Это не пропаганда. Хроники мировой войны с реальностью - Питер Померанцев
Благодаря интернету процесс вербовки стал быстрее и искуснее, чем во времена, когда Рашад оказался в «Хизб», но основные техники остались прежними. В наши дни особенно заметна пропаганда исламского государства, которой занимается ИГИЛ, и, хотя «Хизб» официально выступает против этого движения, Рашад видит, как в идеях ИГИЛ отражаются типичные для «Хизб» чувства, концепции, язык и поведение.
–
«Напишите им, как сильно вы по ним скучаете и что уход из семьи – это харам [130]».
Рашад переписывается в мессенджере с родителями двух юных девушек, присоединившихся к исламистскому движению на Ближнем Востоке. Они живут в маленьком английском городке и пишут своим дочерям, находящимся где-то в Ираке. Те просят у своих родителей разрешения выйти замуж за бойцов джихада. Девушки пишут, что скучают по родителям, что просят прощения и не хотят огорчать их, но этот брак – их долг перед солдатами халифата. В этом состоит их вклад в большое дело.
Рашад знает, что родители воспитывали девушек в консервативных мусульманских традициях и отправили их изучать медицину в Хартум, а затем, к своему ужасу, обнаружили, что девушки обратились к иной форме ислама, настолько радикальной и политизированной, что родители просто перестали их узнавать. Не зная, что делать дальше, они обратились за помощью к Рашаду.
По его мнению, тот факт, что девушки в принципе спрашивают разрешения у родителей, – это хороший знак: они все еще чувствуют связь с ними. Возможно, именно в этой точке влияние на них экстремистов минимально, и он может попытаться разрубить узы их новой идентичности.
Девушки продолжают просить благословения у своих родителей. Они пишут, что только в халифате смогут жить в полном соответствии с принципами своей веры.
Рашад и родители отвечают, что девушки могут полноценно исповедовать ислам и в Англии, что они не дают благословения на брак и что их «халифат» нарушает все истинные правила исламской этики и права.
«ИГИЛ по отношению к исламу – это то же самое, что измена по отношению к браку», – пишет Рашад.
Девушки замолкают. Возможно, они задумались над словами родителей? Через некоторое время они отвечают цитатами на средневековом арабском, неверно трактующими исламских богословов. Очевидно, что это не их слова. Рашад уверен, что вмешался их куратор из ИГИЛ, который диктует девушкам, что писать. Продолжать разговор сейчас смысла нет.
Рашад открывает еще одно окно на экране, чтобы показать мне страницу в фейсбуке одного молодого человека откуда-то из центральных графств Англии. Фотографии бунгало, которые он сдает в аренду, работая агентом по недвижимости, перемежаются видео, «доказывающими», что террористические атаки в Европе «на самом деле» совершались ЦРУ; посты о том, как ему нравится новый Samsung по сравнению со старым iPhone, чередуются с видеоклипами, в которых проповедники оправдывают убийства геев. Молодой человек пишет, как ему неприятно смотреть на пьяных людей вечером в пятницу, в то время как британские дроны убивают невинных мусульманских детей на Ближнем Востоке. «Поддерживать халифат – это наш долг. Земля кяфиров [131] никогда не станет домом для истинно верующего!»
Рашад написал ему, что когда-то был частью радикальной исламистской группы, но покинул ее. И спросил, не хочет ли молодой человек поговорить с ним?
В любой момент Рашад может оказаться вовлечен в десяток подобных разговоров онлайн. Из соображений приватности, защиты данных и безопасности я изменил фрагменты приведенных выше бесед. И хотя я пытался изложить их максимально правдоподобно с учетом данных ограничений, Рашад закатывал глаза каждый раз, когда я пытался превратить его «взаимодействия» в драматические сценки с ясным сюжетом, как в телесериалах. В реальности все работает иначе. У разговоров больше нет определенного начала и окончания. Все смазано и нечетко. Часто успех состоит уже в том, что человек в «группе риска» просто отвечает Рашаду. Он считает успехом, если откликается хотя бы 5 % собеседников. Такие разговоры могут вестись не один год, но даже если собеседника удается «заинтересовать», помочь ему бывает очень сложно. Со временем Рашад все же смог убедить тех сестер вернуться обратно к родителям. Однако у них не было никакой возможности покинуть территорию, захваченную ИГИЛ. Он ничего не слышал об их судьбе даже после того, как ИГИЛ выдавили из Ирака и Сирии.
В начале работы с каждым человеком из «группы риска» Рашад пытается понять, что его мотивирует. Руководствуется ли он политическими убеждениями, то есть он прежде всего радикал, который по совпадению еще и мусульманин? Обычно такие люди сразу обвиняют Рашада в том, что он – агент западного империализма. Может, человек действительно интересуется религией? Или дело в личной драме? В психических отклонениях? Или речь идет о комбинации всего вышеперечисленного?
Рашад начинает разбирать по полочкам хорошо знакомую ему логику, которой пользуются вербовщики, находя в ней противоречия. Когда его собеседники говорят, что религиозный долг состоит в объединении ислама в одно государство, живущее по принципам шариата, Рашад отвечает, что со времен Пророка существовало множество исламских империй и правителей; единой модели просто нет. Когда ему говорят, что карикатуры на Мухаммеда должны быть запрещены на Западе, Рашад спрашивает, значит ли это, что нужно запретить и Коран? Очевидно, что если свобода слова есть у одной стороны, то должна быть и у другой? Когда собеседники утверждают, что Запад выдумывает исламистские террористические атаки, а терроризм представляет собой естественную реакцию на западную внешнюю политику, Рашад указывает на противоречие: получается, что террористические акты задуманы их врагами и в то же время одобряются ими.
Затем он фокусируется на одном из их главных ложных убеждений – скажем, отрицании Холокоста – и приводит столько убедительных свидетельств против него, что отмахнуться от них становится невозможно. В конце концов, спрашивает Рашад, откуда мы знаем о существовании Пророка? Об этом нам говорят авторитеты. У нас есть исторические свидетельства. Традиции. Теории заговора подрывают саму основу ислама…
Рашад пытается помочь своим собеседникам увидеть, как ими манипулируют, сломать их представление о том, что исламская идентичность по своей природе исключает британскую (американскую или датскую).
Но здесь кроется проблема. Тип мышления, с которым он пытается бороться, основанный на заговорах и «самоотчуждении», становится все более распространенным. «Экстремиста» не стоит путать с «маргиналом» или «радикалом». Экстремистская идеология может охватывать целые страны, и становится все сложнее понять, где центр экстремизма, а где – его периферия. Один из главных «барометров», которые ИСД использует для своей работы, – это индекс «позитивного миролюбия», в состав которого входит индикатор под названием «признание прав остальных» [132]. И значение именно
