Самые жестокие преступники. Психологические профили нацистов, диктаторов, сектантов и серийных убийц - Гарридо Висенте
Психологический профиль Йозефа Менгеле
Невозможно понять жизнь и поступки Менгеле в отрыве от нацистского режима[19] и той колоссальной системы завоевания и уничтожения, с помощью которой Гитлер на несколько лет смог воплотить свою безумную идеологию в реальность. Менгеле был исключительным военным преступником, но одним среди многих. Известность, которую приобрел «Ангел смерти», объясняют два фактора: во-первых, его дьявольская способность причинять страдания телам узников Освенцима в экспериментах, которые могли бы способствовать улучшению арийской расы. В этом отношении Менгеле был высшим воплощением обширной программы евгеники, начатой задолго до начала войны, еще с момента прихода Гитлера к власти. В этот период было проведено 40 000 стерилизаций по физическим, психическим причинам или из-за принадлежности к «низшей» расе[20]. Ужасные эксперименты, которые он проводил, были логическим продолжением обезличенного обращения с врагами «тысячелетнего рейха».
Во-вторых, его побег от правосудия победителей, который, в отличие от того, что случилось с Эйхманом, позволил ему остаться живым и превратиться в зловещую легенду, которую не смогли поймать ни охотник на нацистов Симон Визенталь, ни израильские спецслужбы.
Прежде чем переходить к психологическому профилю Менгеле, необходимо обратить внимание на социальные и психологические условия, определившие нацистский режим и яростное сотрудничество стольких немцев в его геноцидной деятельности.
Психопатический режим
Марк Гоулден, британский журналист и редактор, участвовал в симпозиуме, посвященном холокосту, организованном Симоном Визенталем через 25 лет после окончания Второй мировой войны. В книге, изданной впоследствии, ему удалось лучше других отразить вопрос, который потряс саму суть человечества: «Действительно ли немцы привели в газовые камеры 960 000 невинных детей? (…) Обманывают ли нас наши глаза, когда мы видим репортажи, где живые скелеты бродят среди гор увядших тел в лагерях Бельзен, Освенцим, Биркенау, Треблинка?.. Были ли эти люди когда-либо нормальными, такими, как мы с вами? Размышления об этих вопросах подобны погружению в невыносимый кошмар».
Сегодня мы знаем многие важные факторы, объясняющие случившееся. Хуан Антонио Марина указывает, что массовое убийство зиждется на трех столпах: утрате человеческой чувствительности, разрыве с моральными ценностями, которые связывают всех нас как людей, и отсутствии государства, гарантирующего основные права человека[21].
Начнем с последнего. Очевидно, что нацисты устроили психопатическое государство, где жестокость и убийство невинных были возведены в ранг закона. Таким образом, часть граждан, а именно евреи, представители других «низших» рас, гомосексуалы, люди с различными отклонениями, по мнению Рейха, получали статус нелюдей. Общество, превратившееся в модель тоталитарного режима, оказалось полностью поглощено идеологией, которая проникла в повседневную жизнь. Перед немецкими гражданами встал выбор: поддаться лозунгам, обещавшим славу и богатство, или прислушаться к своей совести. Как метко отметила философ Ханна Арендт, большая часть немецкого народа предпочла покориться, послушно следуя нацистским законам, которые на первых порах явно шли ему на пользу, ведь люди получали рабочие места и занимали позиции, оставленные заключенными и изгнанными. Тем не менее солдатам и другим мобилизованным на службу режиму пришлось действовать напрямую и именно здесь начали проявляться большие различия: далеко не все были готовы совершать зверства[22].
Так, если солдаты могли чувствовать себя патриотами, когда сражались с вражескими войсками, проблема возникала, когда речь шла о военных преступлениях. Это вызывало глубокую тревогу у тех, чьи моральные убеждения оставались прочными, однако в лагерях смерти не было пути назад. Сама сущность этих учреждений заключалась в совершении геноцида, не имеющего аналогов в истории.
Именно здесь проявляются два других аспекта, указанных Мариной: чувства и человеческие ценности. Среднестатистический человек вынужден был участвовать в действиях, которые вызывали у него отвращение. Как же ему удавалось это пережить?
Моральная диссоциация и двойник
Верховный начальник Менгеле, Генрих Гиммлер, в своей речи перед группой нацистских офицеров в Познани сказал: «Большинство из вас знает, каково это – собирать 100 тел, 500 или 1000. Справляться с этим и, несмотря на отдельные проявления человеческой слабости, сохранять выдержку – вот что делает нашу работу чрезвычайно трудной». Комментируя эти слова, эксперт по преступлениям против человечности Джошуа Рубенштейн заметил: «Нацисты не были бесчувственными монстрами. Они проявляли доброту к своим матерям, щедрость по отношению к детям, заботу к женам. Для того чтобы убить миллионы людей, нужно было прибегнуть к исторической необходимости. Трюк заключался в том, чтобы оставаться порядочным и нормальным человеком, как с гордостью объяснял Гиммлер своим подчиненным»[23].
Хорошо, но как именно этот трюк работал? Поскольку Менгеле был самым жестоким примером нацистских врачей-убийц, остановимся на объяснении процесса, который привел их к такому состоянию. Но помните, что первый элемент уже известен: власть находилась в руках режима, легитимировавшего свои убийственные действия, требовавшего подчинения этим идеям и законам. Иными словами, геноцид был оправдан в контексте необходимости уничтожить часть населения мира, которая выступала врагом народа и, что еще важнее, не была по-настоящему человеческой.
Роберт Лифтон в своем классическом исследовании о нацистских врачах нашел объяснение того, как они смогли действовать вразрез с моральными принципами своей профессии, в своей теории двойника[24]. В соответствии с ней, проблема заключается в том, как человек способен совершать неоправданные акты насилия на постоянной основе, при этом не испытывая отвращения к самому себе и не останавливаясь. Лифтон утверждает, что индивид разделяет свое реальное «я» (образ самого себя, неспособного на такие зверства до их совершения) и убийственное «я»; таким образом, они сосуществуют в отдельных сферах. Эта раздвоенность облегчалась тем, что насилие ограничивалось определенными часами дня или конкретными местами (лагеря смерти). Более того, когда действовало «„я“ Освенцима», вся окружающая среда олицетворяла миссию, задачу и врач воспринимал себя как часть всей системы, которая ему навязывалась. К тому же, оставаясь нечувствительным к массовому убийству невинных, он находил способ выжить. Иными словами, принятие роли убийцы позволяло ему пережить весь этот ужас. Поскольку убийственное «я» исчезало, когда он возвращался к семье, врач не чувствовал за это вины, потому что «ответственным» за эти преступления было его «„я“ Освенцима».
Эта интерпретация, возможно, необязательна для всех нацистских врачей, участвовавших в отборе и уничтожении тысяч людей. Некоторые из них были ярыми сторонниками евгеники еще до начала войны, и их деятельность лишь укрепила прежние убеждения. Таков был случай с Менгеле. Однако большинству из них пришлось прибегнуть к двум процессам, чтобы сохранить свою роль врача-убийцы. Во-первых, это привыкание. По мере повторения насилия мы становимся нечувствительными к нему. Естественная эмпатия, которая возникает при наблюдении за тем, как причиняется вред беззащитному человеку, притупляется в результате многократного повторения этих действий. Одновременно происходит внутренний диалог, который принимает форму оправданий, позволяющих совершать то, что ранее казалось немыслимым. Этот диалог способствует моральной дезинтеграции, которая позволяет обесчеловечивать и убивать другого: таким образом, используются эвфемизмы (например, «окончательное решение»), возлагается вина на жертв («евреи разрушили Германию»), апеллируется к высоким идеалам («ради блага родины») и в конечном итоге преступление оправдывается, мол, исполняются приказы, так требуют война и окончательная победа.
