Бен Чу - Мифы о Китае: все, что вы знали о самой многонаселенной стране мира, – неправда!
Менталитет кули
Задымленный город Кайпин в провинции Гуандун не знает покоя даже по воскресеньям. Навещая в один из выходных старую подругу моей бабушки, я обратил внимание на громоздящиеся прямо посреди окруженного жилыми домами двора большие штабеля ярко-малиновых джинсов. Рядом с каждой такой грудой, прилежно склонившись над шитьем, сидели на маленьких стульчиках пожилые женщины. Выполнение сдельной работы по заказу местного экспортера давало им возможность получить небольшой дополнительный заработок, чтобы немного помочь семье. Казалось, женщин нисколько не волновала перспектива провести весь выходной за этой монотонной работой. Они вскинули на миг глаза, глядя, как мы припарковываем машину, но тут же вновь сосредоточились на шитье. Часом спустя, покидая дом нашей знакомой, мы обнаружили, что ближайшая к машине стопка одежды выросла настолько, что заблокировала выезд. Нам пришлось расчищать себе путь, чтобы проехать. При виде подобных сцен безмолвного усердия очень легко уверовать в миф о несравненной трудовой этике китайцев. Этих женщин легко представить на месте крестьянок, которых веком ранее Артур Хендерсон Смит наблюдал за прилежным сбором насекомых с ростков капусты.
Однако это впечатление может оказаться обманчивым. В Китае все быстро меняется. Первое поколение китайских рабочих-мигрантов, испытавшее в юности голод и потрясения эпохи культурной революции, было обречено на тяжелый труд в то время, когда в Китае началась так долго откладывавшаяся индустриализация. Тем не менее их дети все чаще демонстрируют совершенно иное отношение к работе. Многим из них непонятно, зачем горбатиться ради скудного заработка. Сегодня рабочие на конвейере, многие из которых покинули свои деревни, так и не вкусив прелестей тяжелых сельскохозяйственных работ, лучше образованны и начинают требовать более достойной оплаты своего труда.
И их требования не остаются без ответа. В последние несколько лет «Фоксконн», на заводах которого в Китае работает более миллиона человек, стал давать своим работникам премиальные надбавки в выражающихся двузначными цифрами процентах, хотя и от очень низких зарплат. На стороне этого нового поколения рабочих оказалась также и демография. Вследствие вызванной политикой одного ребенка на семью низкой рождаемости население трудоспособного возраста, достигнув вскоре пика своей численности в размере примерно миллиарда, начнет вслед за этим сокращаться. Это означает, что предложение на рынке труда в ближайшие годы начнет падать, приводя тем самым к повышению зарплат. Предприниматели переводят свои фабрики в глубь страны, где рынок труда шире, а оплата труда ниже, однако и там по уже названным причинам демографического и культурного порядка зарплаты рабочих растут. Те экономисты и политики, которые продолжают пугать нас угрозой неудержимого соревновательного вызова, исходящего от Китая, отстали от жизни. В наши дни оплата ручного труда в Китае обходится дороже, чем в других развивающихся странах, таких как Мексика и Шри-Ланка. Эпоха «дешевого Китая» подходит к концу.
Мы увидели, как миф о присущей местному населению трудовой этике столетиями использовался для оправдания эксплуатации. К счастью, возможностей для этого становится меньше. Китайские рабочие учатся отстаивать свои права. Однако предрассудки, пусть и в смягченном виде, все еще остаются. Один ученый муж из правых заявил мне как-то, что отказ в британском гражданстве жителям Гонконга после передачи колонии Пекину в 1997 году был огромной ошибкой. Он объяснил, что Великобритании следовало переселить в Ливерпуль все трудолюбивое население Гонконга, обменяв на них ленивых обитателей Мерсисайда. «Мы, таким образом, получили бы граждан с высокой трудовой моралью, а те, кто клянчит социальные пособия, смогли бы попытать счастья с коммунистической партией», — провозгласил он, придя в восторг от собственной идеи в духе Свифта. Он и не догадывался, что высказал слегка осовремененную версию фантазий сэра Фрэнсиса Гальтона на тему заселения Африки усердными китайцами и вытеснения ими ленивых и «праздных» коренных обитателей.
Если на Западе все еще живы викторианские предрассудки, то в современном Китае не исчез дух маоистского догматизма в отношении к работе. Как и в 1950‑х, суд по-прежнему может приговаривать диссидентов к «исправлению трудом». В 2008 году именно к такому наказанию приговорили Лю Шаокуня, учителя, добивавшегося справедливого суда над виновниками гибели детей, оказавшихся во время сычуаньского землетрясения под обломками некачественно построенного здания, стены которого сравнивали с соевым сыром тофу. И поныне существует система секретных лагерей, известных под названием «лаогай», в которых диссидентов заставляют работать, производя дешевые товары на экспорт. Работа все еще используется в Китае в виде наказания, как форма идейного перевоспитания.
Невозможно, конечно, отрицать, что китайцы часто изнуряют себя работой до полного изнеможения. Тем не менее мы чересчур долго без всяких сомнений связывали такое поведение с особого рода ментальностью кули. В большинстве же случаев китайцы не щадят себя в труде, чтобы преодолеть нищету и неуверенность в завтрашнем дне. Они не являются ни бездумными автоматами, ни послушными рабами. Они рационально просчитывают, когда надо и когда не надо работать. Не представляют они собой и племя железных людей, демонстрирующих поразительную выносливость и самопожертвование ради процветания Отчизны, как, преследуя собственные цели, провозглашал некогда Председатель Мао. Не существует китайцев, мечтающих о том, чтобы до смерти заморить себя работой. Оказывается, в том, что касается условий работы и производительности труда — этого решающего фактора в достижении будущего процветания, — не нам предстоит догонять Китай, а совсем наоборот.
Миф шестой
Китайцы заново изобрели капитализм
Банкетный зал «Дорчестер» переполняла толпа из воротил бизнеса, банкиров и политиков. Среди присутствующих находился Лю Сяомин, посол Китая в Великобритании. Здесь же был и его американский коллега, Луис Сусман. Банкет в прославленном «Парк-Лейн» отеле был посвящен празднованию китайского Нового 2011 года; присутствующим мужчинам по протоколу предписывалось явиться в смокинге и черном галстуке-бабочке. Принимающей стороной был клуб «Группа 48», организация, основной задачей которой является развитие торговых связей между Великобританией и Китаем. На подиум поднялся председатель «Группы 48» Стивен Перри. Он явился сюда, чтобы вознести хвалу китайской экономике. С этой задачей он справился блестяще. Перри рассказал аудитории, что лидеры страны демонстрируют глубочайшую мудрость в управлении экономикой. Ее народ является самым трудолюбивым на планете. Перри произносил панегирик экономике Китая с такой энергией, что, казалось, его восхваления рикошетом отскакивали от зеркальных стен роскошно убранного зала. Но затем голос его упал и лицо приобрело грустное выражение. «Сейчас, — произнес он, — мы вступаем в эру лидерства Китая». Все присутствующие закивали головами. Каждый знал, что сказанное было правдой. Китайцы теперь оказались в авангарде капитализма.
Какие удивительные перемены случились за прошедший век! Сто лет тому назад китайцев считали никуда не годными предпринимателями. В 1915 году отец-основатель социологии Макс Вебер выступил с утверждением, что «мировоззрение китайцев», под которым он подразумевал присущее китайской культуре уважение к учености и бюрократии, не может служить подходящей почвой для зарождения «рационального капиталистического предпринимательства». Грубо говоря, для китайцев гораздо важнее было занять позицию в чиновничьей иерархии, нежели начать свое дело. Их ум не был направлен на поиски путей развития, заимствование новых технологий, открытие новых нестандартных подходов. В этом, конечно же, есть смысл. Как еще объяснить тот факт, что на пороге XX века, в то время как Запад покорял новые высоты в промышленности и торговле, Китай оставался империей, населенной нищими крестьянами? Причину явно надо было искать в традиционной культуре этой страны.
Указывая на культуру в качестве причины отсталости Китая, Вебер развивает достаточно старую теорию. Еще в XVIII веке шотландский философ Дэвид Юм, никогда в отличие от своего современника Вольтера не принадлежавший к разряду синофилов, называл присущую Китаю однородность («обширная страна, изъясняющаяся на одном языке, управляемая по единому закону и придерживающаяся одинаковых обычаев») причиной, по которой страна оказалась неспособной к научным достижениям, сравнимым с европейскими. Юм высказал гипотезу, что в Китае «ни у кого не хватало смелости противопоставить свои идеи общепринятым. Потомкам недоставало отваги, чтобы оспаривать унаследованные от предков догмы».
