЗНЕР: То есть вы не получили аттестат зрелости?
А. ДЕЛОН: Так далеко я не заходил. У меня есть свидетельство об окончании школы, уважаемый господин.
В. ПОЗНЕР: Значит, вы оказались в Индокитае.
А. ДЕЛОН: Я оказался в Индокитае, завербовавшись, не дождавшись призыва, в семнадцать лет и уехал тоже добровольцем, потому что Франция меня не интересовала, на войну в Индокитай. Наша база была в Сайгоне, служил я в элитной роте, роте Национальной гвардии, там я пробыл два года.
В. ПОЗНЕР: А вы себе отдавали отчет в том, что это все-таки колониальная война?
А. ДЕЛОН: Знаете, когда тебе семнадцать, так глубоко не задумываешься. Хочется свалить, уехать. И поскольку я не мог уехать (именно это я обдумывал и анализировал позже), я не мог уехать без разрешения родителей, потому что был несовершеннолетним. Мне было семнадцать лет. И долгие годы после этого я, если хотите, упрекал в этом своих родителей. Мои мысли сводились к тому, что нельзя разрешать семнадцатилетнему ребенку уезжать. Понимаете, что я имею в виду? Я долго злился на родителей.
В. ПОЗНЕР: Но вы говорите о родителях, которые уже были разведены? Но, тем не менее, они должны были оба дать согласие.
А. ДЕЛОН: Именно так. По закону. Я был несовершеннолетним, моя мать и мой отец сказали «Да», подписали бумагу. Нельзя было уехать без их согласия.
В. ПОЗНЕР: И они не сказали вам, что, может быть, не надо, что это опасно, что это война?
А. ДЕЛОН: Нет. Я уехал вот так. И я этого хотел. Сильно хотел. Если бы они отказались, это мне очень помешало бы. Но это и помешало мне, в частности, потом, когда я понял, что без них мне не уехать.
В. ПОЗНЕР: Значит, вы воевали.
А. ДЕЛОН: Я воевал в семнадцать лет.
В. ПОЗНЕР: Это как-то на вас повлияло?
А. ДЕЛОН: Я многому научился. И думаю, что это стало основой всей моей жизни, моей карьеры и моей жизни по сию пору, потому что я очень рано узнал, что такое дисциплина, уважение к начальству, страх и всякое такое. У меня была некая внешность, но не было внутреннего содержания.
В. ПОЗНЕР: Значит, вы вернулись через два года во Францию, и вам было девятнадцать.
А. ДЕЛОН: Да, мне было 1 июня 1966-го девятнадцать лет. Нет-нет, простите, двадцать один год. Потому что перед отправкой в Индокитай нужно было обучаться год во Франции, и только после этого я уехал туда.
В. ПОЗНЕР: Понятно. Вы вернулись во Францию. И что дальше?
А. ДЕЛОН: Я вернулся во Францию, я был свободен, свободен от всего, свободен по жизни. Вместе со мной вернулся мой друг, там он был старшим капралом. И я не очень понимал, что делать. На самом деле, я устроился на Пигаль, жил на Пигаль. Рядом с Пигаль, недалеко от площади. Откровенно говоря, у меня уже тогда была та внешность, которая у меня сегодня. И было несколько милых девушек, которые жаждали мне помочь, видите ли. И я согласился. До того дня, когда моя жизнь резко изменилась. В тот день мой друг предложил пойти перекусить в Сен-Жермен-де-Пре. Я спросил: «Что это — Сен-Жермен де Пре?» — «Это квартал в Париже рядом с Сен-Мишель». — «Давай, пошли». И там я встретил актрису, которую звали Брижит Обер. Ее по-прежнему зовут Брижит Обер, она была на десять или двенадцать лет старше меня. И она в меня влюбилась. И это было взаимно. С этого все началось.
В. ПОЗНЕР: Скажите… Я читал где-то. Может, это не правда, но, кажется, вы сидели в тюрьме после возвращения.
А. ДЕЛОН: Я сидел в тюрьме, когда был в армии. А, вы хотите сказать — в гражданской жизни? Нет-нет, не сидел.
В. ПОЗНЕР: А то, что вы были в тюрьме, это как-то на вас повлияло? Вы чему-то научились, будучи в тюрьме? Это вообще дает что-то?
А. ДЕЛОН: Нет. Меня это ничему особому не научило.
В. ПОЗНЕР: Итак, вы встретились с Брижит Обер, и именно с этого момента кино…
А. ДЕЛОН: Именно отсюда все началось, потому что Брижит Обер познакомила меня с некоторыми людьми. И Мишель Корду, жена Ива Аллегре… Она твердила мне без устали, что, мол, в любом случае я не разрешу тебе заниматься этой профессией, потому что если ты будешь ею заниматься, я тебя потеряю. Я говорил ей: «Послушай, до этого не дошло еще. Посмотрим». Вот так все и началось. Это было довольно неожиданно, удивительно. Я еще раз повторяю, все началось с моей внешности. В то время в моде были герои-любовники. Поэтому меня и взяли. И мой первый режиссер, который был мужем Мишель Корду, — Ив Аллегре. Я очень хорошо помню, с этого все началось. Он мне сказал в тот момент, когда снимал фильм вопреки мнению продюсеров, вопреки мнению большинства, он мне сказал: «Ален, я хочу тебе кое-что сказать. Ты будешь сниматься в этом фильме, как ты и хотел. Ты будешь со мной работать, как ты хотел. Просто хочу попросить тебя об одном: не играй. Никогда не играй. Будь тем, кто ты есть. Говори, как ты говоришь. Двигайся, как ты двигаешься. Смотри, как ты смотришь. И не делай ничего другого сверх того, что есть ты, ты сам». И именно так я и поступил. Я внял его совету. Я был партнером Эдвиж Фёйер, Жан Сервэ, Бернар Блие. Благодаря этому фильму… Впрочем, Эдвиж Фёйер стала моей крестной мамой в кино, а Бернар Блие — крестным отцом.
