Фиона Хилл - Сибирское бремя

Признание Ишаева подтверждает, что совершив полный оборот, Россия снова приходит к призывам к мобилизации и принуждению. Действительно, убеждение, что лучше уж пусть российское государство само распределяет рабочую силу в определенные регионы и в отрасли промышленности, чем позволять делать это рынку (предоставляя людям выбор), по-прежнему глубоко коренится в российском политическом мышлении. На совещании во Владивостоке, хотя и Виктор Христенко, и Владимир Путин отметили, что обычное правило для людей, подыскивающих работу и место жительства в условиях рыночной экономики, звучит так: «Вы должны работать там, где наиболее выгодно, и жить там, где наиболее комфортно», — оба они подчеркнули, что у россиян должна быть и другая императива: «Вы должны служить там, где потребуют государственные интересы». (Путин даже заявил, что как Верховный главнокомандующий он имеет право решать, «где кому служить»)28.

Президент Путин и прочие российские лидеры все еще вольны рассуждать о важности чувства долга и служении государственным интересам. Россияне же с 1990-х годов с большей готовностью реагировали на притягательность сил рыночной экономики, покидая Сибирь и Дальний Восток, если им предоставлялась такая возможность. По свидетельству экспертов, например Тимоти Хелениака, в 1989–2001 годах миграция в пределах региона была довольно заметной. Свыше 12 процентов населения региона, отнесенного Всемирным банком к жителям российского Севера (см. приложение В), уехали из этих отдаленных районов, хотя многие мигранты были не в состоянии выехать за пределы Сибири29. Как свидетельствуют аналитики, наиболее интенсивный всплеск миграции отмечался в 1992 году, непосредственно после развала Советского Союза. Хотя темп эмиграции и снижался из-за восстановления политических барьеров на пути миграции и хотя переселиться куда-нибудь в Российской Федерации становилось все сложнее, тот факт, что массовый исход подобного рода действительно произошел в начале 1990-х годов, был важным и своевременным сигналом со стороны рынка и свидетельствовал о том, что большая часть производства в этой части страны находится в упадке. Такой сигнал должен был быть, но не был замечен ни региональными, ни центральными властями.

Окончание эпохи советских субсидий было одним из главных факторов, послуживших причиной подобного исхода. Как отмечалось ранее, до развала СССР рабочая сила являлась в значительной степени субсидируемым элементом производства в Сибири и на Дальнем Востоке. Надбавки к зарплате были лишь малой частью этих субсидий. Выплаты и льготы, предоставлявшиеся Советским Союзом помимо зарплаты и вне зависимости от конкретного предприятия, на котором работали люди, были важнее всего для постоянных жителей региона. Они варьировались от низких тарифов ЖКХ и цен на жилье до фактически бесплатных авиаперелетов в европейскую часть России. Эти льготы были урезаны в начале 1990-х годов, и рабочих Сибири и Дальнего Востока уже не могли устроить одни только высокие зарплаты. В итоге они были поставлены перед фактом серьезного урезания и их реальной заработной платы. Многие реагировали так, как следовало ожидать, — покидали не только предприятие, но и регион, что было естественным последствием потери субсидий из центра. За исключением «Норильского никеля», почти ни одно предприятие в регионе не было настолько прибыльным, чтобы иметь возможность выплачивать своим работникам заработную плату в денежной форме, достаточную для компенсации утраченных льгот.

В экономике невозможность платить достаточные зарплаты рабочим, чтобы они продолжали трудиться, а не уходили с предприятия, служит показателем стоимости капитала (предприятия). В Сибири и на Дальнем Востоке в 1990-х годах «собственники» капитала — директора заводов, олигархи, обзаведшиеся российскими промышленными активами, региональные элиты и, разумеется, федеральные власти — не восприняли или, по меньшей мере, не осознали подспудный намек эмиграции на то, что этот капитал был фактически менее прибыльным (более затратным), чем они себе представляли. Над директорами заводов и над правительством довлело политическое обязательство оберегать стоимость капитала. Развернутую версию такой схемы сохранения видимости стоимости нежизнеспособных предприятий назвали российской «виртуальной экономикой»30. Нигде эта схема не была настолько в ходу, как в Уральском и Сибирском регионах. Проблемы стали появляться. В то время как политические связи между предприятиями и государственными структурами обеспечивали процесс совершения неких сделок между предприятиями и между предприятиями и этими структурами («виртуальные» цены и «виртуальная» оплата налогов), работники просто не желали больше притворяться, что их «виртуальные» зарплаты в действительности выплачивались. С появлением свободного выбора места работы люди стали покидать заводы.

Таким образом, возник дисбаланс между физическим капиталом, заводами и оборудованием, с одной стороны, и рабочим — с другой. Рабочая сила стала дефицитным фактором. Она была бы в еще большем дефиците, если бы не существовало всех этих ограничений на российском рынке труда. Как мы уже говорили в предыдущей главе, многие люди оставались запертыми в Сибири и на Дальнем Востоке. Они были не в состоянии переселиться из-за ограничений по проживанию в наиболее привлекательных местах, из-за недостаточно развитого рынка жилья и из-за непреходящего значения системы личной экономической безопасности (подсобное хозяйство, общественные связи и прочие защитные механизмы, помогавшие россиянам пережить потрясения 1990-х). Потому-то, несмотря на все негативные явления, заводы в Сибири были в состоянии удерживать некоторое количество прежней рабочей силы, хотя те, кто оставался, чаще всего оказывались наименее продуктивными и наименее мобильными из всех работников. Для переселения им не хватало профессиональной подготовки, и, соответственно, их перспективы при переселении были ограниченны.

Хотя собственники и региональные власти еще не в состоянии признать тот факт, что заводы и целые отрасли промышленности Зауралья становятся все более убыточными, они видят текущее решение проблемы сохранения стоимости капитала в привлечении рабочей силы. Без производства промышленные активы были бы действительно никчемными, а без рабочей силы не было бы производства. Но как же, однако, российское правительство сможет сделать Сибирь и российский Дальний Восток привлекательными для рабочей силы, когда возможности по компенсации утраченных субсидий советских времен в форме более высоких зарплат ограниченны? Можно ли заинтересовать или вдохновить мигрантов откуда-нибудь еще из России снова двинуться на восток? Следует ли делать это путем уменьшения привлекательности других мест или путем акцента на негативных сторонах других регионов, как это предлагают некоторые российские аналитики?31 Или для этого надо еще больше затруднить переезд людей в Москву и другие части Европейской России?

Сначала единственное решение проблемы уменьшения численности сибирского населения виделось в том, чтобы заинтересовать этнических русских, проживающих в бывших республиках Советского Союза в возвращении в Россию на замену мигрировавшей рабочей силы. После распада СССР за пределами Российской Федерации проживало порядка 25 миллионов этнических русских. В 1992 году членам этой диаспоры и другим бывшим советским гражданам по новому закону о российском гражданстве было предоставлено право «возвращения», или иммиграции в РФ, если они постоянно проживали в России и обратились за гражданством до 2000 года32. Однако, как и в случае с миграцией в пределах Российской Федерации, сразу же после развала СССР последовал всплеск миграции в Россию из других бывших советских республик, который достиг своего максимума в 1994 году, а затем быстро пошел на убыль33. Из 25 миллионов этнических русских, зарегистрированных за пределами России во время последней советской переписи (1989), с того времени фактически вернулись всего 3 миллиона человек, в основном из Средней Азии и с Украины. Большинство — 22 миллиона — предпочли не переселяться. По состоянию на 2000 год, они и теперь вряд ли поступят иначе34. Тимоти Хелениак и другие эксперты по миграции пришли к выводу, что эта «движущая сила миграции, похоже, изрядно себя истощила»35.

Так как россияне из той диаспоры больше не желали в массовом порядке возвращаться, российское государство и местные власти начали вынашивать идею рабочих-иммигрантов — импорт рабочих из-за пределов России, чтобы восполнить их недостаток в Сибири и других регионах. И правда, иммиграция — это уже реальность, а не просто идея фикс в России. Однако, как и в Европе, она стала одним из наиболее спорных вопросов начала XXI века. Иммигрантская рабочая сила, скорее, приводит к умножению проблем в Сибири, чем к их решению.