Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода - Марочкин Владимир Владимирович
Один из первых сейшенов «Центра» прошёл в Театре-студии на Юго-Западе.
Театр этот находится в помещении бывшего магазина. То есть стоит обычная девятиэтажка, на первом этаже которой когда-то работал обыкновенный овощной магазин, а потом разместился театр. Поскольку об этой студии шла молва, что она продвинутая и авангардная, то мы решили, что должны там обязательно выступить, и через знакомых договорились сыграть в студии концерт после спектакля. Аппаратуру нам ставил Володя Рацкевич, с которым я тогда подружился. Механика была такая: до спектакля мы завозим и ставим аппаратуру. Настраиваемся. Но так как сцена там была очень маленькой, то на время спектакля мы аппаратуру сдвигаем в сторону и даже частично разбираем, сами же где-то отсиживаемся. А когда спектакль заканчивается и их люди уходят, мы снова всё вытаскиваем, и в 12 часов ночи приходят наши люди по нашим билетам.
Пока шёл спектакль, мы втиснулись в подсобку театра, где у них был склад костюмов. Эта подсобка находилась в соседнем доме. Делать было абсолютно нечего, и мы три часа там сидели и ужирались водкой – и ужрались. Ну, не до последней стадии, но достаточно сильно, и когда вышли играть, то были уже в весьма подогретом состоянии…
А народу на концерт набилось очень много (зал Театра-студии на Юго-Западе вмещает 150 человек. – В. М.). По Москве как раз прошёл слух, что есть такая группа «Центр», играющая «новую волну». И мы на самом деле были новой группой, причём не только по возрасту, но и по музыке, и по имиджу. Были старые составы, которые исполняли хард-рок и арт-рок: «Смещение», «Автограф», «Рубиновая Атака», а мы представляли собой новое поколение, которое любило и слушало совсем иную музыку да и одевалось совсем по-другому.
На сцену мы вышли в чёрных пиджаках и белых рубашках, то есть видок у нас по тому времени был несколько стрёмноватый, нас из-за него потом даже именовали фашистами. Народ смотрит – и ничего не понимает: что это за рок-ансамбль, если у музыкантов нет длинных волос? И разве это рок, если в песнях нет длинных соляков на гитарах?
Из-за того что сцена была маленькой, расстояние от меня до первого зрителя было не более 30 сантиметров. Вот парень сидит на первом ряду, а вот я стою с гитарой за микрофонной стойкой. И этот парень, что сидел напротив меня, на третьей песне достал из авоськи бутылку «Фетяски», открыл её и начал пить прямо горлышка. Прямо передо мной! Бутылка упиралась мне практически в гитару. Он сделал хороший глоток – и протянул мне эту бутылку. Я взял её и тоже начал пить из горлышка. И в этот момент произошло, что называется, полное единение с залом. Все тут же достали припасённое бухло, концерт остановился и началось всеобщее братание. После этого концерт прошёл просто на ура!
Не знаю, как я доиграл сейшен, потому что меня полностью развезло: сначала водка, потом «Фетяска», затем люди ещё что-то начали протягивать. Короче, я сильно намешал. И когда после концерта мы вернулись в ту комнатку, я почувствовал, что начинаю вырубаться, и прилёг там на какой-то топчанчик. Прилёг, и помню, что склонились надо мной две бороды, практически идентичные: это были Троицкий и Липницкий. Вот так я с ними и познакомился…
Тем временем я решил уйти из Бауманского, потому что учиться там стало очень трудно, просто невозможно. Я помню, что ещё на первом собрании студентов, на которое пришли и ректор, и заведующие кафедрами, такой чёрный юморок проявился: посмотрите налево, посмотрите направо, по статистике из вас четверых останется один… А само название МВТУ расшифровывалось так: Мы Вас Тут Угробим. Знакомые ребята, которые учились в Бауманском, тоже рассказывали страшные истории о суровых сопроматах. И хотя мозгов, конечно, хватало, чтобы окончить Бауманский, но я уже полностью въехал в ансамбль и понял, чем хочу заниматься в жизни. То есть институт становился… помехой, и я решил, что надо бы как-то… уменьшить количество часов, которые я должен тратить на получение высшего образования.
Мне сказали, что неподалеку, в десяти минутах езды на трамвае от Бауманского в сторону Лефортова есть Московский электротехнический институт связи (МЭИС), и там есть экономический факультет, где стрессовых ситуаций намного меньше, чем в Бауманском.
Дело было летом, в августе. Я просто зашёл. Зная наверняка, что там период отпусков и никого нет. Только уборщица. Я говорю: вот интересуюсь, нельзя ли мне перевестись.
«А никого нет!» – отвечают мне.
«Неужели никого?»
«Только в ректорате кто-то есть».
Пошёл я в ректорат. Там сидит секретарша. Говорю, что я – студент Бауманского, хотел бы узнать о возможности перевестись в ваш институт. Она говорит: «Подожди секунду!» И ушла куда-то. Потом выходит и говорит: «Пойдём к ректору!» Фантастика: я буквально с улицы туда захожу и сразу попадаю к ректору! А он был, как я потом узнал, какой-то генерал-майор, так как МЭИС был военным институтом. Фамилия его была Ефимов. И он меня принял. Наверное, делать ему было нечего, у него было свободное время, так как в учёбе был мёртвый сезон, а тут зашёл какой-то парень и говорит, что хочет перевестись в МЭИС из Бауманского. Говорю: так, мол, и так. А он спрашивает, почему я хочу перевестись? Ну, не буду же я говорить, что в ансамбле играю, поэтому отвечаю, что я не особо технический человек и потому хотел бы учиться на экономическом факультете. Он говорит: «Сейчас все в отпусках, но 28 августа все вернутся, так что ты иди прямо в деканат и скажи, что Ефимов сказал, чтобы они тебя зачислили».
Он сказал пойти – и я пошёл. Прихожу, сидит там декан, звание его – полковник, фамилия – Романов. Я говорю: «Вот такое дело… Ректор Ефимов сказал к вам подойти, чтобы вы меня приняли. Я из Бауманского перевожусь».
Он на меня смотрит и в лоб спрашивает: «Какой у тебя блат?»
«Никакого, – говорю, – у меня блата нет».
Он на меня посмотрел, кивнул. Потом я, конечно, догадался, что он решил, будто у меня такой крутой блат, что я даже сказать об этом не могу. Вот так я перевёлся из Бауманского в МЭИС.
Любопытный факт: в моей группе на экономическом факультете были одни девушки. И у одной был парень, который постоянно её встречал после лекций, и потом оказалось, что это был Олег Нестеров. И он до сих пор на ней женат…
База в трамвайном депо просуществовала вплоть до 1984 года, а потом «Центр» переехал в «Курчатник», то есть в Дом культуры имени И. В. Курчатова, который находился на улице Рогова, неподалеку от метро «Щукинская».
«Центр» всегда имел как бы две составляющие. Одна – рок-н-ролльная, нью-вэйвовая, гитарно-барабанная, где я был басистом. Вторая – электронная, которая присутствовала в альбомах. На концертах мы играли гитарно-барабанную версию, потому что не могли на концерты брать всю эту электронику, это было нереально. Во-первых, никто не даст, потому что мало ли что может на концерте случиться. Ведь электроника, которая использовалась на записи, была не наша, мы арендовали её у знакомых. Во-вторых, гитарно-барабанное – намного проще. Поэтому несколько лет в «Курчатнике» у нас была репетиционная база для гитарного ансамбля.
… В 1988 году на горизонте «Центра» появился известный парижский продюсер Максим Шмидт, который стал продюсером нашего альбома «Сделано в Париже». В свете моды на всё советское и перестройку – это ж было дико модно во второй половине 1980-х – у него появилась идея взять какую-нибудь советскую рок-группу и повезти её во Францию и Западную Европу. Чтобы решить, с кем ему хотелось бы поработать, у знакомых русских, живших в Париже, он взял какое-то количество кассет. Русского он не понимал, с андеграундом нашим знаком не был, он просто сидел и слушал музыку. И среди услышанного его зацепила одна мелодия. Как оказалось, это была мелодия моей песни «Человек», которая потом вышла на этом альбоме, «Сделано в Париже». Он стал выяснять, что за группа эту мелодию записала. Ему объяснили, что это – Василий Шумов и группа «Центр» из Москвы. Он стал слушать другие мои песни и в конце концов понял, что хотел бы работать именно с нами. А в то время контракт с таким человеком, как я, можно было заключить только через советскую организацию «Международная книга», через ту самую, которая экспортировала музыку Чайковского и Прокофьева. Офис «Международной книги» находился рядом с французским посольством на улице Якиманка (тогда улица Димитрова), дом 39/20. Там работали серьёзные дяди, причём не трудно догадаться, что это были за дяди. И они заключили с ним контракт. Так я попал в такой механизм, который назывался «советский экспорт».
