Анна Ромашкина - Хостесс. История Бэйли Екатерины
– Хорошо, если ты окажешься прав. А если – нет? Что, если мне придется здесь без тебя визу ждать? Переводить документы на Москву – глупо, это еще больше времени займет. А корейская виза у меня только до декабря. Вот закончится она – что тогда делать будем?
– Можно сходить в эмигрэшку и объяснить ситуацию, попросить их продлить тебе визу еще на пару месяцев, – предлагал он.
– Пожалуй, попробовать можно. Лишь бы этих добавленных месяцев нам хватило… Но это все – не раньше ноября.
– Хорошо. Значит, в ноябре мы обязательно съездим, – легко соглашался Санни.
Время от времени у меня появлялось стойкое ощущение, что если я не получу визу до его отъезда и мы снова расстанемся, то все будет кончено. На еще одну разлуку не было сил ни у меня, ни у него (я буквально чувствовала, насколько вся эта тягомотина уже ему надоела). То есть я бы, конечно, ждала, как настоящая «жена декабриста», но третий год расставаний – это было бы все-таки «чересчур».
Я старалась прогнать свое ужасное «предчувствие», но оно появлялось все чаще и чаще. С Санни своими страхами я не делилась, так как не хотела расстраивать. Тем более что он принялся бы меня заверять, что все будет хорошо. Но я давно уже не верила в то, что если мы расстанемся еще хотя бы раз, у нас вообще хоть что-нибудь будет. Не говоря уже о «хорошо». И убедить меня в обратном уже никому было не под силу.
Подобные мысли и «предчувствия» потихоньку убивали меня изнутри, ведь для меня наш с Санни брак был не просто штампом в паспорте и кольцом на пальце. Он был для меня ВСЕМ! Я не могла себе даже представить жизнь без него! И потерять Санни было равно примерно тому, как если бы верующему человеку в самый трудный момент его жизни предоставить неопровержимые доказательства того, что Бога нет, и никогда не было: и у него и у меня мир перевернулся бы с ног на голову.Оля с Крисом в Сеуле так и не поженились, но решили, что распишутся чуть позже в России. Так что очень скоро я проводила ее на самолет и опять осталась в квартире одна.
Вскоре я узнала, что в конце декабря приедут Таня и Джек.
С одной стороны, я надеялась, что к тому времени все-таки уеду с мужем в Штаты, но с другой – что с Танькой все-таки увижусь.
Я по-прежнему работала в баре Кима, и «Лос Лобос» нравился мне все больше и больше. У нас появились постоянные клиенты, с которыми уже не надо было ломать голову над тем, чем их рассмешить и как разговорить: все происходило само собой. Но иногда появлялись и новые посетители.
Однажды дверь бара широко распахнулась. Мы с Чуян, как по команде, повернулись лицом ко входу и дружно проорали: «Добро пожаловать в Лос Лобос!», как от нас того требовал Ким. В бар вошел высокий тощий мужчина лет сорока пяти, неся перед собой огромную кастрюлю, литров на пять. Из кастрюли чем-то соблазнительно пахло.
Желудок тут же дал о себе знать, напомнив, что про обед хозяйка как обычно забыла.
– Здрасте. Можете называть меня Шпик, хотя на самом деле я – Шон. Но лучше все-таки Шпик, – длинно и немного путано представился он. – Я вам принес «гамбо»: свинина, курица, колбаса в соусе. Попробуйте, это очень вкусно. Я всем разношу, так как очень люблю готовить, а семьи здесь у меня нет.
Мы с Чуян переглянулись, удивившись свалившейся «с неба» еде, но отказываться от угощения не стали:
– Спасибо! – все так же – хором – поблагодарили мы и полезли искать ложки.
– А мне «Хайт», пожалуйста, – заказал он пиво и уселся напротив нас.
Я подала выпивку и разлила по тарелкам божественно пахнущий «гамбо».
«Гамбо» – ни на что не похожее в русской кухне блюдо: много разного мяса в густом коричневом соусе. Пожалуй, можно было бы сравнить ЭТО с подливкой, но по вкусовым ощущениям разница была слишком заметной, и не в пользу подливки.
– А ты, разве, не будешь? – удивилась я.
– Не, я когда пью – не ем, – ответил он и закурил.
Так в мою жизнь вошел Шпик.
Пока мы обедали, я рассказала немного о себе, а потом попросила рецепт столь вкусного блюда. Мы обменивались рецептами разных блюд и очень скоро выяснили, что ирландская (Шпик был американским ирландцем) и русская кухни очень похожи.
– Короче, я понял. У нас – кухни «для бедных»: что нашел в холодильнике, то и смешал, – сделал он вывод, когда я описала ему рецепты приготовления борща, щей, холодца и солянки.
Я убедилась, что Шпик действительно очень любит готовить, ведь все три часа мы говорили исключительно о еде. А так как я и сама на готовке помешана, то наш разговор пришелся мне весьма по душе. Вообще, Шпик мне сразу очень понравился. Хотя у нас и была огромная разница в возрасте, но общее пристрастие нас как-то сближало.
Ему было сорок восемь лет. В Америке у него осталась жена – японка, с которой он прожил уже тридцать лет и которую до сих пор любил до безумия, а также двое взрослых дочерей. Он с гордостью показывал мне их фотографии, бережно уложенные в портмоне, и рассказывал, какие они умные и хорошие. Было заметно, что без семьи ему здесь безумно одиноко, хотя находился он в Корее всего-то неделю.
Когда «гамбо» уже совсем остыло, он, наконец, спохватился: оказывается, он планировал отнести его еще в несколько баров, чтобы покормить филиппинок.
– Я часто буду приходить, – заверил он на прощание. – У меня некому все это есть, а других развлечений, кроме готовки, я и не знаю.
– Конечно, приходи! А если еще и с такими кастрюльками, так тем более! – радостно пригласила я.
На следующий день Шпик пришел снова, принеся восхитительную итальянскую пасту с курицей под сливочным соусом. Да-а, уж что-что, а готовить он и вправду умел!
– Я забыла вчера спросить: почему тебя не Шоном, а Шпиком называют? – прошамкала я, со свистом поглощая вкуснейшие макароны.
– Шон – мое имя. Но так получилось, что все знали меня как «Шон – тот самый Пьяный Ирландский Кретин». Со временем это все сократили до Шпика, – со смехом объяснил он. – Я ведь в молодости пил, как лошадь. Мог сутки пить, а после часа сна спокойно на работу пойти. Меня перепить никто не мог, даже немцы. Уж насколько те пиво хлещут, и то не справились!
– Ясно, – усмехнулась я. – Это просто ты с русскими водку не пил.
– Ерунда! Или ты хочешь поспорить?! – осведомился Шпик лукаво.
– Ага. Как-нибудь. Я в Россию скоро поеду: вот привезу русской водки, закуски – тогда и посмотрим, – ответила я на вызов.
Домой я решила поехать на пару недель в сентябре – повидаться со всеми до наступления холодов. Благо, до родного города Ха оттуда было рукой подать: три часа по Корее до аэропорта в Сеуле и два часа в самолете. Да и билеты стоили не слишком дорого. К тому же в сентябре Санни на месяц отправляли в командировку в Осан, а поехать с ним я не могла.
В тауне Шпик стал популярен очень быстро. Он почти каждый день разносил еду по клубам, а нескольким филиппинкам даже купил «тикеты», ничего при этом не требуя взамен, – просто для того, чтобы те могли спокойно отдохнуть впервые за несколько месяцев.
Да, знаю, таких людей почти не осталось, но, тем не менее, он был таким.
Уж и не знаю почему, но Рите, одной из немногих, Шпик не понравился.
– Почему? – часто спрашивала я, не понимая ее отношения.
– Ты посмотри, во что он одет!? Как бич, ей Богу! – восклицала она с гримасой отвращения на нарисованном кукольном лице. – А ведь хорошо зарабатывает, он же контрактник!
– Зря ты к нему так относишься. Не важно, как он одет, ведь человек он – очень хороший. Он и еду нам постоянно приносит, – вставала я на его защиту.
– И все равно он мне не нравится! – твердила она упрямо.
И спорить было с ней бесполезно.
А Шпик действительно за собой не следил. Но я не могла его осуждать: всю жизнь, покуда они жили вместе, за ним ухаживала жена, которая не проработала ни дня своей жизни, потому что если у семьи появлялась необходимость в дополнительных деньгах, то Шон просто устраивался на вторую работу. Поэтому, оставшись «без присмотра», в вопросах быта он стал абсолютно беспомощен. Хотя зарабатывал он действительно хорошо: закончив военную службу, пропахав на правительство двадцать лет, сейчас он занимался компьютерами, хотя и все так же – на правительство. Точно я не знала, чем он занимается, так как должность эта была супер-секретная, связанная с оборонкой, но я так поняла, что работа была действительно очень хорошо оплачиваемая, ответственная и интересная. И хотя мне он ничего о ней не рассказывал, я чувствовала, что он ею по-настоящему увлечен.
Несмотря на свой внешний вид, собеседником он был очень приятным, и я часто заслушивалась его рассказами о себе.
В те давние годы, когда он был еще маленьким, его многочисленная семья далеко как не бедствовала, держа собственную пекарню. Жили они в большом двухэтажном доме, а Шон ходил в хорошую частную школу… Но однажды его дядя сбежал, прихватив с собой деньги пекарни, тем самым обанкротив их в один миг. Тогда-то им и пришлось продать дом, отказаться от платной школы и переехать в самый нищий квартал Бостона. Они поселились в неотапливаемом подвале старого дома, где Шону пришлось делить общую лежанку со всеми братьями и сестрами.
