Юрий Поляков - Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма

Фильм получился жестким, гротескным, что и вызвало бурю восторга в 88-ом. А теперь его почти не показывают, так как это снято не про людей, а про монстров, причем придуманных. Снежкин и среди актеров искал «монстров», точнее тех, кто мог талантливо изобразить «монстров». Потому-то и выбрал Игоря Бочкина на роль Шумилина, а Виталия Усанова на роль заворга Чеснокова. «Смотри, какие рожи! Какие сволочи!» — гордо говорил он мне, показывая фотопробы. Ярость ослепляет художника. Талантливые, но неистовые режиссеры и начали формировать манихейский миф о советской власти.

— Персонажи — образы собирательные, но реальные прототипы у них наверняка были?

— Я всегда отталкиваюсь от конкретного человека, насыщая его впоследствии черточками, подсмотренными у других людей. В Николае Шумилине больше всего от двух реальных людей — первого секретаря Бауманского райкома Валерия Бударина, с которым я работал в 1977–1978 годах, и от Павла Гусева, первого секретаря Краснопресненского райкома, где я состоял членом бюро, когда стал секретарем комсомольской организации Союза писателей. Присловье «Вот так, да?» — это от него, оно тогда было в моде.

— За дальнейшей судьбой прототипов следили?

— Судьбы оказались совсем разными. Павел Гусев стал видным общественным деятелем, газетным магнатом, а Бударин начал пить, покатился по наклонной плоскости и погиб — его зарезали у пивной в пьяной драке в начале 90-х. А стартовые возможности у них были равными. Более того, из райкома Бударин пошел на большое повышение — стал заместителем председателя Комитета молодежных организаций, а Гусев (у него случились какие-то крупные неприятности) ушел с понижением — всего-навсего ответственным организатором в тот же КМО. А потом все перевернулось…

— …и один выжил, а другой пошел на дно.

— Да, нечто подобное произошло со многими. Это называется: перемена участи. Одни могут приспособиться к меняющейся среде, другие такого усилия над собой сделать не в состоянии. Адаптационные возможности даны человеку от природы. Плюс — откровенное везение. Один оказался в конкретном деле и смог его приватизировать, другой стал крупным функционером, но в собственности у него была лишь «вертушка», а ее отключили, и у него ничего не осталось. Разумеется, кто-то не смог пережить краха идеи, в которую верил. А другим — тьфу: спокойно эмигрировали на ПМЖ, как второй секретарь того же Краснопресненского райкома, чуть не в баню ходивший с орденом Трудового Красного Знамени…

— Выжили те…

— …кто понял, что государственность обретает новую форму, пусть и уродливую на первых порах. Плохая она или хорошая, но другой нет, значит надо работать на ту власть, которая есть. И оказались — кто в команде Ельцина, кто — у Зюганова… Нормальное обретение себя в новой жизни. Чем принципиально отличаются функционеры того времени от нынешних, образца 90-х годов? Советский функционер был государственником. Все внутренние интриги шли только до тех пор, пока борьба не наносила вред делу. Никакому секретарю ЦК/обкома/райкома, проигравшему аппаратную схватку, не пришло бы в голову, как Ельцину, сдавать врагам государство. А в 90-е в госаппарат пришли люди, для которых интересы страны — десятое дело. Они не все жулики и мерзавцы, но государственный инстинкт у них атрофирован. А чиновник без него невозможен, как музыкант без слуха или танцор без ноги.

— Та же проблема возникает и с интеллигенцией?

—Для нее возможны два состояния: либо она заражена энергией противостояния с обществом, устройство которого считает неправильным, либо охвачена некой высокой позитивной идеей. Советская интеллигенция была охвачена такой идеей — построения небывалого бесклассового общества. Я, несмотря на рабоче-крестьянское происхождение, тоже отдал дань кухонному фрондерству и лукавой иронии. Есть у Некрасова мудрые строки:

Я не люблю иронии твоей,Оставь ее отжившим и не жившим…

Мы были «не жившие», потому и иронизировали даже там, где надо было благоговеть. А когда в классовом обществе оказался, на березовских-ходорковских насмотрелся, понял: для людей, на себе узнавших социал-дарвинизм, построение бесклассового справедливого общества вполне может быть искренней сверхидеей. Дежурное фрондерство у 99% людей истаивало с приобретением жизненного опыта, а оставшийся один процент был своего рода бродильным грибком, поддерживающим процесс пенообразования. Идея возврата к классовой иерархии зародилась в верхних слоях советской власти, несмотря на то, что весь мир двинулся в обратном направлении. И вот теперь в нынешней России власть осталась один на один с вечно фрондирующей российской интеллигенцией, с которой хорошо ругать красно-коричневых, звать на борьбу за общечеловеческие ценности. Но опереться на нее в конкретных делах нельзя. А ведь настоящая, национально сориентированная интеллигенция по определению есть носитель интеллектуальной версии государственной идеи подобно тому, как народ есть носитель ее интуитивной версии, выработанной на основе горького опыта многих поколений, которые осознали: когда государство берет за горло — плохо, но когда его вообще нет — это уже катастрофа. Нынешняя наша интеллигенция, столичная прежде всего, сочетает в себе неприятие самой идеи государственности с огромным желанием быть рядом с властью и жить за ее счет. Это уникальное сочетание — наше ноу-хау. В западной традиции, если я против государства, то мне от него ничего и не нужно. А здесь нет: мне не нравится эта страна-лузер, лучше бы ее поделить на 50 мелких аккуратненьких государств и вообще снять проблему России в мировой политике, но 12 июня я должен быть в Кремле на приеме — жрать икру и жать руку президенту, ловя его взгляд.

— В свое время вы предложили разделить людей пишущих на писателей и «ПИПов» (персонифицированные издательские проекты). А для журналистов вы могли бы классификацию предложить?

— У меня в новом романе «Гипсовый трубач» герои по методике футуриста-заумника Хлебникова придумывают новые названия различным профессиям. Сценарист у них — писодей, режиссер — игровод, продюсер — игрохап. Журналистов я бы разделил на «жизнеписцев» и «пропагандосов». Первые пишут о том, что их на самом деле волнует. Вторым все равно, о чем писать: в газете, подконтрольной «Газпрому», они будут славить «голубую реку жизни», в партийной газете Зюганова — Ленина, который «всегда живой», а в издании, существующем на общаковские деньги, воспевать душегубов 90-х, занявшихся благотворительностью. «Пропагандосов» традиционно презирали и в советские времена, и в царские. А вот «жизнеписцев» уважали за смелость и честную бедность. Сегодня их считают лузерами, над ними посмеиваются, зато «пропагандосы» в чести, их ставят в пример молодежи. Этот сдвиг и привел к тому, что журналистам перестают верить. Есть убийственная статистика. Вот такая гримаса эпохи и ее не скроешь никакой «золотой маской».

«Бизнесмены у меня спрашивали: „Откуда вы знаете мою секретаршу?“»

В широкий прокат вышел фильм режиссера Валентина Донскова «Небо падших» по одноименной повести известного писателя Ю. Полякова.

Повесть «Небо падших», опубликованная в 1997 году, написана в обычной манере писателя — вполне серьезное драматичное содержание щедро сдабривается иронией и сарказмом, отлитыми в форму остроумных афоризмов. Но есть у этой манеры интересная особенность: в повестях и романах юмористически-сатирический флер вполне мирно уживается с драматическим содержанием. А при переводе на язык кино ироничность незаметно уходит на второй план, уступая место мелодраме или чистой драме. Что, собственно, произошло и с фильмом по повести «Небо падших».

Потому что история фантастического взлета и падения молодого бизнесмена Павла Шарманова (в фильме его сыграл актер Кирилл Плетнев), его трагичной любви к секретарше Катерине (актриса Екатерина Вилкова) ни к сатире, ни к юмору не располагает. Она могла бы быть банальной, если б не случилась в лихие 90-е, драматическую эпоху первоначального накопления капитала в постсоветской России. Затертая история фам фаталь — роковой красавицы — окрасилась мрачными цветами и приметами смутного времени экономических и социальных реформ.

Герой фильма Павел Шарманов — не слишком обремененный нравственными «предрассудками» молодой человек — делает головокружительную карьеру. Бедный советский студент, промышляющий малоэтичным занятием — предоставлением (не забесплатно, конечно) страждущим парочкам кабинок охраняемых им самолетов, в десятилетие «больших возможностей» становится владельцем крупнейшей в стране частной авиакомпании. Он проходит обычный путь бизнесмена этого гремучего времени, периода наглого откровенного рэкета, безнаказанного отстрела конкурентов. Времени, когда выживаемость и успех определялись не столько умом и талантом, сколько умением приспособиться к бандитским условиям или найти надежную «крышу». Героиня — помощник Шарманова Катерина — образованная, умная, дерзкая красавица без комплексов, тоже строящая свою карьеру не слишком чистоплотными способами. И быть бы этому альянсу гармоничным, если бы не вмешались живые человеческие чувства: страсть, ревность, муки от обмана и предательства…