Иоанна Хмелевская - Третья молодость
Я наказала ее страшно – закрыла в спальне. Уставшая от столь роскошной забавы, Симка сразу же уснула на постели.
За какие-то провинности я решила побить палкой всех собак. Они нашли эту идею весьма занимательной и с радостью лезли ко мне. Kapo отобрала у меня палку и вместе с Симкой затеяла игру. Да, в качестве железной руки я никогда не годилась, совершенно распустила всю свору, но упорно придерживалась мнения: собака должна иметь больше прав, нежели человек, ибо собака – существо несомненно более благородное
К концу месяца, перед возвращением домой, мы решили навести порядок и я призвала на помощь мою Геню, профессионала высокого класса по уборке. Геня панически боялась Kapo. Я провела Геню с заднего хода, собак выпроводила во двор. Но оказалось, что Геня забыла взять рабочую одежду.
– Жалко вашего платья, пани Геня, наденьте мое домашнее, оно уже грязное. Потом заодно выстираю.
Геня надела мой домашний наряд, в котором я проходила все это время. Она убирала в доме, я сидела на скамейке во дворе. Симка влезла мне на голову, Kapo лежала у ног. Геня кружным путем сходила к помойке и возвращалась через двор, стараясь не приближаться к нам. Kapo вдруг заинтересовалась, посмотрела на нее внимательно, повернулась и взглянула на меня, потом опять на Геню в моем платье и снова на меня. Она явно не могла понять, почему я раздвоилась. Решив это выяснить, Kapo вскочила и побежала к Гене.
Геня остановилась как вкопанная, молча, затаив дыхание. Kapo тщательно обнюхала платье. Запах тот же, все в порядке, кивнула головой и вернулась ко мне – что ж, раз уж мне так нравится, могу пребывать в двух лицах, она ничего не имеет против.
Единственный способ справиться с Kapo – поставить ее перед свершившимся фактом. Чужой человек должен оказаться в доме, чтобы она не знала, когда он пришел, и тихо сидеть в кресле. Уже оказавшегося в доме она соглашалась оставить живым. Вставать с кресла, однако, не рекомендовалось. Двигаться разрешалось после довольно продолжительного времени. До некоторой степени Kapo примирилась с Марией, моей приятельницей (помните, в «Бегах»?), пришедшей в гости на вишни. Облаяли ее основательно, но все же разрешили выйти из дому и отправиться в сад. Kapo играла с Симкой, но время от времени вспоминала – в доме чужой человек, и проверяла, как обстоят дела.
Мы с Богданом не без злорадства представляли себе, как собака не пустит домой хозяев. Что и случилось.
Дети вернулись из отпуска и прокрались в дом с заднего крыльца. Kapo, увлекшись игрой во дворе, влетела, когда они уже сидели. Она ужасно разнервничалась, вздыбила шерсть, но что-то тут не клеилось. По-видимому, запах дома и запах врагов оказался тот же самый, это ее дезориентировало. Kapo убежала из дому и не хотела возвращаться. Ночь провела во дворе, в квартиру вошла лишь на следующий день, когда я приехала и села за стол близ открытой двери. Она вошла, припадая к полу, и улеглась под моим стулом. Молча пролежала так часа два, потом осторожно выползла, ткнулась к Ежи, обнюхала его и лизнула в руку. Признала в нем вожака.
Об одной лишь Kapo я могла бы написать целую книгу, до сих пор с ней сто утешений и радостей, но и тяжкий Господень крест. Каким-то таинственным образом она узнавала родственников, Тересу и Тадеуша встретила очень спокойно, а на Лильку даже не гавкнула.
В самом начале шампиньонной эпопеи, еще осенью, у моего сына случилась беда. Он закупил объект вместе с персоналом, в том числе с прекрасным управляющим, взявшим на себя три четверти работы. И этот управляющий скоропостижно скончался – отказало сердце – на комбайне с удобрением.
Мы с Марией как раз приехали в гости. Я позвонила у калитки, кто-то открыл, мы вошли. Через двор бежала Ивона.
– Езус-Мария, мама, пан Станислав, кажется, умер! – крикнула она, очень встревоженная. – Бегу звонить в «скорую»!
– Где он? – крикнула Мария и тоже бросилась бежать.
Я обежала дом следом за ней. Пан Станислав сидел на комбайне в странной позе, вокруг собрались люди. Мария сорвала с себя куртку, влезла на комбайн, потребовала помощи, пана Станислава уложили, и она принялась делать массаж сердца. Ничего не помогало. Не помню, упоминала ли я где-нибудь о ее профессии: Мария доктор медицины. Она не щадила усилий, но без всякой пользы – было слишком поздно, пан Станислав скончался уже минут десять назад.
В суматохе Мария куда-то исчезла. Я обнаружила ее в гостиной, она сидела на диване совершенно зеленая. Мне сделалось совестно, что я разрешила ей лезть на комбайн да еще и просила об этом. Нашла я коньяк и влила в нее это единственное пользительное средство, подвернувшееся под руку. Через четверть часа она обрела нормальный вид.
После смерти пана Станислава вся работа легла на плечи сына. Другого хорошего управляющего Ежи так и не удалось найти, и рабочий день у него продолжался с пяти утра до полуночи. У Ивоны почти то же самое. Выдержали они два с лишним года, после чего ребенок вернулся к своей исконной профессии.
* * *
Мать снова начала выкидывать канадские фортели: ребенок ее забудет, съедобные продукты есть только в Канаде и т.д. Я вообще-то собиралась в Канаду, только несколько позже, на конгресс. Не могла же я разъезжать без конца туда и обратно. Но матери так хотелось к Тересе, что она готова была двинуться в путь и одна.
– Если ехать, то в июле, позже я не поеду, – за явила она.
А был уже конец мая.
– Ты хоть отдаешь себе отчет, где живешь? В какой стране? Как я оформлю тебе все за месяц?
Мать не знала как, но ей приспичило, и все тут.
Я позвонила Тересе. Приглашение пришло за три дня с человеком, летевшим в Варшаву. Тереса пыталась протестовать – у Тадеуша был инсульт, угрожавший зрению. Он выбрался из тяжелого состояния, но нуждался в уходе, и Тереса попыталась отложить визит сестры на некоторое время. Быть может, до будущего года. Я не скрывала состояния матери и откровенно призналась, что в будущем году она, скорее всего, не сможет предпринять такое путешествие. По совести говоря, кем-то из них я вынуждена была пожертвовать, матерью или Тересой. Пожертвовала Тересой. И ей пришлось тяжело.
Совершенно убежденная в безнадежности предпринимаемых усилий, я начала хлопоты, просто чтобы ни в чем не упрекать себя. И произошло невероятное.
Паспорт матери я вырвала из заветного окошка уже после закрытия бюро. Такого в принципе никогда еще не случалось. В Канадском посольстве я провела всего лишь час, тогда как нормальные люди ночевали там по трое суток.
– Сегодня так мало людей, – сообщил мне охранник у двери.
В зале польских авиалиний «Лёт» вообще не было ни души. Мрачная девица одиноко сидела в кассе брони, другая столь же одиноко в билетной кассе. На двадцать четвертое июля нашлось несколько мест, можно было купить билеты. Шесть миллионов я при себе не носила – столько стоил тогда билет, – и девица из кассы брони посоветовала выписать билет и ехать за деньгами, тогда место останется за мной наверняка. Я последовала ее совету, обернулась за полчаса. В «Лёте» уже собралась огромная толпа. Я прорвалась к билетной кассе и получила выписанный билет без очереди.
В банке я оказалась в пятницу – очередь на три часа, не меньше, но тут я случайно узнала: на завтра приходится рабочая суббота. Приехала в субботу, за десять минут получила деньги и разрешение на вывоз. Только диву давалась: что же происходит? Некая таинственная сила устраивала отъезд моей матери!
Вылетела она двадцать четвертого июля, в день своих именин. Я договорилась со всеми: за ней присматривали пять стюардесс, носильщик ходил около нее осторожно, боясь дохнуть, чужой парень обязался присмотреть за багажом в Монреале и свое обещание выполнил. Теперь можно было надеяться, что мать полетит по высшему разряду.
Когда мы сидели в зале ожидания, она вдруг сказала:
– Спасибо тебе, дочка.
Я испугалась. Святые угодники, что с ней стряслось?
– В чем дело? – взъерепенилась я. – Что случи лось? Ведь ты же сама хотела лететь?
– Да ничего не случилось, я действительно хотела слетать, так что большое тебе спасибо.
Я окончательно одурела, не понимая, в чем моя вина. Ведь все сделано по ее желанию, тогда к чему этот разговор?!
– Для меня это самый прекрасный подарок к именинам, – торжественно заявила мать. – И я искренне тебе благодарна.
С трудом и не сразу до меня дошло – в кои-то веки мне наконец-то удалось осчастливить свою мать. Потом из Канады я получила от нее письмо – она была довольна и в хорошем настроении. Прочла я письмо совершенно ошарашенная и задумалась: как же такое небывалое настроение выдерживает Тереса?
Впоследствии Тереса призналась: она пережила один из худших периодов в своей жизни, включая и годы войны...
Затем я полетела на конгресс в Торонто.
Я слишком долго путешествовала как все нормальные люди, ясно, что какие-нибудь эксцессы должны были приключиться. Летела я скандинавской авиакомпанией «Сас». С тех пор я больше «Сасом» не летаю. Придется переждать несколько лет: может, они про меня забудут. На обратном пути я сбежала у них с самолета.
