Путешествие в Россию - Йозеф Рот
Пароход с каютами четырех классов носит имя известного русского революционера. Первым классом, на летний отдых на Кавказ или в Крым, плывут новые русские граждане – нэпманы. Они обедают в столовой, сидя в редкой тени небольшой пальмы, напротив портрета известного революционера. Он висит над дверью на гвозде. Дочери нэпманов играют на пианино. Резкие звуки, как удары металлических ложек о чайные стаканы. Отцы семейств режутся в «шестьдесят шесть»[10] и сетуют на правительство. Матери семейств набросили на плечи шали – налицо отчетливое пристрастие к оранжевому цвету. Официанту не до классового сознания. Он был официантом еще в ту пору, когда пароходы называли в честь великих князей. Чаевые придают его лицу выражение раболепного почтения, заставляющее забыть о революции.
Глубоко внизу – каюты четвертого класса. Здесь пассажиры с трудом волочат тяжелые тюки, дешевые плетеные корзины, музыкальные инструменты и деревенскую утварь. Здесь представлены все народы, живущие на Волге и дальше – в степях и на Кавказе: чуваши, чуванцы, цыгане, евреи, немцы, поляки, русские, казахи и киргизы. Католики, православные, магометане, ламаисты, язычники и протестанты. Старики, отцы, матери, девушки-подростки и дети. Батраки, бедные ремесленники, бродячие музыканты, слепые корсары, торговцы вразнос, подростки – чистильщики обуви и беспризорники, питающиеся, вероятно, одним воздухом да несчастьями. Все спят на деревянных нарах в два яруса, друг над другом. Едят тыквы, ищут паразитов в головах у детей, кормят младенцев, стирают пеленки, заваривают и пьют чай, играют на балалайке да губной гармошке.
Днем в этом тесном и шумном помещении тягостно и убого. Ночью же оно наполняется благоговением. Так выглядит святая спящая нищета. На лицах – неподдельный пафос наивности. Они – как распахнутые ворота, через которые можно заглянуть в белые, чистые души. Раскинутые во сне руки отмахиваются от горячих ламп, будто от назойливых мух. Головы мужчин зарываются в женские волосы, крестьяне судорожно сжимают священные серпы и косы, а дети – потрепанных кукол. Лампы раскачиваются в такт грохоту машины. Краснощекие девушки улыбаются, показывая белые и крепкие зубы. Над бедным миром царит умиротворенное спокойствие и человек, пока он спит, оказывается существом абсолютно мирным.
Такой дешевый символизм: верхи и низы, богатые и бедные, вместе. В четвертом классе – зажиточные крестьяне, в первом – не всегда богатые купцы. Русский крестьянин предпочитает четвертый. Там не только дешевле. Там он как дома. Революция освободила его от покорности «хозяину», но не от смирения перед вещами. В ресторане с расстроенным пианино он не сможет съесть с аппетитом тыкву. Несколько месяцев богатые и бедные катались во всех классах вместе, а потом разошлись почти добровольно.
– Вот видите, – сказал мне американец на теплоходе. – Чего добилась революция? Бедняки так и теснятся внизу, а богачи играют наверху в шестьдесят шесть!
– Но это же единственное занятие, – сказал я, – которому они могут беззаботно предаться. Самый бедный чистильщик обуви в четвертом классе знает, что может подняться к нам, наверх, если только захочет. А богатые нэпманы именно этого и боятся. Быть «внизу» или «вверху» здесь, на пароходе – не символические обозначения, а факт. Возможно, когда-нибудь они снова станут символическими.
– Станут, – сказал американец.
Небо над Волгой словно нарисованное, с застывшими облаками, близкое и плоское. По обеим сторонам, далеко вдали за кромкой берегов видны каждое высокое дерево, каждая парящая птица и каждое пасущееся животное. Лес как искусственное творение, где всё будто расстилается и рассеивается. Деревни, города и народы далеко друг от друга. Усадьбы, хижины и временные жилища бродяг окружены одиночеством. Проживающие там многочисленные народности не смешиваются. Даже те, кто стал оседлым, всю жизнь в движении. Эта земля дает ощущение свободы, как у нас вода или воздух. Здесь даже птицы не летали бы, если могли бы ходить. А человек бродит по этой земле, будто по небу, упоенно и бесцельно… Вольная птица на земле.
Река – как земля: широкая, бесконечно длинная (от Нижнего Новгорода до Астрахани более двух тысяч километров) и течет очень медленно. По берегам простираются холмы, похожие на невысокие кубики с каменистым ландшафтом со стороны реки. Они здесь только ради разнообразия. Господь Бог, словно играя, сотворил их за какие-то четверть часа. За ними простирается равнина, уходящая всё дальше и дальше за горизонт до самой степи.
Тяжелое дыхание равнины – над холмами и над рекой. В нем ощущаешь горечь бесконечности. При виде больших гор и бескрайних морей чувствуешь беспомощность и страх. На фоне бескрайней равнины человек потерян, но спокоен. Он не более чем стебелек, но он не погибнет: как ребенок, проснувшийся в первые часы летнего утра, когда все еще спят. Он растерян, но защищен безграничной тишиной. Жужжит муха, раздается приглушенный звук маятника, и в этих звуках таится утешительная, неземная и неподвластная времени печаль бескрайней равнины.
Пароход останавливается возле деревень, домишки из глины и бревен, а крыши покрыты дранкой или соломой. Иногда среди хижин, словно детей Божьих, возвышается широкий, по-матерински добрый купол церкви. Иногда церковь стоит в начале длинного ряда хижин, а на купол насажен изящный остроконечный длинный шпиль, похожий на квадратный французский штык. Эта церковь вооружена, и в случае беды она для деревни защита.
Перед нами Казань, столица татар. Их яркие, шумные, торговые шатры разместились на берегу. Казань приветствует нас открытыми окнами, словно стеклянными флагами. Слышен топот лошадей, запряженных в дрожки. В заходящих лучах солнца сверкают зеленые и золотые купола.
От пристани в Казань ведет проселочная дорога. Из-за вчерашнего дождя она превратилась в реку. Повсюду в городе озерца. То тут, то там торчат из воды камни разбитой мостовой. Таблички с названиями улиц и вывески магазинов забрызганы грязью, их невозможно прочитать. Еще кстати и потому, что написаны они старым турецко-татарским шрифтом. Поэтому татары предпочитают сидеть перед магазинами и перечислять каждому свой товар. Говорят, они умелые торговцы. У мужчин черные бороды-кисточки. Со времени революции количество безграмотных (принимая во внимание их давнюю традицию малограмотности) сократилось на 25 %, и теперь многие могут читать и писать. В книжных лавках есть татарская литература, мальчишки-продавцы выкрикивают названия татарских газет. На почте сидят служащие-татары. Один из них поведал, что татары – самый храбрый народ. «Но вы же смешаны с финнами», – сказал я язвительно. Он очень обиделся.
За исключением трактирщиков и торговцев все довольны правительством. В гражданской войне крестьяне-татары боролись то с красными, то с белыми. Иногда даже не понимали, за что. Все села Казанской губернии сегодня политизированы. Молодежь состоит в комсомольских организациях. У татар, как и у
