Эпизоды - Герасим Аникин

в нём. Я до этого в основном только слышал что-то по этой теме и никогда не видел абстрактных картин и, естественно, не знал, что же это за «настоящее» искусство. Но я никогда не отвергал новизны, в чём бы то ни было, и, как-то попытался понять это художественное направление. Один раз, будучи в Москве, специально зашёл в маленький салон на Кузнецком мосту, где была выставка «современного» искусства. По залу ходили молодые дамы, переговаривались, друг другу рекомендовали на что-то обратить внимание. Я слышал их охи и ахи. Пошёл по экспозициям, и никаких ахов, к сожалению, не увидел. Искажённые формы, нереальные цветовые гаммы. Мои последующие рассуждения привели меня к мысли о том, что абстрактное искусство – это, своего рода, медитационно-сенсорное воздействие. Подольше, не отрываясь, посмотрите на чёрный квадрат, и вы увидите, как в нём оживают какие-то образы в соответствии с вашим эмоциональным состоянием в данный момент. То есть для того, чтобы «понять» абстрактное искусство, надо очень это желать и быть в соответствующем эмоциональном настрое. Вполне допускаю, что многие из тех дам в салоне просто играли своим пониманием абстракций, чтобы показать свою близость «избранному кругу». А вот Хрущёв на выставку не медитировать пришёл, ему необходимо было показать себя, то, что он всё понимает и знает, ему нужен реальный образ, призывающий к работе и к достижению лучшей жизни, о чём он твердил всё время. Поэтому и получился такой результат. Хотя, встав на точку зрения Хрущёва, можно отвергнуть и всю классическую музыку, что, кстати, и происходило довольно часто. Ведь классическая музыка – это, по факту, набор звуков, отражающих состояние души композитора в тот момент. Понять это состояние без соответствующей подготовки, которую могут выполнить только профессионалы, невозможно. Поэтому при первом знакомстве с классическим произведением можно почувствовать себя дураком. Но при втором, третьем и дальнейших прослушиваниях начинаешь встречать знакомые места, уже с нетерпением ожидаешь их, и они становятся родными, позволяющими нащупывать то, что хотел сказать автор. А ведь это, в общем-то, абстракция, только звуковая. Я, например, буквально вырубаюсь при исполнении третьей части «Лунной сонаты» Бетховена. Именно третьей, хотя более популярна первая.

Что касается кукурузы, то здесь Хрущёв был, наверно, прав частично. Она, конечно же, даёт большие преимущества при рациональном использовании. Только вот обычное желание прорвавшегося в свиту окружения показать, что руководитель всегда прав, привело к тому, что кукурузу стали рекомендовать к посеву даже у полярного круга, а это, конечно же, нонсенс. Но вот то, что сделал Хрущёв для меня лично, позволило мне в стихотворении на английском написать: «Сформировавшийся в шестидесятые, я постоянно показываю: я сын Никиты Хрущёва» (в переводе). Дело в том, что Хрущёв старался реформировать все стороны жизни нашего общества, определявшегося длительным периодом «гениальности» одного человека. Реформировал он и образование, в частности, высшую школу. С позиции Хрущёва школьник, которого заставляли получить обязательное среднее образование, психологически не мог быстро перестроится от принуждения к желанию получить необходимые в дальнейшем знания. Только поработав после школы не менее двух лет, как рассуждал Н. С. Хрущёв, можно понять, как нужно относиться к получению знаний, что же конкретно надо для дальнейшей жизни. И вот в 1957 году было принято постановление о том, что на первый курс институтов надо принять 80 % студентов со стажем работы на предприятиях не менее двух лет, и только 20 % непосредственно после школы. Но поскольку с предприятий явно не рванёт вся молодёжь в институты, то разрешалось принимать военнослужащих после демобилизации. Это и привело меня к одному из крутых разворотов в моей жизни.

Учиться в институте я не планировал. Мне нравилась Одесса, невиданное ранее безбрежное море, украинский народ. Призывался я из Одессы, поэтому в основном наш призыв состоял из украинцев. Дома я никогда не видел, чтобы собравшись просто так, мальчишки начинали петь. А в воинской части так происходило почти каждый вечер. Поэтому мой долгосрочный план был: продолжать дальнейшую жизнь на Украине. Но начал я служить в октябре, в октябре же и заканчивались мои три года. А тут услышал о новых правилах приёма в институты и осознал возможность закончить службу раньше, т. к. приёмные экзамены начинались с первого августа. Написал заявление в Ивановский энергетический институт, чтобы проехать до дома за государственный счёт, побыть немного и рвануть обратно в Одессу. Вызов на экзамены пришёл, и я, при невероятной зависти всех сослуживцев, с которыми имел характерную для этого возраста крепкую дружбу, был демобилизован досрочно 25 июля 1958 года.

По приезде сразу же сходил в институт и узнал расписание экзаменов. Сделал это не для того, чтобы готовиться и сдавать. В воинской части я, ни разу за три года, не заглядывал ни в какие учебники. Да и то, что изучал в техникуме, мне ни разу не потребовалось. Поэтому мозг был как чистый лист, на котором можно было записывать всё, что угодно.

Первым экзаменом был английский язык (да, сдавали такой экзамен когда-то). Я учил его с пятого по седьмой класс, но по существовавшей тогда, да и распространённой сейчас системе, после изучения никаких знаний иностранного языка не оставалось. А в группе техникума были учившие три языка: английский, немецкий и французский. Да, кроме того, у нас было четверо великовозрастных участников войны, которые неизвестно когда и что учили. Поэтому наша учительница – старушка странного вида – сказала, что будем учить все один английский по программе пятого класса. Ни одного момента этой учёбы и ни одного английского слова в моей памяти не сохранилось. Поэтому к приёмному экзамену я был «готов» соответственно. Пошёл, однако, на консультацию, где преподавательница неожиданно рекомендовала поступающим после службы в армии приходить на экзамен в военной форме.

Начистил пуговицы, значки отличника воинской службы и радиста первого класса и явился на экзамен. В экзаменационном билете был текст, который надо было перевести. Выдали толстенный словарь, в котором я попытался с практически нулевым результатом найти хоть какие-то слова. Принимали экзамен две явно добродушные пожилые женщины. Сел к ним для ответа и показал им пустой лист, и вдруг одна из них спросила меня что-то по-английски. Я неожиданно для себя проявил смелость, которую можно было бы назвать нахальством, если бы не было это сказано уважительным тоном, и попросил спросить меня по-русски. Они спросили: «Вы до этого служили в армии?» «Да» – уверенно ответил я тоже по-русски. На этом мой английский экзамен закончился. Они что-то поговорили между собой, и одна из них извиняющимся тоном сказала: «Простите, но