Вероника Крашенинникова - Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России
Примечательным образом четверо из пяти упомянутых историков — британцы. Вероятно, общая принадлежность авторов и предмета исследований европейской цивилизации и меньшая, в сравнении с американской, идеологичность среды способствовали созданию их качественных работ о России.
Иногда работы западных специалистов об СССР были ближе к истине, чем работы их советских коллег: наряду с отсутствием цензуры и необходимости следовать «линии партии» этому способствовала дистанцированность от темы, непогруженность в среду и невовлеченность в ее конфликты.
Известный социолог Маргарет Мид в работе «Soviet Attitudes Toward Authority», впервые изданной в 1951 году, провела любопытный анализ национальных характеристик нового советского человека, сформировавшегося к концу 1940-х годов.[236] В большевистском идеале личности Мид тонко отмечает «попытку противодействовать чертам традиционного русского характера, которые виделись препятствием установлению большевизма, и ввести черты, которые признавались и вызывали восхищение в западной цивилизации». Вместо импульсивности, внутренней бесконтрольности, зависимости от внешней власти, большевик должен обладать дисциплинированным внутренним сознанием, способностью продуктивно действовать без внешнего контроля и стимулирования. Такой идеал, по словам Мид, соответствует идеалам пуританских отцов ранней Новой Англии и многих протестантских групп в Западной Европе в периоды «высокого, самопознающего религиозного поиска».
Профессора Калифорнийского университета Беркли Мартина Малия (1924–2004) часто относили к рядам правых историков, но сегодня его позиции покажутся очевидными многим россиянам. Малия утверждал, что советский коммунизм как эксперимент был обречен на провал уже потому, что коммунизм сам по себе обречен на провал. Советский социализм, исходя из его философского обоснования и современной практики, был «смесью идеологических иллюзий и грубого принуждения».[237] Советскую формулу Малия называл «идеократической партократией», где идеология в сочетании с диктатурой одной партии были призваны дать инструмент для построения социализма — вместо достижения этой цели через развитие или модернизацию. Такое предприятие по сути своей неосуществимо, поскольку примитивные силовые средства партократии не могут воплотить объединенную идеологическую цель построения эффективной экономики и справедливого, равноправного общества. Автократическая традиция КПСС, считал Малия, продолжала сущность царской автократии — а неизбежным симптомом автократии, будь она белой или красной, являются агрессия и империализм. Завоевание было константой всей истории России, ибо для государства, использующего абсолютную власть для управления внутренними делами, естественны абсолютистские стремления и во внешней политике. Мечта псковского монаха Филотея о Москве как о Третьем Риме и троне мировой империи, датируемая XV веком, воплотилась в XX веке в форме Третьего Интернационала, считал Малия.
Многочисленные работы Адама Улама (1922–2000), и в частности «Экспансия и сосуществование: история советской внешней политики, 1917–1967», стали учебниками в любой программе по СССР.[238] Реалистический подход Улама отвергал крайние интерпретации советской политики. По его мнению, советские лидеры были безжалостны, но рациональны: их безжалостность не оставляла надежд на построение искренних отношений, основанных на доверии и долгосрочном сотрудничестве. Рациональность и расчет советского руководства обеспечивали его предсказуемость: оно не станет играть безопасностью своей страны, не станет пускаться в авантюры, не будет бросать вызовов, которые оно не сможет подкрепить силой, и которые завели бы в тупик сам Советский Союз. Улам видел внешнюю политику СССР двойственной: когда имелись возможности для экспансии, советские лидеры ими пользовались, но когда таких возможностей не было или Советский Союз чувствовал себя под угрозой, тогда его руководство взывало к доброй стороне западного мира и общественного мнения, продвигая темы мирного сосуществования. В тех случаях, когда Сталин располагал неограниченной властью — внутри страны, — он был параноидальным, смертоносным диктатором. Когда его силе существовал противовес, как на мировой арене, тогда его действия были умеренны и рациональны.
Даже работы таких выдающихся идеологов и антикоммунистов, как Ричард Пайпс, заслуживают взвешенной оценки. В свои профессорские годы Пайпс видел в революции 1917 года трагическое событие для русского народа, позволившее небольшой группе «фанатичной интеллигенции» установить неадекватный политический курс. Революция была творением небольшой группы интеллектуалов и национального меньшинства, навязавших ее народным массам и установившим диктат одной партии, который с самого начала был безжалостным, а не стал таковым в результате отхода от начального курса.
Тот же Ричард Пайпс был ведущим приверженцем «школы тоталитарного принципа», которая считала нацистскую Германию и Советский Союз фундаментально схожими режимами. В марте 1981 года Пайпс заявлял агентству Рейтер: «Советское руководство должно будет выбрать между мирным изменением коммунистической системы в направлении Запада или войной. Третьего не дано, и ситуация может развернуться любым из двух путей… Оттепель мертва».[239]
Как в одном уме уживаются противоречивые точки зрения? Во-первых, верное понимание России не обязательно делает эксперта ее приверженцем: он по-прежнему остается на службе интересов своего государства, с точки зрения которых СССР/Россия, в той мере, в какой она претендует на важную роль на мировой сцене, является соперником. Во-вторых, вызвавшее скандал выражение «оттепель мертва», Пайпс произносил уже в качестве директора по делам СССР и Восточной Европы в Совете национальной безопасности — в администрации Рональда Рейгана, куда он был приглашен за сходство взглядов с президентом. Аналогичным образом принципиальный антикоммунизм Збигнева Бжезинского был услышан и оценен Джимми Картером, в результате чего профессор Колумбийского университета в 1975 году стал внешнеполитическим советником кандидата в президенты Картера и затем советником по национальной безопасности в его администрации с 1977 по 1981 год.
Близость к процессу формирования политики оказывает важнейшее влияние на мнение экспертов. Экспертное сообщество в американской системе принимает ощутимое участие в процессе принятия политических решений: исследователи представляют правительству анализы, отдельные эксперты регулярно приглашаются на слушания в конгрессе и совещания правительства. Однако в общем случае мнение экспертов интегрируется в политические решения только в той степени, в какой оно устраивает политиков. Как отмечает Андрей Загорский, политики ищут в советах специалистов прежде всего подтверждение собственной правоты и аргументов в поддержку того решения, к которому они и без мнения экспертов склонялись интуитивно.[240]
Таким образом, наибольшим влиянием в правительстве США пользуются эксперты, чьи мнения созвучны государственной политике в отношении России.
Пресса
Средства массовой информации США в большинстве своем занимают высокоидеологизированные критические позиции по отношению к России.
Наиболее влиятельные газеты США — The New York Times, The Washington Post, The Wall Street Journal — излагают в большинстве статей принципиальную критику политики России, используя вышеприведенные формулировки. Статьи этих же газет на социальную и культурную тематику гораздо менее или совсем не идеологизированы и рисуют вполне адекватный портрет российской жизни. Более объективную и взвешенную оценку российских реалий дает издание Financial Times, что может объясняться европейским происхождением газеты.
«Популярная» пресса описывает российскую действительность более ярко и образно: «Россия погружается во тьму», «Из России без любви», «Кремль закручивает гайки», «Козни принца Путина» и так далее. Газета USA Today, например, в конце 2006 года выражала противоречия между Газпромом и Белоруссией по цене газа и его транзиту в Европу заголовком: «Россия крепче сжимает газовую трубу, угрожает прекратить поставки».[241] Согласно автору статьи, ситуация состояла в том, что «Газпром сказал Белоруссии платить за газ с нового года в два раза больше, или поставки будут прекращены». Это демонстрирует, продолжает статья, как «Россия использует энергетические мускулы для осуществления политических целей и отклонения критики своей политики». Нюансы, детали и контраргументы, присутствующие в серьезной прессе, исчезают из желтоватых «народных» газет.
