Судьба человека. Оглядываясь в прошлое - Борис Вячеславович Корчевников
Конечно, мне приходилось хоронить товарищей – Гиви, Арсен Павлов… Для меня эти потери, как будто у меня оторвали часть организма. Я скучаю по Арсену, как по самому близкому человеку. Мы с ним несколько раз встречались, незадолго до того, как его убили, и было ощущение, что он хочет выговориться. Арсен мне все время звонил: «Захар, где ты есть там? Приходи, поговорим». Я теперь понимаю, что он интуитивно чувствовал, что нужно дорассказать что-то про себя. Мы сидели с ним по четыре, по пять, по шесть часов и разговаривали, он все мне рассказывал. Я все записывал на диктофон в телефоне, у меня все эти записи хранятся, но я их боюсь слушать. Я включаю, слышу его голос, у меня слезы наворачиваются, и я выключаю.
Вначале на Донбассе я жил в обычном доме, возле него дважды снимали фугас. Один раз нашла охрана с собакой, другой раз, слава богу, местный житель подошел и сказал, что «вот там его зарыли». И мне не хотелось таким дешевым образом отдавать свою жизнь, и поэтому перебрался оттуда.
Я поехала встречать 2015 год в Луганск с мужем и собакой, хотела стать новогодним чудом для ополченцев. В результате Донбасс стал частью моей жизни, причем очень важной. Захар говорит, что он не ставит себя в один ряд с Гиви, с Моторолой, но для меня он с ними наравне. Он настоящий герой, благороднейший рыцарь, прекраснейший пример жертвенности. Мне кажется, что все должны быть такими. Но почему он только один такой?…
Юлия Чичерина, певицаС Захаром я познакомился заочно, когда прочитал несколько его книг. И через некоторое время мы с ним встретились на одной из передач на федеральном канале. Он тогда предложил: «Я сейчас еду в Луганск, не хочешь поехать со мной? Дашь там концерт для ополченцев, для людей, для народа». Я сказал: «Да. Я поеду». Когда мы проезжали Донецкий аэропорт, мы вышли, и Захар сказал: «Посмотрите сюда – все, что вы видите, это все осколки». И там действительно просто все было усеяно ими и со всех деревьев сбита кора. Они уже больше никогда не будут расти, просто стоят все посеченные… Захар сказал: «Под этим деревом я был под страшным обстрелом. Я лежал под ним два часа, и меня не могли вытащить. Невозможно было даже поднять голову». И когда ты все это видишь своими глазами, то, конечно, понимаешь, какой там творился ад.
Александр Скляр, заслуженный артист РФ– Вообще, Чичерина и Скляр – это не единственная история. Меня еще потряс Владимир Валентинович Меньшов, которого я обожал и вся моя семья его очень любила. Однажды мы встретились с ним на съемках какой-то программы. Я тогда только приехал из Донецка и собирался возвращаться обратно. И он совершенно спокойно, скромно передал мне пакет: «Захар, возьми, пожалуйста, в Донецк». Я спрашиваю: «А что это?» Он говорит: «Ну, возьми». Я раскрываю, а там один миллион рублей, и, конечно, эти деньги я в течение двух недель раздал интернатам, болезным, несчастным и так далее. Но Меньшова тут же внесли на сайт «Миротворец» и объявили пособником сепаратистов. Ну что надо иметь в голове, какую надо иметь психику или антипсихику, чтобы такие вещи творить?
Собственно, с 2014 года я занимаюсь разнообразной гуманитарной помощью для мирных жителей Донбасса. Только что в Горловке погиб отец троих детей. Он воспитывал их один, без жены. Таких историй, к несчастью, сотни и тысячи. Детям, инвалидам и многим другим мы помогаем в постоянном режиме.
Потом на Донбассе где-то каждые два-три дня я выезжал на позиции и находился там с ребятами. Если были какие-то военные операции, я непосредственно участвовал в их подготовке и, собственно, в их проведении. В городе тоже был ряд каких-то дел, которые я постоянно вел. Я там устраивал рок-концерты – делал так, чтобы люди могли приехать, потому что это тоже важная часть жизни. Дело в том, что люди на Донбассе подходили и спрашивали: «А люди в России, которые поют, которые пишут, они помнят про нас? Они знают про нас? Нам же как бы плохо, тяжело, может быть, они приедут?» Саша Скляр и Юля Чичерина уже сами ездили, но потом я еще других людей подтянул.
Домой я звонил редко, чаще писал эсэмэски, потому что как-то странно работала мобильная связь: она то есть, то ее нет. Если включалась, я, как правило, был на передовой. Видимо, там начинали ловить какие-то вышки украинские. Но я знал, что мой номер «пробит» и можно там до такой степени «доэсэмэситься», что прилетит что-нибудь на голову.
Моя жена тоже приезжала на Донбасс. Когда первый раз увидела так называемых ополченцев (сейчас это уже армия ДНР), она в них буквально влюбилась. Сказала, что устала от снобов с умершей психикой и с умершей душой, которые изо всех сил изображают из себя сливки человечества в российских городах и столицах. И потом мне рассказывала: «Я наконец увидела людей, которые жертвенны, открыты, умны, остроумные и яркие. И я увидела, что они – святые. Мне Бог открыл глаза, и я благодарна ему за это». Детей она тоже привозила. Конечно, страшно за них, но мы оба надеялись, что Господь присмотрит за всем. Дети тоже, конечно же, в полном восторге. Мне потом в школе про сына говорили, что он мог четыре часа подряд рассказывать про Донбасс, про Донецк, и я не вижу в этом ничего плохого.
Моя жена с самого начала понимала, с кем связывает жизнь. Когда мы познакомились, я был омоновцем. Она выходила замуж за военного, и ей ужасно нравилась моя форма. У нее не было вопросов, когда я отправился на контртеррористическую операцию в Дагестане, хотя у нас был маленький ребенок. Да, потом я какое-то время был писателем, но она всегда ностальгировала вот по тому моему виду. Когда все началось на Донбассе, я жену спросил: «А почему ты меня не уговариваешь, чтобы я не ехал туда?» Она ответила: «Если бы тебя уговаривала и ты бы согласился, я бы перестала тебя уважать».
Вообще мы с женой через многое прошли. Я помню, полгода мы
