Нобелевский миф - Кожинов Вадим Валерьянович
Бродского, пишет далее Наврозов, представляют в качестве «узника ГУЛАГа», хотя у него очень мало «подобных внелитературных оснований для получения Нобелевской премии… Бродский развил необыкновенно искусную деятельность, чтобы получить Нобелевскую премию, и я сам был невольно вовлечен в эту деятельность, пока не сообразил, в чем дело», и «как же может Запад судить о прелести стихов Бродского 60-х годов, если их переводы сущая галиматья?.. Бродский стал играть роль водевильного гения…» и т.д.
Кто-нибудь, вполне вероятно, скажет, что столь резкие суждения Аксенова и Наврозова обусловлены их завистью к лауреату. Подобный мотив нельзя целиком исключить, но в то же время едва ли можно утверждать, что дело вообще сводится к этому. В частности, нет сомнения, что перед нами не сугубо индивидуальные точки зрения Аксенова и Наврозова; эти авторы существуют в США в определенной среде, и не могли бы выступить наперекор всем тем, с кем они так или иначе связаны. А эта среда знает действительную «историю лауреатства Бродского неизмеримо лучше, нежели его безудержные московские хвалители, хотя далеко не каждый из этой самой среды готов – подобно Аксенову и Наврозову – высказаться о сути дела публично.
Уместно еще процитировать здесь стихотворение об Иосифе Бродском, принадлежащее одному из наиболее талантливых современных поэтов – Евгению Курдакову, который в юные годы был близко знаком с будущим лауреатом. Стихотворение это появилось в №3 журнала «Наш современник» за 1991 год, то есть на полгода ранее только что цитированной статьи Василия Аксенова.
Евгений Курдаков, между прочим, в определенной степени воспроизводит манеру Иосифа Бродского, и его стихотворение можно даже понять как пародию, но пародию высокого плана, которая с творческой точки зрения превосходит свой оригинал:
Бормотанья и хрипы ровесника, сверстника шепот,То ли плохо ему, то ль последний исчерпан припас,То ли просто не впрок предыдущих изгнанников опыт,Что и в дальней дали не смыкали по родине глаз?В причитаньях, роптаньях давно не родным озабоченИ родное, не мстя, оставляет ему на покаИнвентарь маргинала: силлабику вечных обочин,Да на мелкие нужды – потрепанный хлам языка,Утки-обериутки свистят между строчек по-хармскиВ примечаньях к прогнозам погоды с прогнозом себяС переводом на русско-кургузский, на быстроизданскийПо ходатайству тех, кого вмиг подвернула судьба.Эти мобиле-нобели, вечная шилость-на-мылостьНа чужом затишке, где в заслугу любой из грешков,Где бы можно пропасть, если в прошлом бы их не сучилось.Этих милых грешков из стишков, из душков и слушковПод аттической солью беспамятства мнятся искусы,Только соль отдаленья по сути глуха и слепа:Растабары, бодяги, бобы, вавилоны, турусы,Кренделя, вензеля и мыслете немыслимых па…В заключение – два слова о современной русской литературе. В книге А.М. Илюковича утверждается, что-де премии, присуждаемые Шведской академией, «стали общепризнанным критерием оценки достижений национальных и региональных сообществ. В частности, начали подсчитывать распределение лауреатов по странам». И стало, мол, ясно, что для России «цифры получаются мизерными… Русского человека, по праву гордящегося… культурой отечества, сложившаяся вокруг премий Нобеля ситуация (имеется в виду наше время. – В.К.) не может не тревожить. В ней можно видеть отображение переживаемого обществом кризиса»…
Я не раз ссылался на книгу Илюковича, в которой содержатся и существенная информация, и в той или иной мере справедливые суждения. Однако только что приведенные его фразы – прошу извинить за резкость – абсолютно, даже чудовищно нелепы. Когда Илюкович пытается оправдывать шведских экспертов, «проглядевших» выдающихся русских писателей, тем, что писатели эти не имели должной известности в Европе, его можно понять. Но в рассматриваемых фразах речь идет совсем о другом – о том, что малое количество присужденных русским писателям премий якобы является тревожным свидетельством прискорбного состояния русской литературы…
Абсурдность такой постановки вопроса со всей очевидностью обнаруживается в том, что с 1901 по 1933 год русские писатели не получили ни одной Нобелевской премии (позднее лауреаты все же были), и, значит, если опираться на «общепризнанный критерий достижений», русская литература находилась тогда в полнейшем упадке. А ведь в действительности тот факт, что Толстой, Чехов, Пришвин, Иннокентий Анненский, Василий Розанов, Александр Блок, Вячеслав Иванов, Сергей Есенин, Михаил Булгаков, Андрей Платонов и другие их современники не были удостоены премий, должен тревожить вовсе не русских людей, а шведов, ибо их академия продемонстрировала тем самым свое убожество. И поистине смехотворны попытки судить о литературе той или иной страны по количеству полученных ее писателями премий, причем дело здесь отнюдь не только в русской литературе. Так, лауреатами стали всего семь писателей США (не считая трех недавних иммигрантов, пишущих на польском, идише и русском) и шесть писателей Швеции, что, конечно же, нелепо.
Шведская академия очень долго не была способна оценить высшие достижения литературы США, присуждая премии таким второстепенным писателям, как Гарри Синклер Льюис и Перл Бак. А между тем, начиная с 1920-х годов, когда США – первыми в мире (прежде всего потому, что не испытали разорения, а напротив, обогатились во время войны 1914-1918 годов) – вступили в период глобальной индустриализации и урбанизации, в стране складывается могучая школа писателей, обративших свое творчество к сельской или же сугубо провинциальной жизни, где глубокие противоречия природы и технической цивилизации представали с наибольшей ясностью. По этому пути пошли крупнейшие писатели США – Шервуд Андерсон, Томас Вулф, Эрскин Колдуэлл, Роберт Фрост, Уильям Фолкнер, Джон Стейнбек. Двое последних стали лауреатами, но довольно поздно, а четверо первых – так и не сподобились.
Но совсем уже проигнорировали шведские эксперты родственную этим писателям США (хотя, конечно, имеющую глубочайшее национальное своеобразие) русскую школу, прозванную «деревенской прозой» и достигшую высокого уровня уже тридцать лет назад.
Впрочем, тот факт, что шведская академия «не заметила» писателей этой школы, ничуть не удивителен: он вполне соответствует всей истории присуждения Нобелевской премии – истории, в какой-то мере обрисованной в этой статье.
Повторю еще раз: можно понять и, как говорится, простить вполне очевидную. неспособность шведских экспертов отличить первостепенное от второ– и третьестепенного (в конце концов, ведь не боги горшки обжигают…), но никак нельзя оправдать тех, кто пытаются объявлять Нобелевскую премию надежным критерием достоинства писателей и тем более целых национальных литератур. Напомню, что в 1901-1945 годах премия была присуждена сорока писателям, однако если перечислить сорок высокоценимых ныне писателей Европы и США этого самого периода, только треть из них, как мы видели, стали лауреатами, а две трети остались забортом (и к тому же их место заняли другие, значительно менее достойные).
Ясно, что при таком раскладе едва ли имеются основания пользоваться нобелевскими «показателями» при обсуждении достоинств писателей, не говоря уже о литературах тех или иных стран в целом. Причем речь идет именно и только о литературах Европы и США; о литературах же России и основных стран Азии вообще нет никакого смысла рассуждать в связи с Нобелевской премией. И ее «всемирная авторитетность» – не более чем пропагандистский миф.
