Итоги Итоги - Итоги № 48 (2011)
Однако сегодня Котэ Лузиньян-Рижинашвили, совсем, кстати, не киношник, а бизнесмен и юрисконсульт, живущий между Лондоном, Москвой и Тбилиси, спокойно говорит о призывах бойкотировать показы. «Страх не страх, а эмоция такая, конечно, в людях присутствует. Но я, решив этим заниматься, исходил из конъюнктурных соображений. Было понятно, что наши верхи отнесутся к этому спокойно, а если они умные, то смогут потом и воспользоваться проектом. Мы осторожно развиваем его, стараемся не раздражать людей. И уверены, что дождемся лучших времен. Обидно только, что молодежь из театрального института под влиянием своих непримиримых профессоров нас игнорирует. Приехали такие мастера — Вадим Абдрашитов, Павел Лунгин, Роман Балаян, Ираклий Квирикадзе. Можно подумать, много еще будет возможностей с ними встретиться!» — удивляется он. И говорит о базовой вещи: теряя элиты, не важно — бизнесовые или культурные, но заинтересованные в улучшении отношений между нашими странами, обе стороны поступают недальновидно. Будущей весной он с партнерами по фестивальному делу намерен привезти современные грузинские фильмы в Москву. Может, к тому моменту и «Любовь с акцентом» выйдет в прокат.
А пока Фестиваль кино России и других стран СНГ в Грузии — почти партизанский рейд. Конечно, помогает то, что политика тут не ночевала. Но заговор молчания рано или поздно придется прервать. Ведь речь не о покойнике, а о вполне живых отношениях, где есть не только обиды, но и общая память, нити дружбы и исторические связи, по которым нельзя чикнуть ножиком и ампутировать. Сегодня оценки сдержанны, а о реальной подоплеке говорят с популярным здесь припевом: «Все сложно». Впрочем, многие сложности исчезают, если пользоваться здравым смыслом. Скажем, на логотипе обновленной студии «Грузия-фильм» название будет написано на трех языках — английском, грузинском и русском.
Ирина Любарская
Впали в спячку / Искусство и культура / Художественный дневник / Балет
Выбор первого балета для новехонькой исторической сцены вполне понятен — после сюрпризной оперы «Руслан и Людмила» театру важно было показать нечто привычное, парадно-помпезное, адекватное новоимперскому зданию. Ради этого Большой не постеснялся сделать натяжку — вовсе «Спящая…» не премьера, а перелицовка давнишнего спектакля Юрия Григоровича, сделанного, в свою очередь, по его же предыдущей редакции. Дело поручили 84-летнему автору, но, как всякая перелицовка, и эта оказалась хуже предыдущей, несмотря на богатые вышивки да позументы.
Странную услугу оказали спектаклю сценограф Эцио Фриджерио и художник по костюмам Франка Скуарчапино. Вместо старенькой «одежды сцены», сотворенной художником Симоном Вирсаладзе, у спектакля появилось ну очень богатое оформление. Видимо, оно «съело» весь бюджет, ведь за полтора часа действа его так и не сменили: громадные белые с золотом колонны обрамляли и дворец Принцессы Авроры, и лес, в котором охотился ее жених Принц Дезире, а полом и землей служил нарисованный ковер с золотыми загогулинами. Итальянское барокко вкупе с русской неэкономностью напрочь подавило все тонкие мотивы спектакля, и без того спрямленные режиссурой и хореографией: ни томления чувств будущей пары, ни предчувствия счастья принца, едущего в ладье по лесу... Даже созданные Феей Сирени наваждения смотрятся на этом ковре посреди колонн «чисто конкретно», зато над роскошной залой витает бессмертная и незапланированная тень потемкинской деревни.
Кордебалет не лажал, но и не блистал синхронностью. Толком освоить сцену труппа не успела, а «железная рука Грига» уже не сработала — девочки отвыкли от обращения на повышенных тонах. Глаз спасался на главных героях. Ставшая за мелькнувший год мамой Принцесса Аврора — Светлана Захарова демонстрировала блестящую форму: в танце у нее по-прежнему «ничего личного», но очевиден уверенный балеринский класс — большие позы, роскошная стопа, умение вырулить в пируэт даже при «недокрутке» партнера. Интригой было появление американца Дэвида Холберга, на чьем контракте с Большим еще не высохли чернила. Он оказался безупречен в классическом стиле, заставляя вспомнить подзабытые манеры благородного танца.
В итоге получилось не то чтобы пушкой по воробьям, а проще — заурядность в богатой раме. Театр хотел удивить наверняка, но вместо золотой середины выдал позолоченную посредственность. «Спящая…» оказалась похожей, как сестра, на «Раймонду», обновленную незадолго до закрытия Старой сцены. Зрители там тоже торжественно скучали с подобающим случаю выражением лица. Ущипните меня, хочу, как принцесса, проснуться — это не та труппа, которая несколько месяцев назад танцевала Chroma Макгрегора. И совсем не та, что семь лет назад на том же месте упоенно плясала «Баядерку» с разрушающимся храмом.
Лейла Гучмазова
С точки зрения мирового зла / Искусство и культура / Художественный дневник / Книга
«С детства я был одержим стремлением к абсолюту и преодолению границ. Эта страсть и привела меня к расстрельным рвам на Украине» — так описывает свой жизненный путь Максимилиан Ауэ, эсэсовский офицер и главный герой романа Джонатана Литтелла. И, в общем, не врет: в айнзатцгруппу, занимающуюся уничтожением «еврейского элемента» на Украине, Максимилиана — эстета, интеллектуала и доктора юриспруденции — приводят не садистские наклонности, не фанатичная верность идеям нацизма и не личная неприязнь к евреям. Ему просто не повезло родиться в то время, когда шансов избегнуть общей вины не было ни у кого, да и сам критерий вина — невиновность утратил четкие границы. История Ауэ — это история о винтике, становящемся смертоносным орудием в деснице рока. А еще о трагической невозможности избегнуть подобной судьбы: во времена, когда человеческая кровь уравнивается в цене с водицей, палач так же обречен на злодейство, как его жертва — на смерть.
Восьмисотстраничный роман француза американского происхождения, журналиста, лауреата Гонкуровской премии и автора нашумевшей книги о Рамзане Кадырове — чтение, к которому применим любой эпитет, кроме, пожалуй, слова «приятное». Текст Литтелла густо уснащен сценами самого жуткого насилия, а нарочитая бесстрастность героя лишь усиливает общее гнетущее впечатление. Да и самого Максимилиана Ауэ — гомосексуалиста, оправдывающего свою преступную (с точки зрения Третьего рейха) склонность патологической влюбленностью в родную сестру, — трудно назвать симпатичным рассказчиком.
Нет, глотать этот мучительский текст по страничке, морщиться, бросать и снова к нему возвращаться мы обречены по иной причине. Герой еще не успевает толком начать свой монолог, как в каждом читателе рождается неприятное подозрение, что содержание романа имеет к нему лично самое непосредственное отношение. История превращения обычного человека в монстра, способного взять за руку и отвести к расстрельному рву напуганную трехлетнюю девочку, рассказывается с такой невероятной психологической достоверностью, что понимаешь: да, именно так оно и было. Именно так чувствовал и вел себя нормальный, здоровый человек. К примеру, такой, как я сам. Да-да, я сам — гуманный и мудрый — едва ли поступил бы иначе...
Нарочито неприятный Максимилиан Ауэ, с которым читателю меньше всего хотелось бы себя ассоциировать, оказывается универсальной моделью человека, попавшего в абсурдную и страшную ситуацию и вынужденного в ней осваиваться, выдумывать для себя оправдания, да просто жить, в конце концов! И то, с какой легкостью это происходит, как безошибочно включаются механизмы, позволяющие каждому легализовать — в первую очередь в своих глазах — любое зло, заставляет усомниться в незыблемости собственных нравственных принципов.
На Западе многие сочли роман Литтелла апологией фашизма. В самом деле, нацисты в нем выглядят вполне по-человечески, вызывают сочувствие и даже — ужас, как неприятно в этом сознаваться! — сопереживание. Однако апологетического в «Благоволительницах» ничуть не больше, чем, скажем, в книге еврейского философа и журналиста Ханны Арендт «Банальность зла», ставшей классикой общественно-политической мысли. Многие пассажи романа, кстати, напрямую отсылают к этой работе, исследующей феномен Холокоста через личности его ключевых вдохновителей и реализаторов. Понять не значит простить или оправдать. Но любой человек в мире (и нацистский преступник не исключение), по мнению Джонатана Литтелла, имеет право на эту высшую милость — понимание. И, собственно, это главное — банальное и вместе с тем бесценное — моралите, которое можно вынести из его романа.
