Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 21. Мир на ладони

Потомки Шолохова – сын Михаил Михайлович и внук Миша Шолохов.

А под крышей музея – рыболовные снасти и охотничье снаряженье, принадлежавшее автору «Тихого Дона». Михаил Александрович дожил до времени тонких и прочных лесок, но до войны ловил на лески, связанные из конского волоса или сплетенные из двенадцати (на сазанов) катушечных ниток.

На отдельном стенде – изящные блесны, дареные знатному дончаку в разных местах. Но Шолохов ими не пользовался, предпочитая поплавочную удочку. И удилища бамбуковые и пластиковые не жаловал – были у него березовые удилища, какими исстари пользовались в этих местах. «По-над Доном, как ни странно для южной зоны, растут березовые островки (колки). В марте – особый день для этого назначался – мы с отцом ехали к густо растущему молодому березняку и прореживали его. Удилища получались длинные, прочные. На две трети они шкурились, а на тонком конце кора оставалась. Высушенные под навесом удилища служили долго, намного дольше, чем лески на них. В гараже у дома-музея хранится пучок таких неиспользованных удилищ».

Случалось, Шолохов ловил рыбу почти у дома – надо было лишь по откосу спуститься к реке. Но были у него на Дону, как у всякого рыбака, места любимые, то есть такие, где рыба всегда ловилась. Но к любимому месту собиралось немало лодок с удильщиками, а именитый рыбак толчеи не любил и потому на капитальную рыбалку с семейством ездил он на Хопер. Тут в пятидесяти километрах от устья реки, впадающей в Дон, Шолохов в молодые годы несколько лет жил и очень любил эти места – «Тишина. Хорошо!»

«Отправлялись на Хопер мы обычно 24 мая, в день рожденья отца. И надолго. Была у нас слаженная команда: отец, мама, шофер и я. На месте разбивали палатку, выгружали оснастку».

Экспонаты музея: садок для рыбы и лодка-долбленка.

Судя по тому, что хранится в музее, снаряжение вешенцев было самым обычным: удочки, сачок, садок для рыбы, казан (котел), чайник и сковородки. Лодка была у Шолохова плоскодонной, одно сиденье на ней – со спинкой («с возрастом у отца уставала спина») и с зонтом – большим, какие носят с собой на этюды художники.

«Самым завзятым рыболовом в нашей команде была мать. Если не позовут к завтраку, утреннюю зарю могла растянуть до обеда. Отец лишнего ловить не любил, но однажды за утро вытащил из Хопра дюжину сазанов. И крупных. Ловил он стерлядь и судаков, но сазаны были его любимой добычей – особо крупных взвешивал на старинном безмене. Рекордная его добыча – сазан в двадцать пять килограммов».

Были у Шолохова на Хопре два закадычных друга. Им в жизни не повезло: один был карлик, другой с детства немой. Обоих Шолохов, понимая их трудную жизнь, приголубил, и они, благодарные, души не чаяли в «Александрыче». Как это часто бывает в подобных случаях, все таланты обиженных судбою людей вобрала одна страсть: в этом случае – рыбалка. «Возможно, на всем Дону не было таких мастеров. Отец обоих любил, с интересом слушал одного, присматривался к сноровке другого. Не говоривший («Немко») все на рыбалке руками показывал: ладони, соединенные в пасть, – щука, руку горбом согнул – сазан, повел ладонью из стороны в сторону – сом».

Шолохов и сам в рыбацких делах разбирался, хорошо знал, что водится в реке, что ловится. Откроем страничку прославленной книги. «Из глубоких затишных омутов сваливается Дон на россыпь. Кучеряво вьется там течение. Дон идет вразвалку, мерным тихим разливом. Над песчаным твердым дном стаями пасутся чернопузы; ночью на россыпь выходит жировать стерлядь, ворочается в зеленых прибрежных теремах тины сазан; белесь и сула гоняют за белой рыбой, сом роется в ракушках… чтобы к утру застыть в полусне где-нибудь в черной обглоданной коряге».

Со снастями рыбацкими рядом – охотничье снаряжение Шолохова: сапоги, куртка, ружье, патронташ. «Охотился отец с таким же азартом, как и рыбачил. Но был у него принцип: стрелял только пернатую дичь – уток, гусей, стрепетов, куропаток да еще зайцев. Трудно поверить, но еще после войны куропаток возле донских станиц было больше, чем кур. Казаки на них не охотились – жалели патроны. Охотились мы с отцом. Охотились вот тут, у Дона, а когда хотели хорошо пострелять, ехали на хутор Такин. Куропатки там обитали огромными стаями. Ну и гуси на пролете весной… Не боюсь ошибиться, километров на десять – двенадцать тянулся фронт перелета вдоль Дона. От гусиного гогота человеческую речь иногда невозможно было расслышать. Теперь?.. Теперь все в прошлом. Охотиться мы стали ездить в Казахстан на озера. Там отец построил домик-приют. Недавно я в тех местах побывал – гусей тоже стало немного, а домик нетронут, стоит».

Шолохов хорошо знал, понимал и очень любил природу. В четырнадцать лет, прочитав «Тихий Дон», я этого не заметил, принимая описанья природы за «лирические отступления», как говорилось в школе. Недавно перечитав, вернее, пережив вместе с героями бессмертной книги все, что было на Дону в начале минувшего века, я вдруг увидел: есть в «Тихом Доне» еще одно важное «действующее лицо» – сам Дон и все, что на его берегах дышит, подает голос, сияет вечными красками жизни. Природа и сросшийся с нею быт донских казаков показаны Шолоховым ярко и точно – где одним широким мазком, где в мелких подробностях. Но это не «лирические отступления», это важная часть ткани повествованья. Мотив природы постоянно звучит в романе, но его колокольчик звенит в минуты особого напряженья страстей, когда что-то рушится невозвратно, когда кто-то гибнет. Прощаясь с закатным солнцем, с божьей коровкой, ползущей по холодеющей руке, в последний раз слышит пение птицы. Вот опять же страничка книги: «…на земле, только что принявшей веселого лошадника и пьяницу деда Сашку, все так же яростно кипела жизнь: в степи, зеленым разливом подступившей к самому саду, в зарослях дикой конопли возле прясел старого гумна – неумолчно звучала гремучая дробь перепелиного боя, свистели суслики, жужжали шмели, шелестела обласканная ветром трава, пели в струистом мареве жаворонки и, утверждая в природе человеческое величие, где-то далеко-далеко по суходолу настойчиво, злобно и глухо стучал пулемет».

Такие строчки заставляют остро почувствовать ожесточенность людей, крушение судеб, чью-то мучительную или мгновенную смерть. «Колокольчик» природы, спокойной, вечной и несуетной, заставляет нас помнить ценность и красоту жизни и нелепость всего, что могут совершить люди. Эти контрасты держат нас в напряжении постоянно. Почти на каждой странице «Тихого Дона» звенит «колокольчик», побуждающий думать о смысле жизни, и подсказывает ответ: смысл жизни – в самой жизни.

Шолохов не единственный и не первый нашел «светотень» сопоставленья природы (вечности!) с человеческими страстями. В русской литературе это многие понимали. Вспомним Пушкина, Кольцова, Тургенева, Некрасова («Нет безобразья в природе»), Тютчева, Фета, Бунина, Есенина, Пришвина. Назовем современников наших – Юрий Казаков, Валентин Распутин. Лев Толстой хорошо понимал глубину единенья человека с природой. Это он записал в дневнике: «Счастье – это быть с природой, говорить с ней». Шолохов тоже глубоко чувствовал эту связь, показав нам судьбы людей на берегах тихо текущей в море воды.

• Фото автора. 24 мая 2002 г.

Пешеход с удочкой

Посмотрите, сразу виден ходок – ноги длинные, шаг широкий и скорый, тонкий изогнутый клюв похож на удочку. Перед вами знаменитость птичьего мира – большой кроншнеп.

Кроншнепов во многих зонах земли немало. Некоторых мы видим, другие известны лишь по названью: ходулочник, веретенник, кулик-сорока, кулик-воробей, дупель, бекас, шилоклювка, камнешарка, авдотка, вальдшнеп, чибис и так далее – все перечислить нельзя. Большой кроншнеп – самый крупный из куликов и очень редкий сегодня. Когда из Рязани мне позвонил орнитолог-любитель Иван Павлович Назаров и сказал, что нашел гнездо кроншнепа-великана, я, не медля ни часа, собрался в Рязань.

Гнездо обнаружили в неожиданном месте, на торфяном поле, подготовленном к разработке, – ни куста, ни травинки, огромная плоская «шоколадка» лежит близ еще не тронутого болота. Район этот – сердце Мещеры. Кроншнепы, гнездящиеся преимущественно на болотах нашего Севера, находили приют и тут, в затопленных дебрях. Но времена изменились. Проложены на Мещере дороги, нарезано много канав, добывается торф. Осторожных больших куликов тут видят все реже и реже. Для гнезд они выбирают места, не доступные для людей. Но в этот раз какая-то беспечная парочка птиц поселилась на месте открытом – близко пылят бульдозеры, темнеют горы добытого торфа.

Гнездо мой друг пометил сучком, оставленным возле дренажной канавы. Нашу машину разработчики торфа на «плантаж» не пустили – «жара, торф может воспламениться от нагретой трубы глушителя». Предложили свою, противопожарную.