Ласло Бито - Эвтаназия? Эвтелия! Счастливая жизнь — благая смерть
— Всем известно пристрастие СМИ к упрощению крайне сложных явлений, сведению их к одной-двум взаимосвязям и какому-то конкретному имени. У нас в стране легче было склонить общественное мнение к поддержке эвтелии и добиться соответствующих законов, чем в некоторых западных странах, поскольку условия для неизлечимо больных и умирающих в наших больницах были поистине невыносимыми. Читателям более старшего возраста, должно быть, еще памятны репортажи 2007 года, вскрывшие страшную картину восьмиместных палат, куда — по выражению тех лет — «складывали» умирающих. Обнаружились и такие места (бойкие на язык репортеры прозвали их «сушильнями»), где содержались умирающие, похожие на высохшие мумии: с такими и хлопот было меньше, да и лекарств им требовалось лишь половинная доза. Конечно, если умирающим вообще давали препараты, которые обязаны были покупать и приносить родственники. Съемки, выполненные скрытой камерой, потрясали!
Тогда-то общественное мнение и склонилось в пользу эвтелии. Особой поддержкой пользовались наши устремления обеспечить каждому подготовку к достойному концу жизни и создать соответствующие институты в духе эвтелии. Следующим шагом явилось отстаивание права человека распоряжаться своей судьбой и в случае необходимости просить активной эвтаназии. Вскоре уже семьдесят, а в крупных городах даже восемьдесят процентов населения высказались в поддержку наших инициатив. В ответ на это против нас объединились служители церкви и другие консервативные круги. Поэтому парламентские дебаты и длились почти три года.
— Однако не успели еще закончиться дебаты и вступить в действие новые законы, как в некоторых домах престарелых ситуация изменилась к лучшему.
— Совершенно верно. Но до реорганизации 2011 года еще оставалось немало заведений, где уход за пациентами и обеспечение их медикаментами и питанием осуществлялись лишь в посетительские дни, усилиями родственников. Впрочем, всплыли факты и пострашнее. Оказалось, что нуждающиеся в призрении нередко попадали в приюты начисто ограбленными. В то время действовал закон, согласно которому поступающий под опеку человек должен был отписать свой дом, квартиру, а то и все имущество в пользу владельца приюта или лечебного заведения, на церковные нужды, монастыри, частное предпринимательство и т. д. Родственники тем самым лишались законного наследства, а несчастные старики задним числом горько раскаивались в собственной опрометчивости.
— Если я не ошибаюсь, кому-то все же удалось отсудить обратно свою квартиру?
— Да, случай этот наделал много шума. Не разбирающуюся в юридических и деловых вопросах вдову вынудили отдать прекрасную квартиру в центре города и отчислять в фонд дома престарелых две трети пенсии. По подсчетам экспертов, сдавай старушка свою квартиру внаем, и четверти дохода хватило бы на оплату содержания в приюте. Не говоря уже о возмутительном посягательстве на пенсию.
— Вы, вероятно, обладаете и дипломом юриста?
— Нет, на это времени не хватило. Я лишь посещал специальные юридические курсы, чтобы получить необходимые для моей профессии правовые знания. Основное образование у меня медицинское. Университет окончил в 1965 году, а теологию изучал не в стенах вуза: Закон Божий — в гимназии, Библию и теологию впоследствии пришлось осваивать подпольно, таясь от шпиков и стукачей. Собирались у кого-нибудь из друзей, всякий раз в другом месте. Один из наших учителей, в прошлом знаменитый профессор теологии, зарабатывал на хлеб у токарного станка, другой — в мастерской по ремонту автомобилей. Но на меня, да, пожалуй, и на всех остальных самое большое влияние оказал священник, который никогда в жизни преподаванием не занимался. Во время Второй мировой войны он служил полковым священником на Дону, где погребал тысячи павших, а затем, при кровавом режиме Ракоши исповедовал в тюрьме приговоренных к смертной казни. Сам он был освобожден по амнистии 1953 года, но на достойную работу рассчитывать не мог, так что все свободное время уделял нам.
Впервые я встретил его уже будучи студентом четвертого курса, но лишь благодаря ему понял, что значит быть врачом. Вернее, братом милосердия. Он не уставал повторять нам — нас было трое, проявлявших особый интерес к теологии, — что врачевание — это профессия, а уход за больным — истинное призвание. «Станьте братьями милосердия, если уж сестер милосердия из вас не получилось», — говаривал он, призывая нас заниматься не болезнью, а больным. На Дону, где отец Христофор и сам был ранен, он называл сестер «ангелами сострадания».
— Уж не тот ли это отец Христофор, о котором пишет в своих мемуарах Енэ Томьян, всемирно известный психолог?
— Я упоминал, что в научном кружке нас было трое. Так вот, одним из них был Енэ. Даже после самых изнурительных больничных дежурств мы допоздна вели беседы с отцом Христофором, под видом дружеских встреч устраивая семинары по теологии, вернее, по философии этики. Енэ Томьян, как правило, норовил перевести эти беседы в русло психоанализа и обсуждения спорных вопросов.
Позднее, когда мы сообразили, что знание теологии не устранит причин человеческих бед, стремления людей к самоистреблению, мы вместе с Енэ и еще несколькими коллегами перешли к изучению психологии — на сей раз методом самообразования, по учебникам. Томьян защитил диплом в Сорбонне, я же в 70-е годы здесь, на родине, окончил курсы.
— Возвращаясь к отцу Христофору… Это в его честь, в его память вы и ваши сподвижники называли себя «Христофорами»? Вы, похоже, и теперь не против, чтобы вас так называли, а вот ваши коллеги отнюдь не настаивают на этом…
— В начале своей карьеры я действительно часто ссылался на отца Христофора в лекциях и в научных работах. Полагаю, именно поэтому меня и моих соратников по движению в поддержку эвтелии прозвали «Христофорами»… Но вообще-то здесь скорее напрашивается аналогия со святым Христофором, который, согласно апокрифическому мифу, помог ребенку Иисусу перебраться через ручей. Словом, имя напоминает о помощи в преодолении какого-то рубежа или порога, может быть, оттого некоторые его и не любят. Ведь все больше становится людей, которые не верят в картину загробного мира, каким он когда-то представлялся, — чуть ли не географическим понятием: Царством Небесным, куда отлетает душа после смерти тела.
В наше время люди проникаются убеждением, что тело и душа нерасторжимы. Вам наверняка кажется естественным, что на этом постулате базируются как современная медицина, так и психология. Если вообще имеет смысл разделять эти специальности. Я же воспитывался в то время, когда Церковью нам внушалось, что тело — всего лишь бренная оболочка, временное пристанище бессмертной души.
— Но ведь и вы, зачинатели движения эвтелии, говорите о сохранении духовной сущности каждого человека. Это подчас оказывает умиротворяющее воздействие на готовящихся к смерти людей, которые не верят в загробный мир, а потому и церковные обряды не приносят им утешения. По мнению ваших критиков, это всего лишь гуманная компенсация христианской веры в потустороннюю благодать.
— Для вас, конечно, не новость, что наш институт никогда не высказывается по религиозным вопросам. Кто бы ни обращался к нам за помощью в предуготовлении к кончине, мы никому не отказываем.
— Ну а сами вы?.. Ведь вы помогли примириться со смертью множеству людей — и верующих, и атеистов — и за шесть десятилетий своей работы насмотрелись всякого… Что думаете вы в свои 84 года о загробном мире? Что станет с нами после смерти?
— Духовное наследие, если таковое накоплено, безусловно, сохранится.
— Значит, посмертное духовное бытие может служить утешением лишь для тех, кто созидает? Вряд ли это корректно по отношению к тем, кто…
— В этом смысле нет разницы между теми, кто оставляет духовное наследие, и теми, кто находит умиротворение в вере в загробное бытие. «Каждый да черпает благодать в вере своей», — сказано в Коране. Нам в свое время внушали, что в Царство Небесное попадает лишь человек благочестивой жизни. Под этим, как правило, подразумевались искренняя вера, богобоязненность и соблюдение Божьих Заповедей — не лгать, не красть, не убивать. Теперь к этим достоинствам добавилась также необходимость внести свой вклад в духовную, эмоциональную, научную или материальную жизнь общества. Это единственное, что может обогатить нас и сохранить после смерти нашу духовную сущность.
Поэтому я подчеркиваю, что ключевой принцип эвтелии заключается в следующем: на склоне жизни, когда разум уже не устремлен в будущее и память приводит на ум не события вчерашнего дня, а вехи жизненного пути, — следует обращаться к возвышенным воспоминаниям.
Конечно, если не захлопнется перед нами кладовая памяти. Если не побоимся распахнуть ее дверь. А если окажемся не в силах устранить это психологическое замыкание самостоятельно и не обратимся за помощью, то под конец дней будем обречены на невыносимую пустоту, часы протяженностью в день и дни, долгие, как недели. Это далеко от эвтелии, от благого завершения жизни.
